* * * Просыпаюсь рано утром, одна. Шлепаю в ванную, поднимаю юбки и делаю свое дело в оставленную для этой цели медную чашу. От стыда теплеют щеки, хотя меня никто не видит. Вот он, один из самых унизительных аспектов человеческого бытия. Да, фейри не боги – может быть, я знаю это лучше многих смертных, – но я ни разу не видела никого из них присевшим над судном. Возвращаюсь к себе, сдвигаю штору и впускаю солнечный свет, который ярче любой лампы. Потом достаю из-под подушки сложенный вдвое листок. Разглаживаю. Вижу горячечный, самоуверенный почерк Кардана, разлетевшийся по странице, заполнивший все доступное место. Кое-где нажим был такой сильный, что перо порвало бумагу. Джуд. Сами буквы моего имени сочатся ненавистью и как будто бьют в живот. Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Джуд Глава 15 Портниха приходит на следующий день, сразу после полудня – это фейри с длинными пальцами по имени Брамблвефт. Ноги чуть выгнуты назад, отчего походка несколько странная. Глаза, как у козы, карие, с черной горизонтальной линией по центру. Платье на ней – образчик собственной работы: тканое, с вышитыми колючками и шипами, образующими идущий по всей длине полосатый узор. С собой портниха принесла рулоны тканей: плотной золотой; переливчатой, как радужные крылышки жука; шелковой, легкой, как паутинка, и такой тонкой, что ее можно трижды продеть в игольное ушко, но притом достаточно прочной, так что резать ее нужно серебряными, вечно острыми ножницами; пурпурной, прошитой золотыми и серебряными нитями и такой яркой, что она, подобно лунному свету, разливается по подушкам. Все образцы развешаны на диване в гостиной Орианы – на наше обозрение. Приходит даже Виви и с рассеянной улыбкой пробегает пальцами по ткани. В мире смертных ничего подобного нет, и ей это прекрасно известно. Нынешняя служанка Орианы, косматое, высушенное существо по имени Тодфлосс, приносит чай и кексы, мясо, орехи и джем – все свалено кучкой на огромном серебряном подносе. Я наливаю себе чай, без сливок, надеясь успокоить желудок. Ужас последних дней не отпускает, то и дело отзываясь непроизвольной дрожью. Память об эльфийском фрукте подступает к горлу, вызывая и другие картины: потрескавшиеся губы слуг в доме Балекина, звук ударов кожаным ремнем по обнаженной спине принца Кардана. И мое собственное имя на листке из книги. Я думала, что знаю, как сильно он ненавидит меня, но, глядя на ту бумажку, поняла, что даже не представляла всю глубину его ненависти. А ведь принц еще больше возненавидит меня, если узнает, что я видела его на коленях, избитого слугой. И то, что этим слугой был смертный, лишь добавит дозу ярости. – Джуд? – окликает Ориана, и я ловлю себя на том, что смотрю в окно, за которым меркнет свет уходящего дня. – Да? – Я изображаю беззаботную, лучезарную улыбку. Тарин и Вивьен смеются. – О ком это ты думаешь с таким мечтательным выражением? – спрашивает Ориана, и Виви снова смеется. Тарин молчит, наверно, думает, что я тронулась. Качаю головой – только бы не покраснеть. – Нет, ничего такого. Я просто… Неважно. Так о чем мы говорили? – Швея хочет снять мерку. Ты ведь самая младшая. Смотрю на Браблвефт, которая уже держит в руке мерную ленту. Поднимаюсь, становлюсь на приготовленный ящик, развожу руки. Сегодня я хорошая, послушная дочь. У меня будет красивое платье. И я буду танцевать на коронации принца Даина, пока не собью в кровь ноги. – Не хмурьтесь, – говорит портниха и, прежде чем я успеваю извиниться, добавляет негромко: – Мне было сказано пошить платье с карманами, чтобы спрятать оружие, яд и прочие безделушки. И, конечно, нам еще нужно представить вас в наилучшем виде. От удивления я едва не падаю с ящика. – Чудесно, – шепчу в ответ вместо благодарности. Фейри не верят в словесные благодарности. Они верят в долги и сделки, а того, кому я обязана больше всего, здесь нет. Расплаты ждет принц Даин. Она улыбается с булавкой во рту, и я улыбаюсь в ответ. Я расплачусь с ним, хотя, похоже, и с большими процентами. Он еще будет гордиться мной. А вот остальные очень, очень пожалеют. Поднимаю голову и натыкаюсь на недоверчивый взгляд Виви. Следующая на примерку – Тарин. Она становится на ящик, а я отхожу в сторону и наливаю еще чаю. Потом съедаю кекс и полоску ветчины. – Куда это ты ходила вчера? – интересуется Виви, наблюдая, как я, с жадностью хищной птицы, проглатываю мясо. Голод проснулся. Раздумываю, как бы избежать допроса по дороге в Холлоу-Холл. Отмолчаться не получится, но и объяснить толком невозможно – мой язык под заклятием. Пожимаю плечами. – Я тут заставила одного мальчишку рассказать, что случилось, – продолжает Виви. – Ты ведь могла умереть. А живой осталась только потому, что им не хотелось заканчивать игру. – Они такие, какие есть, – напоминаю я. – Ничего не поделаешь, так здесь