— А то и значит, чего тут непонятного? В договоре черным по белому прописано: «Обязуется освободить жилплощадь в двухдневный срок», вот и освобождай. — В каком еще договоре? — Ну, приехали! — дама свернула рулетку — металлическая лента свистнула и щелкнула, — небрежно уронила инструмент в сумку-торбу, вытянула оттуда розовый пластиковый файл с бумагами и обмахнулась им, точно веером. — В договоре о купле-подаже, милая! Или ты не помнишь, что подписывала? Пьяная, что ли, была или, может, обкуренная? Она глянула поверх Наткиного плеча на соседнюю дверь и, явно издеваясь, сказала: — Бабуля, вы не говорили, что она еще и злоупотребляет! Натка оглянулась — дверь квартиры Веры Марковны закрылась, но неплотно. — Вы мою маму не обижайте! Сенька, защита и опора, нахмурился, сжал кулачки, шагнул вперед. Натка потянула за лямку ранца, одной рукой задвинула сына себе за спину, в другой показательно взвесила свой пакет с покупками. Замороженные пельмени громыхнули неуютно, как гравий. Натка перехватила пакет поудобнее и раскачала его, словно готовя к полету и стыковке с напомаженными устами противной дамы. — Да она еще и психическая! Оценив выражение Наткиного лица, дама посторонилась, смешно притиснулась к мужичонке вдвое мельче ее и, прикрываясь его хилым телом и вытирая спиной побелку со стены, в обход Натки с Сенькой заторопилась вниз по лестнице. — Мам, это что за Стервелла? — возмущенно спросил Сенька, проводив быстро удаляющуюся пару взглядом. — Не ругайся, — машинально одернула его Натка. У нее в ушах гудело, в глазах искрило, руку с пакетом мучительно скрутило судорогой — не разжать. — Да вовсе я не ругаюсь! Стервелла — это же такая злобная тетка из кино про далматинцев, она еще хотела себе шубу из маленьких щеночков… — Шкуру снять, — пробормотала Натка. — По миру нас пустить. А не пошли бы вы? «Обязалась освободить жилплощадь»! Что-то я не припоминаю… — Мам, мам, а чего эта Стервелла хотела? Из квартиры нас выселить? А почему? Мы же не станем выселяться? Я тут привык, у меня друг Ванька в соседнем подъезде… Натка наконец ожила, подскочила к соседней квартире и с силой дернула ручку, вытягивая на лестничную площадку Веру Марковну, прилипшую к двери с другой стороны. — Что она вам наговорила, эта тетка?! — Тихо, тихо, Наташенька, что ты, в самом-то деле… — Вера Марковна сделала скорбное лицо, сокрушенно поцокала языком, заговорила напевно, жалостливо. — Ну, продала ты за бесценок квартиру, от бабушки тебе доставшуюся, родовое, можно сказать, гнездо, ну, видать, припекло тебя, с деньгами совсем плохо стало, и то сказать — безмужняя женщина, мать-одиночка, образования нормального нет, работа дурацкая, откуда тут доходы… — Я не интересуюсь вашим мнением обо мне и моих доходах! — Натка с трудом сдерживалась, ей отчаянно захотелось распахнуть дверь пошире, а потом хлопнуть ею так, чтобы вредная бабка оторвалась и пролетела через всю квартиру, свое собственное родовое гнездышко, на финише впечатавшись в стену, как прихлопнутый тапкой таракан. — Я спрашиваю, что говорила эта тетка?! — Да то же самое, что и тебе, — Вера Марковна на всякий случай отлепилась от двери и шагнула назад в коридор. Оттуда ее голос слышался глухо, как из чулана. — Сказала, что ты продала квартиру. Недорого, всего за сто тыщ рублей… Что ж ты чужой бабе-то продала, дура, могла ведь сначала соседям предложить, у меня вон внуки без своего жилья маются, все ищут себе недорогую квартирку! Натка с грохотом захлопнула дверь. Господи, да что же это происходит? Просто кошмар какой-то… — Мам… — опасливо позвал ее Сенька. Она перевела остекленевший и блестящий от закипающих горячих слез взгляд на сына. — А давай мы тете Лене позвоним? И дяде Косте. Или Киту… — Устами младенца, — Натка криво усмехнулась, с трудом разжала кулак и отдала Сеньке пакет. — Подержи-ка, я ключи достану. Она открыла дверь (два двадцать на девяносто), тщательно вытерла ноги о коврик (никакое не бомжацкое мочало — циновка из пальмового волокна), вошла в квартиру (родовое гнездо, якобы проданное кому-то за сто тысяч рублей). Переобулась в тапки, протопала в кухню, вспомнила: — Сенька, пакет! Сын принес покупки, поставил на стол, замер, глядя на нее серьезно и грустно: — Мам, что делать будем? — Ты переоденешься и будешь делать уроки, а я… Больше всего Натке хотелось закрыть лицо руками и рыдать, рыдать… А кто-то гладил бы по голове и утешал, успокаивал, говорил, что все устроится. И чтобы действительно все устроилось как можно скорее и лучше… Но она сделала над собой усилие и сказала: — А я приготовлю ужин. Сегодня у нас, наверное, будут гости — тетя Лена и дядя Костя… — Ура! — Сенька подпрыгнул — школьное барахло в ранце за его плечами громыхнуло, — унесся к себе, и окрыленный, зашебуршал чем-то у себя в комнате. — Надеюсь, он не вещи собирает, — пробормотала Натка себе под нос и машинально посмотрела на яркий календарь, украшающий