— Короче, я пришел по другому поводу. Я возвращаюсь из гостиницы «У скалы». Виделся с Таншоном. Она не обратила внимания на его слова и шумно вгрызлась в свою гренку. Поль хлопнул ладонью по столу. Кружка с кофе подскочила. Глаза Луизы остановились на открытой книге, висевшей на серебряной цепочке, которую он сунул ей под нос. — Внутри была видеокарта из камеры Жюли. Тебе описать один из двух содержащихся на ней фильмов? Луиза внезапно перестала жевать. Мгновением позже она покраснела, как пион. Словно в замедленной съемке потянула к себе подвеску, потрогала пальцами секретное отделение. — Кто… кто его видел? — пролепетала она. — Кроме меня и Таншона, никто. Пока что. Она вдруг вскочила. Повернувшись спиной к отцу, оперлась о столешницу рядом с раковиной. Устремленный на нее взгляд отца был невыносим. Поль ничего не говорил, и они простояли так полминуты, показавшиеся обоим вечностью. Первым решился прервать молчание он, произнеся единственное слово: — Почему? Луиза сделала глубокий вдох и обернулась: — Почему? Потому что мы были двумя семнадцатилетними девчонками и жили в Сагасе, вот почему. В Сагасе, папа, не в Лионе, не в Шамони и даже не в Клюзе. А в Сагасе. В Сагасе с его зэками, заводами и депрессиями. В Сагасе с его проклятой черной смертью, которая заставляет нас глотать пилюли с витаминами, если мы не хотим закончить дни с задницей в инвалидном кресле из-за остеопороза. Вот почему. — И ты считаешь, что это оправдывает твои действия? Я даже не говорю о… о том факте, что ты спала со зрелым мужчиной, когда тебе не было и восемнадцати. И хоть для меня это невыносимо — интересно, как это понравится Давиду, — я почти готов смириться. Но шантаж? Вымогательство денег? Она утерла глаза, полные слез, рукавом свитера: — Я знаю, что это ничего не меняет, но… идея была ее… — Конечно… Она же не может возразить. — В первые несколько раз мы и не думали что-то снимать, это пришло в голову только потом. Поначалу я просто… решила попробовать. Я хотела… Она замолчала, начала убирать со стола, как будто отец неожиданно растворился в воздухе. Поль схватил ее за запястье: — Чего ты хотела? Разрушить семью? Развлечься со взрослым мужиком, пока его жена спит через две комнаты от вас? Наказать меня за то, что я пытался воспитывать тебя как умел? Так чего, а? Ну же, объясни! Она сжала в пальцах ложку. Костяшки побелели. — Поступить, как она. Я только хотела поступить, как она. Полю понадобилось время, чтобы переварить новую информацию: — Ты хочешь сказать, что Жюли встречалась с кем-то в момент своего исчезновения? — Не в момент исчезновения… Все случилось годом раньше, летом две тысячи седьмого. 33 Как и Поль, Луиза, рухнувшая обратно на стул, казалась раздавленной. — Да, у Жюли был мужчина, папа. Старше ее, лет пятидесяти. Она никогда не называла мне его точный возраст, но… сама не знаю почему, мне всегда казалось, что ему около того. — Ты хоть понимаешь, что сейчас мне рассказываешь? — Вот поэтому я всегда и молчала, а ты как думаешь? В то время я чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Вся эта история с шантажом Таншона… я была в таком ужасе! Мне было так стыдно! И потом, я никогда не думала, что… Ну, у Жюли ведь все случилось предыдущим летом, то есть задолго, слишком задолго до ее исчезновения, а значит, не имело к нему никакого отношения. Когда она пропала, мне и на секунду не пришло в голову, что здесь может быть какая-то связь. Она покачала головой: — Мне пришлось взрослеть с этим. Ты представить себе не можешь, сколько раз мне хотелось все тебе рассказать. Но… это было слишком тяжело. Слишком унизительно. Ты бы не вынес. Поль наклонился вперед. Тихо проговорил, будто боялся, чтобы их не услышал кто-нибудь: — Ты должна доверить мне все, что знаешь. Абсолютно все. Луиза снова покачала головой: — А мне больше и сказать-то нечего. О том мужчине я ничего не знала: ни кто он, ни откуда. Я никогда его не видела, и у меня остались только давние воспоминания, которые ничего не стоят. Это не вернет Жюли. — Все равно говори. Луиза отсутствующим взглядом уставилась в какую-то далекую точку: — Это было в две тысячи седьмом… в начале июля. Жюли работала в гостинице «У скалы». Почти каждый день я отправлялась туда на велосипеде и как минимум час ждала у стойки регистрации, пока она не закончит, настолько я изнывала от скуки. Ты целыми днями пропадал в бригаде, видел меня только по вечерам и даже не спрашивал, что я делала целый день. Тебе было плевать. — Только не надо перевешивать вину на меня. — Это правда, но я о другом. Когда мы уезжали на месяц на каникулы к дедушке и бабушке, с середины июля до середины августа, с Жюли все еще было нормально. Помнишь, как мы с тобой ездили в Аржелес? Поль коротко кивнул. — Мне не терпелось снова увидеть подружку: ее работа уже закончилась, и мы могли бы проводить время вместе, пока не началась учеба. Но все изменилось. Она встречалась с каким-то незнакомцем и не желала что бы то ни было мне рассказывать. Я только