– Обязательно! Она подошла к стойке администратора и едва не упала, увидев, как та отсчитывает пятитысячные купюры и добавляет к ним еще несколько тысячных. – Так много?! – ахнула Ева. – Ну а чему вы удивляетесь? Натуральные здоровые волосы, не окрашенные, в хорошем состоянии, длинные – ну и цена соответствующая. Я вычла стоимость стрижки, так что это все – ваше. Приходите к нам еще, – улыбнулась администратор. – Конечно… спасибо! Ева убрала деньги в кошелек, попрощалась и вышла, вернее, выпорхнула на улицу, даже не застегнув пальто и едва не оставив на вешалке зонт. Новая стрижка и ощутимая сумма денег словно придали ей уверенности и пробудили желание что-то еще изменить в ежедневной серой рутине, вот уже несколько лет поглощавшей Еву и не дававшей сделать какой-то новый шаг. Она летела по улице, то и дело бросая взгляды в витрины и видя свое отражение, казавшееся ей пока не совсем своим. Это действительно была совсем другая Ева, и эта новая нравилась себе куда больше. «А пойду-ка я в магазин, – решила вдруг она, заметив неподалеку большой торговый центр. – Я ведь сто лет себе ничего не покупала…» В магазинах Ева провела несколько часов, словно открывая для себя такое распространенное женское занятие, как терапия шопингом. Оказалось, что это очень приятное дело, о котором она успела забыть, и теперь откровенно наслаждалась выбором одежды и даже аксессуаров. В голове мелькнула мысль, что к новому образу можно добавить что-то из коллекции отца, лежавшей в банковской ячейке: Ева вспомнила о небольших сережках с бриллиантами, которые ей очень нравились, но носить которые она боялась, да и не с чем было. Теперь же ей показалось, что к красивому брючному костюму ярко-синего цвета эти довольно скромные сережки подойдут идеально. Оглядев количество пакетов, образовавшееся за несколько часов прогулки по магазинам, Ева поняла, что пешком не дойдет. Она словно открывала для себя совсем другую жизнь – ту, которой могла бы жить давно, но не делала этого, цепляясь за свои страхи. Столько лет выброшено в мусорку… А стоило ведь всего-навсего решиться и отрезать волосы, служившие напоминанием о произошедшем, – и все. Она, конечно, не перестала думать о Вознесенском и его возможном освобождении, но теперь была уверена, что он ее просто не узнает, и от этой мысли становилось намного спокойнее. Город Вольск, наши дни Тимофей вот уже час бесцельно кружил у здания городской администрации и злился на непунктуальность человека, с которым должен был встретиться. Но потом вдруг понял, что пришел на час раньше – был настолько выбит из колеи этим интервью с Вознесенским, что даже не удосужился посмотреть на часы, когда выскакивал из гостиницы. Телефон Стожникова Иванютин прислал ему почти сразу после их разговора, и Тимофей даже удовлетворенно кивнул: все-таки Иваныч помнит, кто платит ему вторую зарплату, а огрызается просто из желания показать, что власть в его руках. Колесников набрал номер и довольно быстро услышал глуховатый мужской голос: – Я вас слушаю. – Владимир Михайлович? Доброе утро, это некто Колесников Тимофей… – Колесников? Да, помню, – сухо ответил Стожников. – Чем обязан? – Дело в том, что я сейчас волей случая в вашем городе и хотел бы с вами встретиться. – На какой предмет? – Я… эээ… словом, мне нужно с вами поговорить, но не по телефону, – вывернулся Тимофей. – Мы могли бы где-то встретиться? Повисла пауза, затем Стожников откашлялся и сказал: – Я в администрации города, но скоро освобожусь. Подъезжайте часиков в двенадцать, здесь рядом есть кафе, можем там поговорить. – Спасибо. Тогда до встречи. И сразу после разговора Тимофей выскочил на улицу, довольно быстро добрался до