– Мне пятьдесят один год, Карл, и я беременна. Поэтому ты не должен возвращаться в Аллерёд, обещаешь мне? Карл отпрянул на полметра. Несколько лет тому назад он пережил приступ паники, который оторвал его от мира и полностью лишил чувства реальности. Сейчас ему показалось, что он ощущает нечто похожее. Если уж были люди, которым не удалось выспаться в эту ночь, так это Карл и Асад. Во всяком случае, когда Карл на следующее утро в семь пришел в подвал управления полиции, Асад, стоя на коленях в молитвенной позе, храпел, прижавшись щекой к коврику. – От твоего коврика скоро уже ничего не останется, Асад, – первым делом сказал Карл, когда принес ему чашку кофе. Асад, с трудом что-либо понимая, смотрел на чашку кофе, которую ему протягивал Карл. – Спасибо, – сказал он и сделал глоток. Казалось, кофе вызвал у него в пищеводе настоящий бунт. Асад бросил на Карла негодующий взгляд, словно его начальник сейчас мстил ему за все те случаи, когда в роли баристы выступал сам Асад. – Это тебе, чтобы проснуться, дружок, – сказал Карл. – Могу еще приготовить, если надо. Асад натянуто улыбнулся. – Сегодня для нас обоих будет трудный день, Асад, поэтому я пришел раньше других. – Для нас обоих? Что это значит? – Асад присел на табурет в своем кабинете, он же кладовка, и прислонился головой к стене. – Скажу тебе правду. Мона сообщила мне, что я буду папашей. Я узнал это вчера вечером. «С глазами большими, как чайные блюдца», – как писал Андерсен об одной из собак в сказке «Огниво». Такие глаза были сейчас у Кучерявого. – Да, я знаю, Моне пятьдесят один год. Это и на самом деле… действительно… – Вот черт… как это назвать… Необычно? Удивительно? – Мы оба в шоке, – вместо этого сказал Карл. – Я думаю… Мы хотели бы ребенка, но нам уже столько лет… Внук Моны Людвиг будет на пятнадцать лет старше своего дяди или тети. Это же безумие, верно? И вообще, будет ли ребенок здоровым и нормальным? Имеет ли смысл так рисковать? И если мы рискнем, а по-видимому, рискнем, то нам стукнет семьдесят, когда ребенок будет учиться в гимназии. Карл смотрел в пространство. Моне было восемнадцать лет, когда у нее родилась Матильда, а спустя год появилась Саманта, младшая. И, как ни странно, Саманта в свои восемнадцать тоже родила ребенка, Людвига. Молодые, здоровые, сильные мамы, все прекрасно. А сейчас Моне пятьдесят один год, прошло тридцать три года после первой беременности. Тридцать три года, вот черт! Голова идет кругом. А он сам в свои пятьдесят четыре наконец станет отцом. Карл с содроганием представил своих родителей и сестру, когда те услышат эту новость. О милосердный Моисей! Тишины в Брённерслеве ждать не приходится. И тут Асад поднялся, как во сне, со своего табурета и, покачиваясь, посмотрел на Карла так, будто собирался высказать ему свое глубочайшее сожаление в связи с услышанной новостью. Карл приготовился отчаянно защищаться, когда Кучерявый вдруг разрыдался. – Карл, – сказал он и, взяв в руки голову Карла, прижал ее к своему лбу. – Карл, это самое лучшее из всего, что только могло произойти. – Он отодвинулся и посмотрел прямо на Карла со слезами на глазах, вокруг которых обозначилось множество тонких лучиков. – Это добрый знак, Карл, ты это понимаешь? Карл это понимал. Они ничего не рассказали о беременности Гордону и Розе, но если бы эти двое были более внимательными, то заметили бы, как изменилась обстановка в отделе. – Я попробую изложить кратко, не слишком вдаваясь в детали, – сказал Асад. – Но думаю, что детали вам и не нужны. – Решай сам, Асад, – отозвалась Роза. Он положил вчерашнюю газету на стол и показал на фотографию. – Мужчину рядом с моей женой зовут Абдул-Азим, я ведь называл его вчера? Он иракец, родом из Фаллуджи, родного города моей жены. Это он разрушил мою жизнь. Мне остается утешаться лишь тем, что я тоже разрушил его жизнь. В коридоре смертников вонь от пота, блевоты и мочи была столь сильной и омерзительной, что Асад испугался. Этим утром уже провели пятерых мимо его камеры на виселицу в бетонное здание напротив. Он слышал их жалобные крики и чувствовал их страх перед смертью, когда их тащили за собой конвоиры. Когда окошко в двери его камеры открылось, Асад был совершенно уверен, что настал его черед. Но это был Галиб, который подошел к его окошку впервые. Несколькими словами он негромко объяснил, что Асад должен довериться ему, в его семье хорошо знали родных Асада. Он ему поможет, надо только потерпеть несколько дней. В следующий раз Асад увидел этого человека в облитой кровью и покрытой грязью комнате допросов с низкими потолками. До Асада дошло, что его ожидает самое худшее. Предыдущий опыт подсказывал ему, что во время пыток его привяжут к стулу или подвесят, но все было по-другому. Человек в традиционном арабском белом балахоне вошел и встал перед ним под свисающей с потолка мигающей лампой. Он улыбнулся, посмотрев Асаду в глаза, и щелкнул пальцами вошедшим следом четырем мужчинам огромного роста, которые встали привычным кругом вокруг Асада. Они были голыми по пояс. В руках держали розги. Первым вопросом было, кто он и понимает ли, что за совершенные им преступления ему полагается смертная казнь. Когда Асад не ответил, ведущий допрос снова щелкнул