Я зажмуриваю глаза, пытаясь не заплакать, не задохнуться от страха. Холодный пластик окружает мои запястья, и я чувствую, как он стягивает их, пристегивая меня молнией к изголовью кровати. На одно короткое мгновение я думаю, что это все, что он собирается сделать. Свяжет меня, чтобы я не могла дотронуться до себя, и оставит меня здесь вот так. Я не знаю, как я буду спать, но это далеко не так плохо, как все остальное, что он сделал со мной сегодня. Я не могла ошибаться сильнее. Хавьер берет бутылку, брызгая прозрачной жидкостью себе на пальцы. Ухмылка на его лице почти плотоядная, когда он протягивает руку между моих ног, просовывая пальцы между моих складочек. Гель на них сначала холодный, и я отшатываюсь от его прикосновения, даже когда его пальцы скользят вниз по моему клитору к входу, покрывая холодным гелем всю мою киску. А затем, через секунду, он начинает нагреваться и покалывать. Удовлетворенное выражение появляется на его лице, когда он замечает ужас на моем. — Это только начало, малышка. Помнишь лезвие, приставленное к твоему клитору раньше? Если ты продолжишь вести себя так непослушно, сопротивляться желаниям своего мужа и тому, чему я здесь, пытаюсь научить тебя, мне будет дано разрешение наказать тебя таким образом, что тебе больше никогда не захочется прикасаться к себе. — Он открывает флакон, капая еще немного геля на мою киску и внутреннюю поверхность бедер, где он немного обжигает рубцы. — Если ты будешь слишком непреклонна, Диего разрешит мне засунуть тебе в рот мой член. И если ты продолжишь… кто знает? Может быть, он позволит мне трахнуть тебя. Или, может быть, он отдаст тебя мне целиком, а сам навестит твою сестру. — Еще больше геля капает на меня, нагревая и набухая мою плоть, и Хавьер смеется, когда я начинаю плакать. — Как бы я хотел полностью сломить тебя, Изабелла. В конце концов, ты больше не девственница. Диего может решить, что два члена перед ним, это почти то же самое, что один. Или… есть ли где-нибудь еще, где ты все еще девственница, малышка? Румянец на моих щеках говорит ему все, что ему нужно знать, и он ухмыляется. — О, это весь ответ, который мне нужен. По правде говоря, — Хавьер закрывает бутылочку, наклоняясь вперед, как будто раскрывает мне секрет, когда моя кожа нагревается и покалывает, и клитор тоже набухает под натиском геля. — Я надеюсь, ты продолжишь бунтовать, Изабелла. Я бы с удовольствием трахнул твою маленькую упругую задницу. Он выпрямляется, отступая от кровати, чтобы посмотреть на дело своих рук. — Если ты еще не поняла, то… то, что я только что использовал на тебе, было возбуждающей смазкой. Нагревание, покалывание, повышение чувствительности кожи… работает. Но я использовал слишком много. Ты будешь умирать от желания испытать оргазм до того, как эффект пройдет, но удачи тебе в его получении. Если Диего добьется своего, ты больше никогда не кончишь, Изабелла. Если только ты не доставишь ему такого удовольствия, что он забудет, что ты сделала, чтобы унизить его. Диего могущественный человек, а мы не любим, когда нас унижают, малышка. Ни капельки. Что за черт? Когда Хавьер уходит, на меня обрушивается вся тяжесть моей ситуации, без его непрерывного монолога, который отвлекает и пугает меня, у меня не остается ничего, кроме ощущений в моем собственном теле. Это странная смесь желания и дискомфорта, покалывающая смазка обжигает рубцы на моих бедрах, в то же время она набухает и возбуждает складки моей киски и клитор. Смешанная с моей собственной влажностью и затяжным возбуждением от прикосновений к себе, я вскоре превращаюсь в месиво жалкой потребности, сжимаю свои гладкие, измученные бедра вместе и извиваюсь, пытаясь немного потереть свой клитор. Я стараюсь не думать о Найле, не думать ни о чем, что могло бы возбудить