нужного места и только теперь сообразил, что было слишком рано. До двенадцати оставалось еще минут десять, Колесников закурил очередную сигарету, выбросил пустую пачку в урну и огляделся в поисках магазина, где можно было пополнить запасы. Как назло, в поле зрения ничего не появилось: деловая часть города, нужно куда-то в переулки идти, но вряд ли сейчас он успеет. Ладно, придется потерпеть пока. Стожникова Тимофей заметил сразу – оказывается, не успел забыть, как тот выглядит, хотя и прошло много лет. Владимир Стожников был по-прежнему высок, довольно строен для своего возраста, выглядел подтянуто и даже спортивно. Единственное, что в его внешности претерпело изменения, были волосы. Теперь голова военкора была совершенно седой, а в то время, когда Тимофей увидел его впервые, Стожников имел седину только наполовину. Пружинящей походкой он подошел к Тимофею, протянул руку: – Вы ведь Колесников, правильно? – Да. – Тимофей ответил на рукопожатие. – Здравствуйте, Владимир Михайлович. А вы почти не изменились, я вас сразу узнал. Стожников заложил руки за спину и, чуть покачиваясь с носка на пятку, поинтересовался: – Так о чем вы хотите поговорить? – Я даже не знаю, с чего начать… Но дело, скорее, не в вас, а в вашей дочери. Право слово, как-то неудобно… – замялся Колесников, ругая себя, что не продумал ход разговора и теперь выглядит как блеющий двоечник у доски. – Ну, я так и подумал, что речь о Василисе, – сухо перебил Стожников. – Вы наверняка хотите с ней встретиться и обсудить ее статьи о Бегущем за смертью – ведь это вы его так назвали. Уверен, вам не нравится то, что она делает. Я, кстати, тоже этого не одобрил, мы уже почти год не касаемся этой темы в разговорах. Но запретить Василисе писать о Вознесенском я не могу, она взрослый человек. Хотя, видит бог, я очень старался отвлечь ее от этого дела. Они пошли по небольшой аллее куда-то вправо и буквально через пару минут оказались на довольно оживленной улице, которую предстояло перейти по подземному переходу. – Знаете, Владимир Михайлович, а мне еще тогда показалось, что у вас какая-то личная заинтересованность, – вдруг вспомнил Тимофей. – Я тогда не очень понял, почему мне не дали никаких данных об одной из жертв, но мне показалось, что вы имеете к ней какое-то отношение. – Вы ошибаетесь, – ровным тоном произнес Стожников, и на его лице не дрогнул ни один мускул. – Я не понимаю, о чем конкретно вы говорите, но я старался уберечь Василису от всех подробностей дела по простой причине: она впечатлительная девушка, она выросла без матери, все воспринимает очень близко к сердцу. Собственно, я в чем-то оказался прав – после выхода первой статьи Василиса заболела и почти месяц лечилась, организм никак не мог справиться с элементарным бронхитом. «Ох, темнишь ты, – подумал Тимофей, глядя под ноги. – И не в бронхите вовсе дело… У меня были данные на всех жертв, включая выжившую, хоть в интервью с ней мне было категорически отказано. Но на одну женщину не было вообще ничего – мне так и пришлось в серии называть ее Анной Ивановой и постоянно оговариваться, что ее настоящее имя не разглашалось в интересах следствия. И я ведь так и не выяснил, кем она была… А надо попробовать сейчас, ведь в деле это явно есть! А тогда меня начальник милиции области лично проинструктировал и даже пригрозил, что вообще запретит съемки, если я буду лезть не туда. И Стожников, кстати, пару раз попадался мне выходившим из здания УВД – к чему бы? Мне советовали в Москве обратиться к нему, если что-то будет нужно, но он только однажды согласился со мной встретиться и помог попасть на прием к тогдашнему руководителю города. И сейчас он тоже не в восторге от