– Роза, это ты? Как мило с твоей стороны, – сказала она. Роза отметила оценивающий взгляд, скользнувший по ее фигуре. Но Розе было все равно. Они не виделись два года, и за это время вполне могло набежать двадцать с лишним килограммов на боках. Как такое не заметить? – Ты в порядке? – спросила Роза. – Ты имеешь в виду, сохраню ли я ребенка? Роза кивнула. – В ближайшие дни станет ясно. Откуда ты узнала, что я здесь? Неужели Матильда позвонила? – А, ты имеешь в виду свою милую заботливую дочь, которая ласково опекает маленького Людвига и его друзей? Мона усмехнулась. Значит, кое-какие жизненные силы в ней еще сохранились. – Нет, я сама позвонила тебе домой, чтобы решить одну психологическую проблему, но сейчас мне не хотелось бы тебя мучить, хотя это довольно срочно. – Довольно срочно? – На самом деле это очень срочно. – Парень, который звонит вам, ты о нем? Роза кивнула. Через полчаса заглянула медсестра и сказала, что пациентке пора отдохнуть. – Еще пять минут, и мы закончим, – сказала Мона и продолжила, обращаясь к Розе: – Теперь я очень хорошо представляю себе этого парня. – Она коснулась пальцем портрета, лежащего на одеяле. – А также атмосферу, в которой жила эта семья, если сын мог убить отца таким зверским способом, а теперь угрожает разделаться с матерью. – Он психопат или сумасшедший, как ты думаешь? – Гм, не психопат в обычном понимании, хотя полное отсутствие чувства сострадания может говорить и об этом. Одно то, что он намеревается вредить людям, которых вообще не знает, указывает на патологию. У парня, который живет в собственном мире, может быть много вариантов отклонений. У него, конечно, крыша поехала, но в то же время он контролирует себя, поэтому называть его умалишенным в обычном смысле я бы не стала. Шизофрении, пожалуй, нет, но мания преследования и отсутствие способности к сопереживанию наблюдаются вместе довольно часто и приводят к непредсказуемым поступкам. Современное общество фабрикует много таких людей. Самолюбование и равнодушие к другим людям – беда наших дней. – Гм, мне кажется, у тебя уже есть теория, Мона. Поделись, пока меня не выгнали. Мона с трудом приподнялась. Было заметно, что лежание ей не на пользу. – Послушай! Я могу прийти завтра, если так лучше, Мона. Только скажи. – Нет-нет, я в порядке. – Она взяла стакан с водой и смочила губы. Потом улыбнулась и положила руку на живот. – Я думаю, все будет хорошо. ДОЛЖНО быть хорошо! – Рассказать Карлу? – Не сейчас. Но если это дело затянется, я хотела бы, чтобы он вернулся домой. – Хорошо. – Ладно, вернемся к моей теории. Ты права, у меня есть предположение. Подумай, когда самый обыкновенный парень в возрасте двадцати двух лет может использовать выражение «perseverando», то есть «быть упорным»? – Я думаю, что никогда. – Вот именно. Если только не иронизирует. Говорит в шутку и при этом чувствует себя совершенно свободным. Ты меня понимаешь? – Не совсем. Ты хочешь сказать, что это не его выражение? – Это ЕГО выражение, но не интернат внушил ему это, а родители. Я же говорю, он – единственный ребенок в семье, и его мать или, более вероятно, его отец обращались к нему со множеством требований, и в результате он почувствовал себя ущемленным и возненавидел по этой причине весь мир. Да, Роза прекрасно знала, о чем идет речь. – Конечно, все это внушения отца, которые вколачивались в него постоянно: «Держись, мальчик, продолжай, никогда не сдавайся» и прочее дерьмо. Я хорошо понимаю, о чем ты говоришь. Мона долго молча смотрела на Розу, она догадывалась, о чем та думала. Розе крепко досталось в жизни из-за отца, последствия были фатальными. Мона тяжело вздохнула: – Да, думаю, это благословенное слово сначала вбивали в голову отцу, а потом он стал вбивать его в голову своему сыну. Мальчик разочаровал его, потому что не желал жить по закону «perseverando», это перешло в отсутствие взаимного уважения и ненависть между ними. Так я это объясняю. – Значит, в школе-интернате учился отец? – Да, думаю, что так и было. – Но поиски от этого не становятся легче, Мона. Кто он, этот человек? Любой персонаж мужского пола в возрасте от сорока с небольшим и старше, который учился в этой школе. А таких ежегодно может быть двести человек или того больше. Я не выясняла, сколько учеников в течение года посещают эту школу. – Я знаю, что этим путем идти