меня еще больше, но я ничего не могу с собой поделать. Мой клитор набух и затвердел, пульсирует, покалывает, и все, что у меня между бедрами, сверхчувствительно. Все, о чем я могу думать, это о том, как хорошо было бы ему засосать всю эту набухшую, ноющую плоть в рот, успокоить и облизать ее, и как сильно мне нужно кончить. Я стону и хнычу, извиваясь, пока идут минуты. Интересно, Хавьер снаружи слушает, наслаждаясь моими мучениями. Ничто из того, что я делаю, не приносит мне никакого удовлетворения, ничто не облегчает боль в моем клиторе, отчаянно требующем, чтобы к нему прикасались, лизали, доставляли удовольствие любым возможным способом. Образы Найла и меня теснятся в моей голове, его толстый и твердый член, когда он засовывает его мне в рот, его рука поглаживает, когда он кончает мне на лицо, твердые мышцы его тела напрягаются, когда он трахает меня. Я нуждаюсь в том, чтобы меня трахнули, отчаяннее, чем когда-либо в жизни, и по мере того, как проходят часы, я слышу, как мои всхлипы превращаются в стоны, невнятную мольбу. Я должна кончить. Мне нужно кончить. Я запутываюсь в застежках, пытаясь перевернуться, почти рыдая от желания. Теперь возбуждение опережает покалывание в бедрах, и я плюхаюсь на кровать, пытаясь взять себя в руки, чтобы найти какой-нибудь способ добиться необходимого трения. Когда мне наконец удается перевернуться на живот, я чуть не плачу от облегчения. Я зарываюсь лицом в подушку, чтобы заглушить стоны, когда раздвигаю ноги, вжимаясь в простыни и пытаясь раздвинуться достаточно, чтобы получить трение о свой клитор. Это не занимает много времени… Я представляю Найла позади меня, его руки на моих бедрах, пальцы в моей заднице, когда он трахает меня, когда я выгибаюсь ему навстречу, умоляя об этом. Я вспомнила его стон, когда он скользнул в меня, то, как я заставляла его возбуждаться снова и снова. Когда я тру свой клитор почти до крови о грубую простыню со жгучим желанием кончить, я, наконец, перехожу грань. Я кусаю подушку, когда достигаю оргазма, вдавливая бедра в матрас и сжимая кулаки. Кажется, это длится вечно, и когда я, наконец, безвольно опускаюсь на кровать, горячее покалывание все еще ощущается. Хотя сейчас это скорее раздражает, чем доставляет удовольствие. Хотя я все еще не думаю, что смогу уснуть, я больше не чувствую себя измученной. Я перехитрила тебя, злобно думаю я, корчась и выворачиваясь, снова переворачиваясь на спину с немалым усилием, чтобы Хавьер не понял, что я натворила. Ты думал, я буду лежать здесь, несчастной, всю ночь, но в конце концов я победила. Это крошечная победа, но прямо сейчас кажется, что это все. Я лежу в темноте, мои руки начинают болеть от того, что они у меня над головой, и я снова думаю о Найле. Но на этот раз он лежит в постели рядом со мной, его рука обнимает меня за талию, ресницы касаются его щек, когда он засыпает. Это один из тех последних взглядов, который я бросила на него перед своим уходом, когда я хотела остаться с ним навсегда, вместо того чтобы уйти… и я ничего так не хочу в жизни, как просыпаться рядом с ним по утрам. Пожалуйста, не умирай, думаю я, закрывая глаза. Пожалуйста, даже если ты уйдешь навсегда… только не умирай. 14 НАЙЛ Утром, после нескольких часов беспокойного сна, я поднимаю свое ноющее тело и слипающиеся глаза с кровати, чтобы снова отправиться в путь. После чашки черного кофе и сомнительного вида сэндвича с яйцом я возвращаюсь на шоссе в направлении координат, и мой желудок сжимается от беспокойства, когда я приближаюсь к месту, указанному Бет. Я знаю, что близок к цели, когда начинаю видеть каньоны с медными краями, и я углубляюсь в них, ища признаки какого-нибудь соединения, структуры или убежища, которое могло бы принадлежать Хавьеру. В конце концов, когда я