моего появления, и от желания поговорить с его дочерью – особенно». – Владимир Иванович, мне очень интересно, зачем Василиса спустя столько лет вдруг начала разрабатывать давно мертвую тему. И почему ей дали добро на это. Но главное – как ей удалось попасть в спецучреждение и взять интервью у Вознесенского. Стожников вздохнул: – Моя дочь, когда захочет, может допечь кого угодно. Подозреваю, что кто-то из УВД ей помог, обратился выше с запросом на интервью. – Но почему там не отказали? Какие интервью с осужденным на двадцать пять лет? К чему? – раздраженно спросил Тимофей, отчаянно злясь, что такая мысль не пришла в голову ему самому. – Зачем через два десятилетия раскапывать могилы? – Кстати, Тимофей, а почему вы решили ко мне обратиться, а не к Василисе напрямую? – вдруг спросил Стожников, останавливаясь на верхней ступеньке и поворачиваясь к Тимофею, который еще не успел подняться и теперь стоял на пару ступеней ниже. – Ну, мне показалось, что с мужчиной разговаривать проще… – Не понимаю – это шовинизм? – прищурился Стожников. – Или просто посчитали для себя недостойным о чем-то говорить с молодой девчонкой? – Бросьте, Владимир Михайлович, вы ведь прекрасно понимаете, что дело не в этом… – Понимаю. Мне вчера звонил Криницын. Дело в том, что вы посчитали Васькины статьи посягательством на свою карьеру. Вы почему-то решили, что имеете право требовать материалы, которые она собрала, – а почему, собственно? Колесников слегка растерялся. Он не ожидал, что Стожников явится подготовленным, что главред позвонит ему и расскажет о разговоре, в котором Тимофей и в самом деле выглядел не блестяще. – Владимир Михайлович, Криницын меня не так понял… – Ну а что можно не так понять во фразе «я требую показать мне материалы»? – Все было не так… – Тимофей, давайте оставим словоблудие, – жестко произнес Стожников. – Как бы я ни был против этого расследования, но Василиса моя дочь и я буду на ее стороне. Более того – буду защищать ее и все, что она делает. И уж точно не позволю вам давить ее своим авторитетом, так и запомните. Уезжайте в Москву, Тимофей, здесь вы ничего не добьетесь. Стожников повернулся и быстрым шагом пересек тротуар, повернул куда-то за дом и скрылся, оставив Тимофея на ступеньках подземного перехода. «Интересно, у меня челюсть не отвисла? – подумал он и даже прикоснулся пальцами к подбородку. – Вот это он меня отбрил… Надо же… Но я просто так не уеду и с дочкой его все равно поговорю – не ходит же она с охраной». Город Вольск, год назад Впервые оказавшись в архиве УВД, Васёна испытала разочарование. Ей всегда казалось, что архив – это что-то мрачное, в подвале, с мутными лампочками под низким потолком, а стены непременно выкрашены зеленой «кастрюльной» краской, местами облупившейся и отваливающейся. На деле же архив оказался отдельным двухэтажным зданием в центре города, с новыми пластиковыми окнами, с жемчужно-серыми жалюзи на них, с удобными столами, снабженными даже лампами для удобства, а также розетками и кнопками звонка, дававшими возможность вызвать архивариуса и попросить его о помощи. Ей выдали первый том дела, и Василиса, прижав огромную пухлую папку обеими руками к груди, пошла к столу, который ей указала девушка в форме с лейтенантскими погонами. – Пожалуйста, не делайте фотографий, только выписки вручную, – предупредила она, и Васёна кивнула: – Да, мне сказали… Сколько я могу тут находиться? – Сколько потребуется. Было распоряжение насчет вас. Если что-то нужно, кнопка справа на столе, меня зовут Кристина. И еще – если захотите в буфет выйти, дело сдавайте мне. – Все поняла, спасибо, – коротко ответила Васёна и чуть подрагивающими пальцами открыла папку.