нельзя, потому что нет времени. Но ты можешь предъявить эту информацию парню. – Как? – Вы скажете, что знаете, где учился его отец. В школе-интернате в Багсвэре. И скоро вы установите личность парня. Добавьте, что понимаете, как тяжело было иметь такого отца. Что очень грустно и одиноко в доме без братьев и сестер, которые могли бы стать поддержкой. Вы знаете, что мать никогда его не защищала, когда отец приставал к нему со своими вечными указаниями. Она еще подумала, потом продолжила: – Не забудьте сказать, что смягчающим обстоятельством будет явка с повинной, особенно с учетом такого психического террора, которому он подвергался. Он должен немедленно освободить мать и тем самым показать свое желание найти приемлемое решение. Подчеркивайте все время, что у вас нет никакой симпатии к его отцу, который при любом раскладе мерзавец. Может быть, это спасет жизнь матери. А на кого еще он может излить свою злость? – А как насчет фотографии с жертвой на стене? Что ты об этом думаешь? – Я думаю, это его реакция на всеобщее безразличие. Безразличие, которое он встречал и сам проявляет по отношению к окружающим. Он использует его как своего рода оружие. Он хочет поразить им еще большее безразличие, в котором виновато все человечество. – Вау, – сказала Роза. – Не исключено также, что жертва двадцать один семнадцать напоминает ему о ком-то, кого он любил. Того, что я сказала, достаточно, чтобы войти с ним в контакт. А если это произойдет, то вы лучше других доведете дело до конца. – Мы попробуем. Спасибо, Мона. Я могу тебя как-то отблагодарить? Она кивнула: – Ты можешь присмотреть за Людвигом? Сделаешь это для меня? Матильда относится к Людвигу так же заботливо, как тигровая акула, эмбрионы которой еще в утробе матери сжирают своих братьев и сестер. Матильда именно такая. Ну, что скажешь? Роза проглотила комок в горле. Надо было реагировать немедленно, потому что Людвиг – бомба, которая может разнести ее квартиру в пух и прах. – Ты можешь пожить в моей квартире, Роза. Роза снова сглотнула. Нет, это перебор. – Знаешь, Мона, – сказала Роза, а в это время ее мозг раскалялся в поисках выхода, – у меня есть предложение получше. Гордон будет забирать мальчика из школы, у него же он будет и жить. В качестве платы ей придется переспать с ним раз или два. 43 Хоан День третий Хотя все происходило почти беззвучно, утренняя молитва разбудила его. Всегда в одно и то же время. Может быть, именно эта особенность его тюремщиков пугала Хоана больше всего. Абсолютная дисциплина по любым вопросам, касающимся веры. Она управляла их жизнью и мыслями в такой степени, что ему трудно было это понять. Иногда он им даже завидовал. В Барселоне священник, вводивший его в таинства католицизма, не смог приобщить его к тому коллективному началу, которое объединяет истинных католиков. Сейчас звуки из комнаты по соседству свидетельствовали о прямо противоположном. Общий дух делал их равноправными, давал им надежду на райское существование в следующей жизни, и поэтому жизнь на этой несчастной земле казалась им более терпимой. Хоан повернулся лицом к парню, в обязанности которого входила смена его памперсов, и попытался как-то выразить свою благодарность, хотя чувство унижения почти не оставляло для этого места. – Через минуту ты присоединишься к нам, – сказал парень, введя ему положенную дозу. Постоял секунду с закрытыми глазами, потом чихнул. Вынул из кармана бумажный носовой платок, высморкался и ушел. Хоан подергал клейкую ленту, как это делал бесчисленное количество раз в драгоценные минуты перед тем, как его тело оказывалось парализованным. И каждый раз расстраивался. Теперь не только ладони потеряли чувствительность, но и появилось воспаление на коже. Через полминуты инъекция сделала свое дело, и голова Хоана склонилась набок. Он чувствовал напряжение в мышцах шеи, но не мог управлять ими. Свернутые молитвенные коврики лежали вдоль плинтусов. Люди, полностью одетые, стояли в ожидании, когда в большую гостиную берлинской квартиры вошел Галиб в сопровождении Хамида. – Сегодня у нас будет первая генеральная репетиция. Мы еще не знаем точно, когда состоится само представление, но чем больше мы все вместе репетируем, тем лучше оно пройдет, а ведь мы этого хотим, правда? Все закивали. Пятна крови на полу очень наглядно напоминали, почему надо действовать сообща.