Мохаммед и Галиб мгновение лежали неподвижно, обхватив друг друга, потом узник посмотрел на Асада с чувством страдания и ясности во взгляде. – И ты, и я – мы оба умрем, – сказал он. – Сейчас придут солдаты, и свершится воля Аллаха. – У тебя серьезная рана? – спросил Асад, приложив ухо к двери камеры. Насколько он мог судить, звуки исходили только из соседних камер. Узники там явно решили, что происходит казнь Асада и Мохаммеда, в каком-то смысле так оно и было. Асад посмотрел на своего товарища, который с большим трудом поднялся с пола, кровавое пятно на его одежде становилось все больше и больше. Руки у него дрожали. – Если мне повезет, я умру от потери крови раньше, чем они придут, – прошептал он. Асад указал на два тела, лежавшие на полу: – Мы возьмем их одежду. Ты наденешь костюм оператора и возьмешь его камеру. Но торопись, времени в обрез. Асад сделал паузу и посмотрел на остальных. Во время его рассказа никто не проронил ни звука. – Вот так мы и освободились. На всякий случай я держал за пазухой пистолет Галиба, чтобы иметь возможность выстрелами пробить себе дорогу, но одежда Галиба и видеокамера, которую нес на плече Мохаммед, открыла нам все двери. Окриком мы приветствовали солдат на стене и дежурного у ворот, и те нам отвечали. Нашим лучшим помощником стала темнота. В одежде оператора мы нашли ключи от «шкоды», за воротами обнаружилась только одна такая машина. Она не была очень быстрой, но прошло много времени, прежде чем они отреагировали, поэтому мы успели уехать достаточно далеко. Асад замолчал и бросил взгляд на Гордона. Тот слушал не двигаясь, в лице у него не было ни кровинки. – Тебе плохо, Гордон? – спросил он. Тот кивнул, устремив взгляд в пустоту. – Я не понимаю как… Что это ты… – А что стало со вторым узником, Асад? – спросил Карл. Асад отвел взгляд. – В нескольких километрах от тюрьмы он попросил меня остановиться. Он сказал, что больше не может. И когда я посмотрел на него, все вокруг было залито кровью. Пассажирское сиденье, его брюки, обувь, пол. – Он умер? – спросил Карл. – Да. Он открыл дверцу и вывалился на землю. Когда я обошел машину, он был уже мертв. – Но что же с Галибом? – Роза смотрела на газетные вырезки, лежавшие перед ней. – Он вполне живехонький на этой фотографии. Асад пожал плечами: – Это была моя самая большая ошибка. Мы ушли, когда он был при смерти, но мы не прикончили его. – А твоя жена и дети? – Я очень тщательно искал, но Фаллуджа – большой город, они как сквозь землю провалились. Я потратил все свои деньги на подкупы, чтобы что-то узнать, но это не помогло. И тут вмешалась делегация ООН. До них дошла информация о случившемся, и они отправили меня домой. Мое пребывание здесь было взрывоопасным, так они объяснили. – Но ты знал, что Галиб жив, до того, как увидел его на этих фотографиях? – спросила Роза. – Да. Прошло не очень много времени после возвращения в Данию, как мой тесть связался со мной через скайп и сказал, что дела плохи. Что Абдул-Азим, как его тогда называли, выжил, а Марва и дочери у него в заложниках. Мой тесть хотел, чтобы я вернулся и сдался, тогда они стали бы свободными, и я, конечно, задумался об этом. Но они убили старшего брата Марвы, это разбило сердце тестю, он возненавидел негодяя и изменил свое решение. – Он больше не советовал возвращаться? – спросила она. – Он сказал, что делом моей жизни должна стать месть Галибу: мне нужно найти и убить его. Он считал, что это единственный способ вернуть девочек. – С тех пор прошло шестнадцать лет, почему так долго? – Когда в 2003 году схватили Саддама Хусейна, в Ираке все развалилось. Многие сунниты ушли в подполье. Фаллуджа была подвергнута бомбардировкам. Я узнал, что Галиб перешел в суннитское ополчение, получил повышение и перебрался в Сирию. И тогда я потерял надежду когда-либо увидеть свою семью. – Кто это тебе сказал? – Он сам. Он послал письмо моему тестю, которое тот должен был передать мне. – И что там было написано? Возникла та пауза, которую так хорошо знал Карл по своим поездкам к родственникам жертв дорожно-транспортных происшествий. От момента, когда ему открывали входную дверь, и до момента, когда осознание безмерной катастрофы отражалось на лицах родственников, мир словно замирал. Таким был сейчас и взгляд Асада, и пауза, за которую он спрятался, была такой же душераздирающей. Сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз произнес то, что там написано? Каких усилий стоило Асаду не думать об этом каждую секунду жизни? Ответ можно было отчетливо прочитать у него на лице. Об этом письме Галиба он явно никогда не рассказывал другим людям. Асад несколько раз откашлялся. – Что там было написано? – Он снова помедлил. Посмотрел в потолок блестящими глазами и проглотил слюну. Потом наклонился вперед, глубоко вдохнул и положил руки на колени, словно заряжая всю систему адреналином. – Там было написано, что он позаботился избавить Марву от нашего третьего ребенка, что после этого он каждый день насиловал Марву и моих дочерей и что сразу после родов он убивал новорожденных. Что он ждал меня и что он гарантирует мне: конец мой будет ужасным. Все трое сидели, не смея сказать ни слова, и смотрели на Асада. – Вероятно, именно это он хочет осуществить сейчас, – тихо сказал он минуту спустя. – А я-то думал, что их уже нет в живых. Карл был потрясен. И над этим человеком он много раз подшучивал? Вместе с ним они столько хохотали и обсуждали насущные проблемы? Его прошлое было таким тяжелым, что Карл вообще не понимал, как он мог жить. Карл представил себе свою любимую Мону с новорожденным на руках. Его первым ребенком. Эта хрупкая жизнь, чуждая ужасам мира, которую он всеми силами хотел защитить от действительности. Но мир был жесток, и эта история… Карл посмотрел Кучерявому прямо в глаза. Каким образом Асаду удалось себя сохранить, оставшись полноценным человеком? Но может быть, он вовсе и не был полноценным. Может быть, это была лишь игра, видимость. Карл открыл ящик стола и стал искать сигареты, которые, как он знал, там лежали. И хотя коллеги и Мона не одобряли его курения, сейчас это было единственным, что могло вывести его из состояния паралича. – Не хлопочи, Карл, – сказала Роза. – Если ты ищешь сигареты, то тебе придется обратиться на Западный мусоросжигательный завод. Боюсь, что от них остался лишь дым, so to speak[24]. Она улыбнулась. И Карл решил, что эту улыбку он ей еще припомнит. Потом он повернулся к Асаду. – Послушай меня, дружок, – произнес он. – Сейчас я поднимусь к Маркусу и объясню ему, почему мы здесь собрались, причем одновременно, и попрошу все те отгулы, которые мы накопили за предыдущие годы. Также сообщу ему, что нам потребуется компенсация транспортных расходов и суточные. Итак, давайте договоримся, что для начала мы возьмем четырнадцать дней? 23 Хоан День одиннадцатый Хоан увидел свое отчетливое отражение в стекле, когда прислонился к окну и посмотрел на белые вагоны поездов «Интерсити», стоявшие на других путях мюнхенского вокзала. «Хорошо выглядишь, Хоан», – прошептал он. Разве события последних дней не сделали черты его лица более мужественными, взгляд более пронзительным, а брови более темными? Все так и было. Когда он вернется назад, то пустится во все тяжкие. Он будет сидеть в пляжном ресторане «Xup, xup» в районе Барселонеты, небрежно держа бокал вина в руке, и наблюдать за проходящими женщинами. И если наберется терпения, то ему выпадет хороший улов, и там уж… Хоан усмехнулся. Он чувствовал себя заново рожденным. Хоан скользнул взглядом по купе первого класса и улыбнулся самому себе, открыл лэптоп на столе и ответил на приветствия энергичных молчаливых бизнесменов, сидевших вокруг и погруженных в лэптопы и бумаги. За ничтожные четыре евро сверху за место в дневном поезде в купе первого класса он поднялся до уровня, ниже которого он больше не намерен опускаться. И вот теперь сидел здесь, человек, который напишет самый яркий репортаж нашего времени. И вскоре именно его, Хоана Айгуадэра, люди будут