пальцами. Первые удары были сравнительно легкими для тренированного тела Асада, нужно было только напрягать мышцы непосредственно перед ударом. Когда же на вопросы о его звании, миссии, происхождении и о том, знает ли он, какими будут следующие шаги наблюдателей ООН, Асад тоже ничего не ответил, удары стали все более сильными и с каждым разом опускались все ниже по телу или приближались к голове. Потом в комнату вошел человек, который недавно заверял Асада, что его семья в безопасности, и встал у дальней стены. Он посмотрел на Асада так, что можно было решить, будто побои скоро кончатся. Так оно и случилось. – Ты крепкий человек, но мы заставим тебя рассказать все сегодня же, – сказал тот, кто руководил допросом. Асад выдвинул вперед челюсть и пустил струю теплого воздуха вверх по лицу. Он пытался выглядеть спокойным, но сердце его стучало как бешеное. Сломать им его не удастся. Асад обмяк, сидя на стуле. Он ни на кого не смотрел. Некоторое время он молчал, словно собирался с силами, чтобы продолжить рассказ. – Они приходили три дня подряд и до крови избивали меня, угрожали утопить, погрузив лицо в воду в ведре, но я ничего не сказал. И только когда присоединили электроды к моим соскам и несколько раз пустили ток, я заговорил. Назвал свое имя, сказал, что миссия ООН ничего не знала о нашей попытке освобождения Йесса Бьорна. Что цель состояла исключительно в том, чтобы наш друг оказался на свободе. Иракцы пришли в ярость, несколько дней они мучили его так ужасно, что ему хотелось скорее умереть. И вот однажды руководивший допросами сдался и сказал, что смертный приговор будет приведен в исполнение на следующее утро. Карл и Роза посмотрели друг на друга, потом на Гордона, который, казалось, вот-вот лишится сознания. – Вечером этот подонок опять пришел в мою камеру. Он был зол на меня, и его история изменилась. Он сказал, что мою жену и дочерей схватили и держат как заложников, и если я не признаюсь в том, что им надо, то их зарежут. Я был в шоке, но что еще мне было говорить? Может быть, я ему не поверил, не знаю. Карл на мгновение потерял контроль над собой, не заметив, как сильно рассказ Асада подействовал на него; желваки играли на его лице, он сжимал кулаки. – Прости, я вмешаюсь, Асад. Ты хорошо знаешь этого человека, куда он мог отправиться после Кипра? Асад покачал головой: – Нет, я не знаю. Но каким-то образом он выяснил, что я нахожусь где-то в Европе, может быть даже в Дании, но где точно, он не знает. У меня нет никаких сомнений в том, что он попытается выманить меня и не пожалеет никаких средств для этого. И, кроме того, моя семья полностью в его распоряжении; он может навредить им в любой момент, в этом я нисколько не сомневаюсь. Асад показал несколько фотографий. – Посмотри на Марву. В ее глазах стоит ужас. – Он проглотил комок в горле, и из глаз его потоком полились слезы. – Как мне добраться до них, не причинив им вреда? Я не знаю. В какой-то момент старший брат Марвы и Самира выслеживал, чтобы узнать, где их держат в заложниках, это стоило ему жизни. Его бросили с перерезанным горлом, как животное, в грязь перед их домом. Именно поэтому Самир ненавидит меня. – Асад обернулся к Карлу. – Помнишь, как мы с ним ссорились на Центральном вокзале, он тогда просил меня, чтобы его перевели из управления полиции в Глоструп, потому что он хотел быть подальше от меня? Асад отвернулся и несколько раз глубоко вздохнул. – Поэтому у меня было так много бессонных ночей, и поэтому я столько лет вынужден был просить прощения у своего тестя через скайп. А теперь старик умер, – сказал он дрожащим голосом. – Удивительно, что Самир до сих пор не выдал, где я нахожусь. Думаю, он боится, что это не пойдет на пользу его сестре и племянницам, и он, конечно, прав. Асад закрыл лицо руками. Было видно, что он страдал. – Наберись мужества, Асад. Это плохо, даже очень плохо, но мы с тобой. – Карл повернулся к остальным. – Ведь так? Гордон и Роза кивнули. – Ладно, приступим к делу. Взгляни-ка на это, Асад. – Карл разложил перед ним газетные вырезки. – Все статьи написаны для «Орес дель диа» в Барселоне одним и тем же человеком по имени Хоан Айгуадэр. – Да, и я узнала, что редактором отдела новостей является женщина, которую зовут Монтсе Виго, – добавила Роза. – Вот номер ее телефона. – Хорошо. Сейчас мы изучим все статьи, написанные Хоаном Айгуадэром за последние дни, позвоним редактору и как полицейские, которыми мы, в конце концов, являемся, спросим ее, как вышло, что их специальному корреспонденту удалось так много узнать об одном беженце из лодки, который сейчас находится в розыске. 21 Хоан День одиннадцатый – Доброе утро, Хоан Айгуадэр. Меня зовут Герберт Вебер, – сказал мужчина плотного телосложения в водолазке. – Я координатор отдела по борьбе с терроризмом в этом регионе. Сожалею, что пришлось задержать вас на ночь, мы, конечно, были вынуждены очень основательно разбираться в вашей истории и основаниях появления здесь. Надеюсь, что условия не были слишком некомфортными для вас все это время. Хоан пожал плечами. Одна ночь в тюрьме в Германии – не самое худшее из испытаний, выпадающих на долю журналиста. – Думаю, вы сами понимаете, что играете с огнем? Хоан кивнул.