догадывалась, что он вовсе не парень из лицея, что он куда старше и что у него могут возникнуть неприятности, если кто-то о них узнает. Он был для нее драгоценной тайной, табу, запретным плодом. Я думаю… она была к нему очень привязана… Поль не осмеливался представить себе состояние Габриэля, если он узнает эту новость. Слушая дочь, Поль спрашивал себя, как сам он выберется из этого дерьма. — Она встречалась с ним днем, говорила родителям, что со мной или катается на велосипеде по горам, когда те спрашивали, чем она занимается днем. Поэтому никто ничего и не замечал. — Он был из Сагаса? Из окрестностей? Что он здесь делал? Куда она ходила с ним встречаться? — Говорю же, я ничего не знаю. Она его оберегала как зеницу ока. К концу августа я с ней почти не виделась, она очень отдалилась. А потом, в сентябре, когда начались занятия, я поняла, что у них, наверно, все закончилось. Она становилась агрессивной, стоило мне заговорить на эту тему. Замкнулась, оценки стали ужасными, отца даже вызывали в школу… Ее зрачки сузились. — Но, как и многие другие, он ничего не заподозрил, решил, что у нее стресс выпускного класса. Мы с Жюли об этом не говорили. Потом все как-то улеглось. Прошло несколько недель, и она наконец-то стала такой, какой я всегда ее знала. Поль снова подумал о видео в лесу, о слезах Жюли: — Подвеска его подарок? Она кивнула: — Жюли уже носила ее, когда мы вернулись из Аржелеса. Она ее обожала. Сказала матери, что купила ее в ювелирном в Сагасе, в «Золотой звезде». Я представления не имела, что там есть какой-то механизм, и уж тем более, что внутри спрятана карта памяти. Я все эти годы тряслась от страха, что однажды всплывет это видео… Поль встал и подошел к кофеварке. Сунул внутрь капсулу, нажал на кнопку. Попытался представить себе запретные отношения между шестнадцатилетней девчонкой и пятидесятилетним мужчиной. Незнакомец, который назначает свидания девчонке-подростку из Сагаса, обещает ей золотые горы, дарит подарки… Он прямо видел, как этот мерзавец застегивает у Жюли на шее цепочку, морочит голову обещаниями, что они будут вместе целую вечность, и прочей хренью, в которую могут поверить молоденькие девушки, скучающие в своей богом забытой долине. А потом? Он неожиданно уехал? Бросил ее? — Господи, Луиза. Тебе не приходило в голову, что тот тип мог быть клиентом гостиницы? Проезжий парень, которого она встретила, убираясь в комнатах или подавая завтраки, и который ее соблазнил? Не исключено, что… если бы мы узнали об этом достаточно быстро, мы могли бы проверить регистрационные журналы Таншона за июль две тысячи седьмого. Допросить его самого, жену. Выяснить личность этого незнакомца. А теперь все пропало. Поль взял чашку, по-прежнему погруженный в свои мысли. — А если этот человек как-то связан с серым «фордом» и Вандой Гершвиц? А если он и есть ключ к нашему расследованию? Если бы только ты нам все рассказала! Двенадцать лет это дело разъедает нас изнутри… А ты… Она ничего не ответила, стряхивая крошку хлеба с указательного пальца. Поль сунул ей под нос планшет, включил другой фильм: — Ты знаешь, что в той коробке? Узнаешь место? Луиза внимательно вгляделась в изображение, потом покачала головой: — Мне очень жаль. Может, одна из дорог, по которым Жюли ездила, когда каталась на велосипеде в горах. Лучше тебе спросить у ее отца, они иногда катались вместе. Телефон Поля зазвонил, высветилось имя Дамеуса. Он не стал отвечать, залпом проглотил кофе и, ставя чашку, заметил, как у него дрожат руки. Надо успокоиться и категорически прекратить накачиваться кофе, иначе он сдохнет от сердечного приступа. Он посмотрел на дочь. Та выглядела испуганной. Коринна никогда не простит, если обо всем узнает. Его брак пойдет прахом. Что же до дела Москато, если его достанут с полки и станет известно о существовании этого видео, Луизу выгонят из жандармерии… И все из-за сраного перепихона двенадцатилетней давности! Он взял свой планшет и давил пальцем на иконку, пока не появился крестик. Мгновением позже видео, снятое в гостинице, исчезло в цифровых лимбах[32]. Луиза смотрела на него, поджав губы и не говоря ни слова. Она осознавала, чего этот жест стоил ее отцу. — С картой памяти я тоже разберусь, — очень тихо сказал он. — И еще раз поговорю с Таншоном, чтобы удостовериться, что он будет молчать, — так или иначе, это в его интересах. Ты никогда больше не должна заговаривать о том, что сейчас мне рассказала. Ни с кем. Луиза кивнула. Ни одно слово не слетело с ее губ. — Если когда-нибудь история с Жюли и тем мужчиной всплывет, ты была не в курсе. Мы провели все каникулы в Аржелесе, в то лето вы мало виделись, она скрытничала… и вообще ты больше ничего не помнишь, все случилось слишком давно. Тебе хватило талантов скрывать от нас этот секрет на протяжении многих лет. Так что просто продолжай в том же духе. Луиза опустила глаза. Отец направился к выходу. Положив ладонь на дверную ручку, он бросил на нее последний взгляд и проговорил холодным тоном: