Хоан выскочил на большую площадь рядом с музеем, где была расположена синагога. На главной улице в тридцати метрах от музея он увидел наконец этого человека, садившегося в белый «вольво». «В точности как тот „вольво”, что ехал за моим такси от аэропорта, – к своему ужасу, вынужден был признать Хоан. – Они преследуют меня! Они знают, где я нахожусь и что делаю!» Он почувствовал приступ тошноты, площадь стала бешено крутиться у него перед глазами. Хоан сделал глубокий вдох и, чтобы не упасть, ухватился за сточную трубу. Когда он в конце концов пришел в себя, то к нему пришло ясное осознание того, что он был всего лишь временной и очень уязвимой пешкой в отвратительной игре убийцы Галиба. И только тогда он набрался мужества и развернул записочку. Ты очень правильно все рассчитал, приехав в Мюнхен, Хоан Айгуадэр. Но будь осторожен, не подходи слишком близко. Вот этого-то он и боялся. Женщина в желтой юбке на фотовыставке не стала более приветливой, когда он во второй раз к ней обратился. Она уже отпустила группу и разговаривала теперь с мужчиной средних лет с умоляющим взглядом и толстой папкой под мышкой. – Нет, я его не знаю, – ответила она, когда Хоан показал ей снимок фотографа в синей униформе. Плечи Хоана сникли. – А как вы думаете, есть ли здесь, в Мюнхене, или, быть может, где-то в Германии человек, хорошо знающий фотографов, у которого я мог бы получить консультацию? Она покачала головой и вообще явно не хотела оказывать никаких услуг тому, кто вторгся в ее владения. К человеку с папкой она тоже была неумолима. – Вы должны понять, – сказала она с подобающей ее статусу важностью, – это МЫ приглашаем фотохудожников, а не они приглашают сами себя. Но если вы будете организовывать в разных местах свои выставки, то мы сможем прийти туда и посмотреть. И она отвернулась от него столь решительно, что желтая плиссированная юбка взметнулась и вновь опала. – Scheisszicke[14], – прошептал мужчина, повернувшись к Хоану. – Я слышал, о чем ты ее спросил. Обратись лучше вон к тому, который пишет что-то в своем блокноте. Это критик, специалист по фотоискусству. Хоан так и сделал, но и там в ответ получил лишь презрительный взгляд с пожиманием плеч, даже без «к сожалению». Хоан вздохнул. Подобное отношение было ему, увы, слишком хорошо знакомо по его газете. – Послушай, мой дорогой! – вдруг вмешался весьма атлетичный и чуть более молодой спутник критика с нежными глазами юного оленя и произнес по-английски: – Неужели ты не помнишь, как на этого человека напал тот актер перед Мюнхенским народным театром? Критик послал ему в ответ такой же мечтательный взгляд, а затем посмотрел на фотографию в мобильнике, который Хоан ему протянул. – А ведь ты прав, Гарри. Mein Gott[15], как это было смешно! – произнес критик. – Этот актер посреди бела дня стоял и обжимал одну из статисток, и тут его сфотографировали. – Он засмеялся. – Ведь, кажется, прошло только три недели после его свадьбы? Да-да, я хорошо помню. Но как же звали этого актера? Спутник пробормотал что-то в ответ и обернулся к Хоану: – Да-да, фотографу крепко досталось. – Он тоже засмеялся. – Актер получил весьма неприятное для него письмо от адвоката жены, ха-ха. Да, Мюнхен – забавный городок. Загляни в старые газеты, там найдешь. Насколько я помню, это было незадолго до начала сезона в прошлом году. И они двинулись дальше. – Эй, когда начало сезона?! – крикнул Хоан через весь зал. – Хотя бы примерно? – Сразу после летних каникул, – ответили тот, что с глазами молодого оленя. Хоан кивнул в знак благодарности и прошел мимо желтой юбки, не удостоив ее взглядом. Поиски в гугле дали быстрый результат: начало сезона в Мюнхенском народном театре приходилось на конец сентября, то есть инцидент, вероятнее всего, произошел на предыдущих неделях. Хоан ввел «желтая газета» в гугл-переводчик и выяснил, что по-немецки это «Boulevardblatt». Нашел несколько желтых газет, где сообщалось о нападении, за которое был осужден актер по имени Карл Герберт Хюббель. Пострадавший был представлен как фотограф, которому присудили небольшую денежную компенсацию, но в то же время назначили штраф за причинение беспокойства публичному лицу в общественном месте. По последнему пункту была кассация, которую удовлетворили, его самого оправдали, тем дело и кончилось. Газеты писали, что фотографу было сорок два года, его звали Бернд Якоб Варберг. Фамилия та же, что и у женщины, которая ответила на запрос Хоана об униформе в интернете, видимо, между ними была какая-то связь. Может быть, это была его сестра? Мужчина был известен также под инициалами BJ, и эти буквы соответствовали его прозвищу Blaue Jacke[16], возможно, оно соотносилось с его любимой одеждой. У Хоана мурашки побежали