наконец вижу это, я понимаю, что он встроил его в один из каньонов, достаточно далеко от тех мест, куда обычно заходят туристы или хакеры, чтобы любому пришлось приложить определенные усилия, чтобы наткнуться на это. Я паркую свой мотоцикл подальше, пряча его за несколькими валунами и кустарником, и начинаю медленный путь, пытаясь проскользнуть внутрь. Это дурацкая миссия, я это знаю. Никто не знает, сколько у него там людей, и я иду вслепую, у меня нет ничего, кроме пистолета и ножа. Это попахивает попыткой Лиама вломиться в квартиру Александра, которая прошла ужасно неправильно, но я не знаю, что еще можно сделать. Я не могу рисковать еще несколькими жизнями, а нападение с фронта на убежище Хавьера добром ни для кого не закончится. Если есть шанс проникнуть внутрь, лучше сделать это в одиночку. Солнце уже взошло и сильно бьет мне в спину к тому времени, когда я подхожу достаточно близко к стенам, чтобы начать сканировать их в поисках слабых мест или способа проникнуть внутрь. Кажется, ни на смотровых площадках, ни на вышках нет охранников, и это дает мне некоторую надежду, что Хавьер либо обеспечивает очень небольшой уровень безопасности, либо вообще ничего не обеспечивает. Когда я, наконец, нахожу способ проникнуть внутрь, это скальный выступ у дальнего угла, на который я могу, если буду осторожен, взобраться. Я двигаюсь медленно, прекрасно осознавая, что у меня нет никакого снаряжения, а мои мотоциклетные ботинки не слишком хорошо подходят для скалолазания. Я останавливаюсь через каждые несколько дюймов, цепляясь за камни, ожидая какого-нибудь звука или движения, которые указывали бы на то, что меня заметили. Там ничего нет, и когда мне наконец удается подобраться к вершине широкой стены глиняного цвета, я смотрю поверх нее, чтобы посмотреть, есть ли какой-нибудь способ безопасно спуститься вниз. С того места, где я нахожусь, падение что-нибудь сломает. Но если я смогу немного проползти вдоль стены, там фургон припаркован достаточно близко, чтобы я мог запрыгнуть на него и соскользнуть вниз. Я рискую быть замеченным, но пока патруля не было, и я не вижу другого способа проникнуть внутрь. Короткое время, которое мне требуется, чтобы проползти вдоль стены, одно из самых страшных в моей жизни. Падение может оставить меня калекой или того хуже, и я здесь легкая добыча, если кто-то нацелится на меня. Я двигаюсь так быстро, как только могу, пригнувшись и почти ползком, пока не достигаю места, параллельного фургону. Мне придется подпрыгнуть и надеяться, что получившийся звук никого не насторожит. Удар моего тела о металл выбивает из меня дух. Как только я соскальзываю вниз, я слышу звук на другом конце двора и голос, зовущий: — Кто-нибудь это слышал? Я замираю на месте, мое сердце бешено колотится. Медленно тянусь за пистолетом, готовый обнажить оружие, если шаги раздадутся слишком близко, но они этого не делают. Они исчезают, как и голос, и я делаю глубокий вдох, чтобы унять свой учащенный пульс. Медленно, очень медленно я начинаю подкрадываться к основной структуре. Я видел что-то вроде строительных лесов с правой стороны, ведущих к тому, что выглядело как окно, и как бы мне ни хотелось снова забираться наверх, это кажется лучшим способом проникнуть внутрь. Я быстро пересекаю двор, пригибаясь и останавливаясь за машинами и навесами, за всем, за чем могу спрятаться достаточно надолго, чтобы оценить, услышали ли меня или увидели. Когда я добираюсь до строительных лесов, я останавливаюсь, снова пытаясь успокоить свой пульс. Я зашел так далеко. Теперь мне просто нужно попасть внутрь, и, поставив ногу на первую перекладину и прошептав молитву тому святому, которому моя мать посвятила меня, я начинаю подниматься. Это чертовски сильно напоминает мне пожарную лестницу, по которой