стену. Стервелла дала ей всего два дня, и время пошло… Воспользоваться полезным советом, который дала мне Машка, не получилось. Пока я искала в кухонных шкафчиках редко используемый порошок горчицы, чтобы насыпать его в таз с горячей водой, в брошенной в прихожей сумке надрывно зазвонил телефон. — Сейчас, сейчас! — я стояла на табуретке, заглядывая на верхнюю полку, и быстро вернуться вниз могла разве что в режиме падения. — Да кто же там такой нетерпеливый… — Это теть Наташа! — оповестила меня Сашка. Ей надоело слушать трезвон, и она залезла в мою сумку, но опоздала: звонок прекратился. — Мать, а ты знаешь, что современный человек заглядывает в свой мобильник в среднем двадцать раз в день? А ты, похоже, только дважды, утром и вечером! — Дочь принесла мне телефон и заодно уличила мать в отсталости. — У тебя тут целых четыре непрочитанных сообщения, как так вообще можно жить? — Трудно, — согласилась я, осторожно разворачиваясь к дочке передом, к шкафчику задом. Табуретка дернулась и скрипнула, я испугалась и замерла. — Трудна такая жизнь и, возможно, непродолжительна! Дай мне руку, пожалуйста. — На, — Сашка протянула мне мобильник. — Просто руку, без телефона! Помоги матери с табуретки слезть! — Ой, как все плохо, как запущенно! А я давно говорю, тебе без йоги никак, вон, уже руки-ноги почти не гнутся, — заворчала дочь, но все же помогла мне спуститься. — Без комментариев, пожалуйста, — попросила я и забрала у нее свой телефон. Четырьмя сообщениями в моем телефоне оказались эсэмэски от банка, который настойчиво предлагал мне кредит на особых условиях, из магазина шуб, где началась распродажа, от Таганцева и от Натки. Банк с магазином я проигнорировала, хотя в комплекте их сообщения смотрелись вполне органично, образуя понятный императив: возьмите наконец, Елена Владимировна, потребительский кредит и купите уже себе приличную шубу… Таганцев был лаконичен. Он явно спешил и потому полностью пренебрег знаками препинания. «Завтра занят далеко», — написал мне дорогой Константин Сергеевич. К чему мне эта информация, я не поняла. Не то чтобы я была совершенно безразлична к событиям в жизни доброго друга, просто у него работа такая — он вечно занят и постоянно где-то пропадает. А потом я прочитала поступившее несколько раньше сообщение от Натки, и пазл сложился. «Приезжайте скорей, дело важное!» — написала сестра. Судя по множественному числу — «приезжайте», — она это не мне одной скинула. Наверное, Таганцев получил аналогичное эсэмэс, вот и ответил в смысле «не могу, я сейчас далеко и очень занят, буду завтра». При этом в спешке он ошибся адресатом и отправил свое сообщение не той Кузнецовой — не Наталье, а Елене. Очень довольная собственной догадливостью и рассудительностью, я перезвонила сестре и спросила: — Привет, прости, только что увидела твое сообщение. Твое срочное дело еще не перестало быть важным? — Наоборот, теперь это уже вопрос жизни и смерти, — угрюмо ответила Натка. — Не пугай меня, — я на всякий случай присела на табуретку, от которой не успела далеко отойти. — Что-то угрожает твоей жизни? — Моей жизни в родной квартире, — уточнила сестрица. — У меня ее отнимают. — Жизнь?! — я окончательно запуталась. — Квартиру! — Натка рявкнула, но сразу же устыдилась собственной грубости и заговорила жалобно, с просительными интонациями: — Лен, ты приедешь? Я просто в отчаянии и не знаю, что мне делать! Надеялась, что вы с Таганцевым поможете, но ты вот трубку не берешь, он тоже не отвечает… — Таганцев очень занят, он сейчас далеко, вернется только завтра, — машинально ответила я. — Так что у тебя снова случилось-то? Объясни толком. — Ну, во?первых, я нашла Галину Плетневу… — Нашла? Ну, слава богу! — я обрадовалась. — И что же с ней было-то? — С той, которую я нашла, все в порядке, только ее с работы турнули, — в Наткином голосе радости не было ни капельки. — Оказалось, что Галина Плетнева из риелторского агентства «Санторин» — это совсем другая женщина. А та Галина, с которой была знакома я, и в самом деле мошенница. Она подставила настоящую Галину, называясь клиентам ее именем, и правильную Галину из агентства несправедливо уволили… — А неправильная так и не нашлась? — Нет, — Натка душераздирающе вздохнула. — Зато появилась другая гадкая тетка, и с ней мужик. Они поджидали нас с Сенькой на лестнице, уже мерки всякие там снимали, представляешь? Хотят и дверь менять, и коврик, и плитку… — Какой коврик? Какую плитку?! — Мой любимый коврик из кокосовой копры, классный такой, с губастой мордочкой туземца, помнишь? — С губастой мордочкой, — автоматически повторила я. Потом встряхнулась: — Натка, о чем ты говоришь, не понимаю? — Приходили какие-то люди, сказали, что я им продала свою квартиру, и велели мне освободить ее в двухдневный срок! — Ты продала квартиру?! — я схватилась за сердце. — Да что я — дура, продавать свою квартиру за сто тысяч рублей?! Таких цен не бывает!