– Ева, успокойся… – начал Вадим, но она не успокоилась, а наоборот, начала раскачиваться из стороны в сторону, по-прежнему держась за край столика: – Зачем?! Зачем ты это сделал?! – Подождите, Ева… я хотела рассказать вам, о чем разговаривала в колонии с Вознесенским. Он не держит зла на вас, потому что понимает: вы совершенно ни при чем! Как и он! И вы могли бы рассказать наконец правду… Это помогло бы Леониду… – попыталась Василиса, но Ева, метнув в ее сторону злой взгляд, вскочила: – Нет, нет, нет! Вадим! Я не хочу разговаривать с ней! – Она затравленно оглянулась по сторонам, словно искала помощи. Резников поднялся, взял ее за руку, сжал и негромко произнес: – Ева, я прошу тебя… – Нет, нет! Зачем?! Зачем тебе?! – Она выдернула руку. – Ева Александровна, – вмешалась временно замолчавшая от растерянности Васёна, – я обещаю, что ни слова из сказанного не пойдет в печать без вашего одобрения! – Она старалась придать голосу как можно больше твердости, но выходило плохо. Беспомощно оглянулась на Резникова, ища поддержки, но тот развел руками. – Ева Александровна… – Я не хочу – не хочу! – истерично выкрикнула та. – Вы не понимаете, чего мне стоили эти двадцать лет?! Вы знаете, сколько времени я провела в лечебницах?! Вы понятия не имеете, что это такое – бояться закрыть глаза, потому что сразу чувствуешь руки на шее! Его руки! Отстаньте от меня! Он виновен, виновен! И я ни за что не помогу вам его оправдать! Развернувшись, Ева схватила с вешалки свое пальто и кинулась к выходу, а Васёна, зажмурившись, постаралась не заплакать. Резников, ободряюще потрепав ее по плечу, бросил на столик несколько купюр и тоже устремился из магазинчика вслед за Евой, догнал уже почти у автобуса на остановке, перехватил, не дав войти: – Погоди! Остановись, пожалуйста, я очень тебя прошу. Ты веришь мне? Ева, посмотри на меня и скажи: хоть раз я сделал что-то во вред тебе? – Она покачала головой, но на него не смотрела. – Ева! Послушай меня. Я отлично понимаю, что тебе страшно. Но если ты не переборешь этот страх, то до конца жизни будешь сидеть взаперти. Ты этого хочешь? Ради этого были все годы лечения? Ради этого мы с тобой начали бегать по утрам? Ева! – Вадим… как ты не понимаешь… – забормотала она, вцепившись в лацканы его пальто посиневшими от холода пальцами – опять потеряла перчатки. – Я не могу говорить об этом с кем-то… с кем-то, кроме тебя… – Я буду рядом с тобой, тебе нечего бояться. Просто посмотри на эту девочку, – он кивнул на приближавшуюся к ним неуверенными шагами Василису с красным носом, – она ведь почти ребенок… что она может сделать тебе? Но ей важно услышать правду… и ты знаешь… у нее тоже есть на это основания. – Какие? – Тот человек, что напал на тебя, убил ее мать. Она была совсем маленькой девочкой, только в школу пошла. И всю жизнь она жила, не зная, что произошло. Ты расскажи ей свою историю… очень прошу. А она взамен расскажет кое-что тебе. И поверь, ты поймешь, что для твоих страхов нет никаких оснований. И есть еще кое-что… – Он поднял пальцем ее голову за подбородок так, чтобы посмотреть в глаза. – Ты сможешь помочь невиновному человеку. – Ка… какому… человеку? – запинаясь, спросила Ева. – Невиновному, Ева. Тому, кто не совершил ни одного преступления, но провел самые лучшие свои годы в тюрьме. И Ева вдруг опустила голову и заплакала. Москва, наши дни Тимофей вышел из здания аэропорта и направился по крытой платформе к медленно подъезжавшему аэроэкспрессу. В вагоне бизнес-класса никого не оказалось, и Колесников, устроившись в кресле, закрыл глаза и приготовился подремать остаток пути. На вокзале он возьмет такси, приедет домой, примет ванну и поспит, а к вечеру навестит Иванютина и задаст тому пару неудобных вопросов, возникших у него после разговора с Василисой Стожниковой. От общения с этой девушкой у него остались очень странные впечатления. С одной стороны, для никому не известной провинциальной журналистки она провернула такую сложную и большую работу, а с другой… В этом чувствовалась какая-то личная заинтересованность, и сперва Тимофею показалось даже, что девчонка просто романтизировала себе образ убийцы, а потому после личной встречи с Вознесенским старалась найти ему оправдания, но, поразмыслив в самолете, он вдруг понял, что дело вовсе не в этом. И осталось за рамками их разговора что-то такое, чем и руководствовалась Стожникова, когда передавала собранные ею материалы в Генеральную прокуратуру. И вот об этом она предпочла ничего Тимофею не говорить. Самый неприятный сюрприз ждал его дома. Мало того, что он не обнаружил там Милу, как ожидал, но в кабинете его встретил… вскрытый сейф, который был совершенно пуст! Там хранилась «на черный день» крупная сумма денег в иностранной валюте: Колесников не доверял банкам, потому предпочитал иметь заначку в виде наличных, и теперь полка, на которой лежали деньги, была пуста. – Этого не может быть… – пробормотал он, садясь, вернее, падая в кресло у стола. – Откуда она узнала код? Кто она, в конце концов, вообще такая?! Это был прекрасный повод позвонить Иванютину и решить все вопросы