нам пришлось спускаться, чтобы выбраться из горящего склада, шаткую и грозящую обрушить нас на бетон внизу. Дрожь пробегает у меня по спине, кожа покрывается мурашками. Но другого способа я не вижу. К тому времени, как я добираюсь до верха строительных лесов, я покрываюсь испариной, и не только от солнца. Я останавливаюсь перед окном, закатываю рукав рубашки, чтобы локтем разбить окно, когда внезапный крик привлекает мое внимание. — Там, наверху! Кто ты, черт возьми, такой? На землю! К нему присоединяются еще два голоса, и я понимаю, что мое время вышло. Возможно, я уже потерпел неудачу, если не смогу найти Изабеллу и вытащить ее отсюда до того, как меня поймают. Я врезаюсь локтем в окно, стекло разлетается вдребезги, я морщусь, когда часть его попадает мне на рукав. Я вижу, как капает кровь, но нет времени беспокоиться. Я убираю стекло так быстро, как только могу, и влезаю в окно. Весь воздух выходит из меня, когда я падаю на пол, падение оказывается большим, чем я ожидал. Я чувствую порезы от стекла, стряхиваю его с волос и рубашки, но мне не терпится убедиться, что все это исчезло. Я бросаюсь к двери, надеясь, что она, черт возьми, не заперта, и, к моему облегчению, она открывается. Я едва успеваю пройти половину коридора, как дорогу мне преграждают трое мужчин в камуфляже с пистолетами наперевес. К черту все это. Я достаю свой пистолет, нацеливаю его прямо в центр, но прежде, чем я успеваю нажать на спусковой крючок, что-то твердое и увесистое ударяет меня в позвоночник, заставляя упасть на колени. Еще один удар по затылку, и я падаю вперед, пистолет выбит из моей руки, а перед глазами все плывет, когда я вижу охранника, который ударил меня прикладом винтовки, который кружит вокруг меня, ухмыляясь. — О, Хавьер собирается повеселиться с тобой. Хватайте его, мальчики. Чьи-то руки поднимают меня, и я отклоняюсь в сторону, отбиваясь от них. Следующий удар прикладом винтовки попадает мне в живот, и я кашляю, сгибаясь пополам. — Если ты не остановишься, тебя будут бить сильнее. Двигайся, — рявкает охранник, и остальные толкают меня вперед. Они ведут меня по другому коридору, длинной лестнице и через богато обставленную гостиную, прежде чем втолкнуть в помещение, похожее на кабинет Хавьера Агилара, с тяжелым письменным столом, картинами на стенах, которые, как я могу только предположить, украдены, и книжными полками, заставленными книгами в кожаных переплетах. — Я удивлен, что ты умеешь читать, — рычу я, когда широкоплечий темноволосый мужчина за столом встает. — Я известен своими талантами. — Он ухмыляется. — Некоторые из которых ты очень скоро испытаешь на себе. Найл Фланаган, не так ли? — Что заставляет тебя так думать? — Огрызаюсь я, и мужчина смеется. — Описание, которое дал мне Диего, совпадает, не говоря уже о фотографии, сделанной на гала-ужине, где твоя красотка Изабелла разрушила твою жизнь и свою. Хавьер Агилар, — добавляет он, указывая на себя. — Я с нетерпением жду, когда мы познакомимся поближе, но сначала… — Он бросает взгляд на одного из охранников. — Приведите девушку. Блядь. Я закрываю глаза, моля Бога, чтобы я ошибался и Изабеллы еще не было здесь. Чтобы она каким-то образом сбежала. Все, что угодно, но не то, что я вижу, когда охранники Хавьера тащат ее, извивающуюся и сопротивляющуюся, в кабинет, и ее лицо белеет при виде меня. Даже в том состоянии, в котором она находится, одетая в черное платье-сорочку, скрывающее ее фигуру, с исцарапанными коленями и ладонями, спутанными густыми черными волосами и опухшими от слез глазами, она прекрасна. Эти глаза расширяются, когда она видит меня, в них появляются новые слезы, и ее рот беззвучно произносит мое имя, когда она смотрит на Хавьера, ужас наполняет ее лицо. Ярость, это все, что я чувствую, когда