по спине. Никаких сомнений, что он нашел того человека, которого искал. Адрес Бернда Якоба Варберга он нашел за каких-то три минуты, место жительства находилось в десяти минутах езды отсюда. Впервые в жизни Хоан почувствовал себя дьявольски везучим парнем. Еще бы! 17 Асад Обычно Асад смотрел на людей с сочувствием и жалостью, но на этот раз все было иначе. Он их не видел, а только ощущал их присутствие. Они набились в метро как сельди в бочке и стояли, плотно прижавшись друг к другу, пустые оболочки без содержимого. Они ехали после работы и думали лишь про ужин и телесериалы, потом у них будет короткое общение с детьми, несколько минут одиночества в туалете и секс. От стоявших вокруг веяло застарелой рутиной, привычными ритуалами и установленным раз и навсегда порядком жизни, в которой ничего никогда не менялось. Дрожащей рукой Асад прижимал к себе зеленую картонную папку как доказательство того, что человек по-настоящему существует, только когда все его чувства сосредоточились на вопросе жизни и смерти. Асад снова попросил своих коллег разрешить ему сделать паузу в рассказе, чтобы успокоиться и помолиться. Но правда состояла в том, что он готов был взорваться. Скорбь и отчаяние заставляли его прижимать эту маленькую папку к себе, как чистое золото, которое могли у него отнять в любой момент. Он стиснул зубы, когда десять минут спустя оказался перед потемневшим зданием и посмотрел на свет, который лился из окон квартиры семьи Самира. И когда Самир открыл ему дверь, Асад сломался. Его сотрясали рыдания, но тело его не было обессиленным и размякшим, а его слезы сопровождались потоком арабских проклятий и слов ненависти. Они не виделись много лет, и между ними давно уже установилась непримиримая вражда. Поэтому первой реакцией Самира было смятение и желание защитить свою семью, которая застыла за обеденным столом, как персонажи музея восковых фигур, не отрывая от него взгляда. – Идите к себе, – крикнул он детям и жестом показал жене, чтобы она шла вместе с ними. Потом он повернулся к Асаду, грозно посмотрел на него и явно приготовился вышвырнуть его на лестничную площадку. – Вот это, – сказал Асад и протянул ему папку. И пока Самир с изумлением разглядывал ее, Асад опустился на корточки и закрыл лицо руками. Потом Самир охнул и, прислонившись спиной к стене, сполз вниз на пол, оказался рядом с Асадом, не отрывая взгляда от фотографии с Кипра. – Марва жива, Асад, – повторял он снова и снова, когда они присели к обеденному столу лицом друг к другу. Для Асада эти опьяняющие слова тоже были первым, что пришло ему в голову, когда он увидел эту фотографию. Слово «Галиб» пришло потом. Так же как раньше Асад, Самир стал кончиками пальцев ласкать волосы сестры на фотографии. Он плакал, касаясь ее щек и глаз, с болью отмечая глубокие морщины, которые оставила на ее лице жизнь. Но вдруг выражение его лица изменилось, стало жестким. – Это твоя вина, что так получилось, Асад. Только твоя! Ты не заслужил того, чтобы она к тебе возвращалась, понимаешь? Ты ей больше не нужен. – Он с ненавистью посмотрел на него. Асад не отреагировал на его слова. – Мужчина около Марвы – Галиб, – сказал он и показал на человека с бородой, стоявшего рядом с ней. – В его планы не входит, чтобы я увидел ее. Они по-прежнему его заложники, и он не отдаст их добровольно, поверь мне. Самир бросил быстрый взгляд на фотографию. Он мгновенно все понял. Этот человек был сам дьявол. Тот, кто убил его старшего брата и разрушил их семью, похитив Марву и детей. Несмотря на безграничный гнев, он ничего не сказал, но дрожащими пальцами вонзил ногти в лицо Галиба. Асад глубоко вздохнул. Точно такие же чувства испытывал и он. – Осторожно, так можно испортить фотографию, Самир. Если ты поднимешь руку, то увидишь одну из твоих племянниц по другую сторону от Марвы. Шурин Асада, казалось, не мог в это поверить. – Кто из этих двух девушек? – спросил он. Голос Асада дрожал. Он сказал, что не знает. Он на самом деле не знал. – А где же вторая дочь Марвы? Да, именно так. В сложившейся ситуации это были дочери Марвы, а не его, Асада. Мужчины, который бросил их на произвол судьбы. – Ты должен помочь мне, Самир. – Ему пришлось говорить шепотом, сдерживая себя. – Нам нужно найти его, понимаешь? Ты должен поехать вместе со мной на Кипр, мы найдем их и убьем Галиба. Разорвем на куски и бросим собакам. Вырвем его глаза и… – Он остановился, заметив, что Самир сидит, упершись взглядом в стол. – Ты должен мне помочь, Самир. Ты поможешь? – умоляюще сказал он. Самир поднялся над столом с брошенным обедом, грязными тарелками с остатками холодных овощей и маринованной рыбы. Он посмотрел на Асада влажными от слез глазами и покачал головой, исполненный презрения.