разом. Тимофей спустился вниз, налил себе большой бокал коньяка, совершенно не заботясь о том, что завтра не сможет подняться с кровати – алкоголь всегда действовал на него плохо, – вернулся в кабинет и, закинув ноги на край стола, набрал номер Иванютина. – Ну что, друг ты мой Иваныч, – заговорил Колесников, отхлебнув коньяка, – ничего рассказать не желаешь? – Тим, мне сейчас неудобно говорить… – А мне, представляешь, как раз сейчас удобно! – рявкнул Тимофей. – Ты какого черта, гнида, не сказал, что приговор Вознесенскому уже как четыре месяца на пересмотре?! И что есть новый подозреваемый?! Ты попутал, что ли? Деньги брать не забываешь? – Тихо, тихо! Остынь! – чуть повысил голос Иванютин, но это возымело эффект обратный – Тимофей завелся еще сильнее: – Исписался я, значит? И ты решил, что больше со мной сотрудничать не хочешь, да? Ну хорошо, ваша пресс-служба большая, штат раздутый, найду замену, нет проблем – на такой-то дополнительный заработок! – Да погоди ты орать! – вклинился Иванютин. – Нормально объясни, что произошло? Тимофей, немного спустив пар, сделал еще глоток коньяка и вполне связно рассказал полковнику все, что узнал от Василисы Стожниковой. Иванютин долго молчал, что-то, видимо, обдумывая, и наконец вздохнул: – Вот малолетка сопливая… ведь просили же – не трепись особо… Короче, Тим, тут такая произошла катавасия… в общем, ждем мы сейчас экстрадицию из Беларуси, на днях должны кадра подвезти. Так вот, скорее всего, это он тогда в Вольске и порезвился… В общем, давай я к тебе подскочу часика через три-четыре, без лишних ушей всю базу сдам, так сказать… Колесников дотянулся до пачки сигарет, закурил, сделал еще глоток, чувствуя, как зашумело в голове: – Слушай, Иваныч, а заодно, раз уж поедешь, еще вопросик у меня есть… личного, так сказать, порядка… Сделаешь? – Ну, говори. – Расчет был верный: почувствовавший себя слегка неправым Иванютин теперь согласен был на любые услуги, лишь бы Тимофей не передумал. (21f79) – А добыл бы ты мне информацию на гражданку Пестову Людмилу Витальевну. – Погоди… на Милку, что ли? – удивился Иванютин. – А чего вдруг? – Ты добудь, а я там решу чего. Все, до вечера. – И Колесников положил трубку. Пальцев остров, полгода назад Единственной достопримечательностью, если можно так выразиться, этого острова была тюрьма, и она же являлась основным местом работы всех местных жителей. Тюрьма же обеспечивала весь остров хлебом из собственной пекарни. Небольшой, довольно старый паром был единственным транспортным средством, связывавшим остров с ближайшим населенным пунктом. На пароме привозили продукты, на нем же, но спецрейсом доставляли новых «квартирантов», как называли здесь осужденных на длительные сроки. Васёна тоже прибыла на остров на пароме. Всю тридцатиминутную дорогу она простояла на палубе, кутаясь в прихваченную из дома теплую шаль: намотала ее на голову и плечи, а руки в перчатках поглубже засунула в рукава дубленки. «Спасибо Ромке, что отобрал куртку в последний момент, – с благодарностью думала она, глядя на темную мутноватую воду. – Сейчас бы уже насмерть замерзла». Васильев, приехавший, чтобы проводить ее на вокзал, в буквальном смысле содрал с Василисы кожаную куртку и решительным жестом вынул из шкафа дубленку: – В-вот! И даже не м-мяукай! З-зима! – Ну я же не на улице с ним разговаривать буду! – отбивалась Василиса, но Роман был настойчив: – А до острова т-ты как п-планируешь д-добираться? Там в-вроде п-плыть еще п-паромом минут сорок. А это з-зима, напоминаю! Сообразив, что спорить бесполезно, Василиса дубленку надела и теперь посылала мысленно тысячи благодарностей будущему мужу. Назвав его так про себя впервые, Васёна очень удивилась непривычному звучанию. Роман сделал ей предложение в лучших традициях романтических фильмов: с кольцом в красной бархатной коробочке, с проникновенным в Ромкином исполнении «Ты выйдешь за меня?», которое жених умудрился произнести даже без заикания, – словом, всё как рисуют себе в мечтах молоденькие девочки. Васёна, конечно, согласилась, но заявление они договорились подать после того, как она вернется с Пальцева острова, на этом настоял Роман: – Не х-хочу, чтобы ты в-вместо с-свадьбы думала об этом В-вознесенском. Вернешься, м-материал с-сдашь – и б-будем заниматься с-свадьбой. «Похоже, я не прогадала, согласившись, – подумала Васёна, потрясенная такой тактичностью и уважением к ее работе. – Уж что-что, а работать мне Ромка никогда не запретит». На небольшой, занесенной снегом пристани ее встречали – молодой лейтенант напряженно вглядывался в лица немногочисленных пассажиров парома, сходивших на берег. Василиса поправила на плечах лямки рюкзака и направилась к лейтенанту: – Добрый день. Вы, случайно, не меня ждете? Он смерил ее недоверчивым взглядом – видимо, иначе представлял себе журналистку, но Васёна вынула из кармана удостоверение и протянула лейтенанту. Убедившись, что перед ним та, кого он ждал, молодой человек козырнул: – Лейтенант Макеев. Прибыл, чтобы сопроводить вас до места назначения. – Очень приятно, Василиса. А мы сразу в тюрьму поедем?