разглядываю ее получше: царапины и ссадины, рубцы на икрах, синяк на челюсти. — Что он с тобой сделал? — Рычу я, и Изабелла плачет, когда внимание Хавьера возвращается ко мне. — То, для чего меня наняли, — небрежно говорит он. — Моя гребаная работа, вернуть послушную жену Диего Гонсалесу. Итак, Найл, я слышал, что ты не очень хорошо выполняешь свою работу. Ты должен был приехать в Мексику, заключить сделку с Рикардо Сантьяго и вернуться домой. Но ты этого не сделал, не так ли? Он оглядывается на Изабеллу, которая обмякла между двумя своими охранниками, выглядя испуганной и измученной. Видеть ее такой, это как удар ножом в живот, и я хочу убить каждого чертова мужчину в этой комнате за то, что он поднял на нее руки, заканчивая Хавьером… и медленно. — Это тот мужчина, с которым ты потеряла девственность, Изабелла? — Холодно спрашивает Хавьер. — Тот, с которым ты наставляла рога Диего? Выражение поражения на лице Изабеллы говорит о многом. Слова, кажется, замирают у нее на губах, и Хавьер отталкивается от своего стола, хватая ее за волосы и откидывая голову назад. — Убери от нее свои грязные руки! — Рычу я, но он игнорирует меня. — Что я говорил тебе об ответах на вопросы, Изабелла? — Спрашивает он, и она с трудом сглатывает. — Да, — шепчет она, ее голос срывается на крик, и я издаю стон разочарования. Что-то во мне вскипает, когда я слышу, как она признает это во второй раз, и я свирепо смотрю на нее. Весь мой гнев до сих пор был направлен на Диего, на Хавьера, но я не совсем забыл, что злюсь и на нее тоже. — Иисус, Мария и Иосиф, Изабелла, неужели тебе не удалось соврать этому чертову хую после того, как ты, блядь соврала всем остальным? Изабелла отшатывается, как будто я дал ей пощечину, и я мгновенно испытываю жгучую вину за то, что разговариваю с ней таким образом. Я открываю рот, чтобы успокоить рану, оставленную моими словами, но Хавьер заговаривает раньше, чем я успеваю… фактически, смеется. — Не волнуйся, Найл, — говорит он, улыбаясь в мою сторону, обнажая идеальные белые зубы. — Я уже знал. Я просто хотел, чтобы Изабелла сказала это вслух. Видишь ли, это часть ее уроков. Я думаю, мы оба могли бы согласиться, что ей не помешало бы еще несколько уроков, чтобы научиться говорить правду. — В этом мире нет ни одной чертовой вещи, в которой мы были бы согласны, — рычу я на него, и глаза Хавьера сужаются. — Изабелла. — Он встает и подходит к ней. — Помнишь, я сказал, что, если у тебя остался кто-то, о ком ты заботишься, тебе следует пожелать, чтобы они не преследовали тебя? Она с несчастным видом кивает, не в силах посмотреть мне в глаза. Я вижу, как у нее на глазах наворачиваются слезы, и мой гнев мгновенно сменяется глубокой, почти болезненной потребностью дотянуться до нее, заключить в свои объятия и вытереть слезы. — Вот почему, — хладнокровно говорит Хавьер, указывая на меня. — Хочешь знать, что я собираюсь с ним сделать, малышка? Изабелла качает головой, слезы в ее глазах начинают стекать по лицу. — Нет, — шепчет она, но Хавьер все равно продолжает говорить. — Я прикажу своим охранникам отвести его вниз, в комнату, оборудованную специально для получения ответов. У твоего будущего мужа тоже есть одна из таких комнат, я гарантирую это. Он может даже однажды пригласить тебя туда поиграть, если ты продолжишь вызывать у него неудовольствие. Ты знаешь, что я делаю в такой комнате, как эта? У меня внутри все сжимается, когда Изабелла смотрит на него, ее темные глаза полны страдания, которое пронзает меня до глубины души. — Нет, — шепчет она, слезы капают с ее подбородка. — Пожалуйста, Хавьер… Его рука движется так быстро, что даже я почти не замечаю этого, пока ее голова не поворачивается в сторону, а на другой стороне ее подбородка не появляется красная отметина.