устроено. Хочешь, чтобы мир был другим? Увы, мы попали сюда. – Этот мир не единственный, – негромко говорит она. – Он – мой, – говорю я, а в груди колотится сердце. Прежде чем Виви успевает возразить, встаю. Иду потрогать ткань, но руки дрожат и ладони влажные от пота. С того дня, как притащилась домой в одном белье, я стараюсь не думать о случившемся. Боюсь, что если дам волю чувствам, то уже не смогу это вынести. Этот жуткий случай не первый, что я пережила и засунула в дальний уголок памяти. Только так я с этим и справляюсь, и если есть другой способ, то мне он неизвестен. Сосредотачиваюсь на ткани, жду, пока снова смогу дышать ровно, пока не рассеется паника. Сине-зеленый бархат напоминает озеро в сумерках. Какая изумительная, фантастическая ткань, расшитая мотыльками и бабочками, папоротниками и цветами. Я поднимаю ее, а под ней другой рулон – чудесного цвета серого тумана с дымчатой рябью. Все такое красивое. Платья из таких тканей носят принцессы в сказках. Конечно, Тарин права. С теми принцессами всегда случается что-то плохое. Их колют тернии, их травят яблоками и выдают замуж за собственных отцов. Им отсекают руки, а их братьев превращают в лебедей, возлюбленных рубят на куски и сажают в горшки с базиликом. Их рвет брильянтами, а когда они идут, то как будто ступают по лезвиям ножей. И все же они ухитряются выглядеть милыми и прекрасными. – Хочу вот это. – Тарин указывает на рулон ткани с вышивкой у меня в руках. Мерку с нее уже сняли, и теперь на ящике, разведя руки, стоит Виви. При этом она не сводит с меня глаз, словно дает понять, что читает все мои мысли. – Этот материал первой выбрала твоя сестра, – качает головой Ориана. – Пожааааалуйста, – жалобно обращается ко мне Тарин и, склонив голову набок, смотрит на меня из-под ресниц. Она и шутит и не шутит. Ей нужно выглядеть лучше всех для того мальчика, который, как предполагается, заявит о своих намерениях на коронации, и она действительно не понимает, какая польза мне оттого, что я буду красивой, при моих-то обидах и раздорах. Я принужденно улыбаюсь и кладу рулон на диван. – Он весь твой. Тарин чмокает меня в щеку. Похоже, тучка в наших отношениях испарилась. Если бы все проблемы в моей жизни решались так вот просто. Выбираю другой материал, темно-синий бархат. Вивьен останавливается на фиалковом, который, когда она вешает его на руку, кажется серебристо-серым. Последняя в очереди – Ориана. Для себя она берет голубовато-розовый, для Оука – бледно-зеленый. Брамблвефт делает первые наброски – пышные юбки, изящные маленькие накидки, корсеты с вышитыми на них причудливыми существами. Словно зачарованная, смотрю на то, что портниха предлагает для меня: на корсете два золотистых жука в чем-то, напоминающем кирасы, и с гербом Мадока; ниже – вышитые блестящей нитью завитки; широкие рукава – снова золото. Во всяком случае, ни у кого не возникнет сомнений относительно того, к какому дому я принадлежу. Мы еще обсуждаем кое-какие детали, когда в гостиную, преследуемый Гнарбоном, врывается Оук. Первой увидев меня, мальчик забирается мне на колени, обхватывает ручонками шею и легонько кусает за плечо. – О! – удивленно вскрикиваю я, но он только смеется, и я тоже смеюсь. Оук немного странный, может быть, потому, что он фейри, а может, потому, что дети, к какому бы народу ни принадлежали, все странные. – Хочешь услышать историю про мальчика, который укусил камень и лишился всех своих белых зубов? – спрашиваю я суровым тоном и щекочу Оука под мышками. – Да, – тут же выдыхает он, втиснув ответ между визгами и хихиканьем. С озабоченным видом к нам подходит Ориана. – Ты очень любезна, но нам всем нужно переодеться к обеду. – Она берет сына за руку и тянет к себе. Оук протестующе вопит и брыкается, причем один раз попадает мне в живот достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Я молчу. – Хочу историю! – кричит он. – Историю! – Джуд сейчас занята, – объясняет Ориана и несет корчащегося в руках сына к двери, где его принимает Гнарбон. – Почему вы не доверяете мальчика мне? – кричу я ей вслед, и она оборачивается, шокированная вопросом из категории тех, которые здесь задавать не принято. Я и сама шокирована, но остановиться не могу. – Я не какое-то чудовище и не сделала ни ему, ни вам ничего плохого. – Хватит, – твердо говорит Ориана, как будто мы все только и делаем, что спорим. – Поговорим об этом позже с твоим отцом. Поставив точку, она выходит из комнаты. – Не знаю, с чьим отцом вы собираетесь поговорить, потому что мне он точно не отец, – бросаю я ей вслед. Тарин смотрит на меня большими, как блюдца, глазами. На губах у Вивьен улыбка. Отпив глоток чаю, она поднимает чашку и салютует мне. Портниха опускает голову и на нас не смотрит, так что мы ненадолго остаемся втроем. Загнать себя в рамки послушной дочери я уже не могу. * * *