вспоминать как того, кто предотвратил катастрофу, причем с риском для собственной жизни. «С риском для собственной жизни» – вот чем он запомнится в этом мире. Рыцарь на белом коне, кавалерия, подоспевшая в последнюю минуту, голландский мальчик, заткнувший пальцем дыру в дамбе[25], – вот что будут о нем говорить. Потому что без него погибли бы люди. Европа погрузилась бы в хаос. Если бы планы Галиба были реализованы, города опустели бы, мужчины и женщины попрятались бы в свою скорлупу, а дети перестали бы ходить в школу… Вот так все выглядело бы. И конечно, служба безопасности Германии заслужила бы похвалы, но кто дал ей информацию, на основе которой они работали? Да, опять же он, Хоан Айгуадэр. И, как часто бывало на протяжении последних дней, он с благодарностью вспомнил о жертве 2117. Он наклонился над лэптопом и на секунду задумался о завтрашней статье, когда мужчина с синим платком на шее и в просторном зимнем пальто сел на место рядом с ним по другую сторону прохода. Хоан вежливо кивнул ему и в ответ получил любезную улыбку, но не такую, к которой все привыкли, нет. Так, по-видимому, улыбаются пассажиры первого класса, решил он. Люди здесь уважают друг друга, исходя из того, что они собой представляют. И Хоан улыбнулся в ответ. Это был красивый, довольно смуглый мужчина. «Наверняка итальянец», – подумал Хоан, глядя на его обувь. Когда в будущем он появится в ресторане «Xup, xup», на нем будет обувь такого же класса. Конечно, она дорогая, но если «Орес дель диа» не будет платить ему достойно, то заплатят другие, в этом он был абсолютно уверен, потому что в Каталонии было много газет. Ну а если поступит предложение из Мадрида, он его примет? Хоан едва не рассмеялся. Конечно примет, он был не таким уж фанатичным каталонцем. Перевод видеозаписи с мобильника Варберга он сделал в центре города; переводчик сначала покачал головой и отказался завершить работу до десяти часов утра. Но Хоан настоял, после чего человек потребовал сверх обычной таксы еще двести евро. Хоан не согласился. Он объяснил, что текст абсолютно не стоил таких денег и был всего-навсего пробным для артистов в телесериале, а ему забыли дать английский текст. Они сговорились на сумме в сто евро сверх обычной цены, но никакой гарантии относительно точности перевода Хоан не получил, поскольку звук на видеозаписи был слишком неотчетливым. Каких бы неточностей не было в переводе, текст свидетельствовал, что Галиб был террористом, что он долгие годы сражался в рядах джихадистов в Ираке и Сирии и со временем стал занимать руководящие должности в этой организации. Сейчас условия изменились; он получал другие задания, которые, как и раньше, означали хаос и несчастья везде, где он появлялся. Хотя установить подробности было невозможно, из диалога следовало, что все было распланировано до малейших деталей. Все только ждали его приказов, а Франкфурту и Берлину предстояло пережить ужасные события. Хоан положил на стол план Франкфурта, купленный в газетном киоске на вокзале. Галиб и его подручный Хамид упоминали о большом теракте на площади во Франкфурте. Но где именно – на Рёмерберг, Ратенауплац, Гётеплац или на какой-то другой, – было непонятно. Говорилось, что площадь большая и открытая, но какая именно, если их так много? Хоан оторвался от плана и поймал взгляд человека, сидевшего по другую сторону прохода. Похоже, парень внимательно следил за тем, что он делает. – Вы турист? – спросил он Хоана на английском языке, который явно был для него чужим. – Да, можно и так сказать, – кратко ответил Хоан и отвел взгляд. Насколько он мог понять перевод, Галиб не собирался лично принимать участия в терактах, в отличие от Хамида. Во всяком случае, тому хорошо были известны все детали. – Простите, я решил, что вы, возможно, планируете свой маршрут по городу, – продолжил мужчина и указал на перевод и карту города. – Рекомендую вам в первую очередь сходить на Рёмерберг. Это, определенно, самая уютная и лучше всего сохранившаяся площадь.