Чувствует ли спящий мозг щекотку? Может ли он пробудиться? В первых комнатах – ничего. В третьей рамка начинает слабо вибрировать – Марина замирает, Гоша медленно поводит фонариком. Шорох в углу – и Ника вцепляется Лёве в руку, чтобы не закричать. Лёва замирает, не то от прикосновения Никиной руки, не то от сжимающегося в животе ледяного комка. Луч шарит в углу, два слабых огонька вспыхивают в ответ – что-то серое мелькает в круге света и скрывается в темноте. – Крыса, – говорит Гоша. – Посвети на прибор, – просит Марина. Рамка по-прежнему подрагивает. – Вряд ли это была мертвая крыса, – говорит Лёва. – Давайте запомним место и пойдем дальше. В четвертой комнате рамка дрожит, в пятой – начинает крутиться, а в последней комнате – видимо, в бывшей спальне – уже трепещется, словно бабочка, бьющаяся о стекло зажженого фонаря. – Значит, здесь, – говорит Лёва. – Давайте зажжем еще свечей и начнем. – Свечи кончились, – сообщает Гоша. – Перенесем из первых комнат, – предлагает Марина. Все согласно кивают, но никто не двигается с места – кому же хочется одному идти назад, а потом возвращаться, оставляя за спиной темноту опустевших комнат? – Что, жребий будем кидать или всем скопом пойдем? – ехидно спрашивает Марина. – Один справлюсь, – бурчит в ответ Гоша. Он проходит пятой, четвертой, третьей комнатой (той, где рамка впервые завертелась, где их напугала крыса), потом второй и оказывается наконец в первой. Одну за другой Гоша собирает свечи и возвращается: третья, четвертая, пятая, спальня. – Принес, – говорит он и протягивает свечи Марине. Ника смотрит на мальчика с восторгом. Гоша этого не замечает. Марина зажигает свечи и старается не думать о том, как лучи света, должно быть, просачиваются наружу сквозь щели в ставнях – словно взгляд чуть прикрытых желтых глаз. Взгляд кошки, подстерегающей мышь. Теперь, когда комната освещена, они видят небольшую кушетку, стол у окна, глубокое кресло. – Наверно, это все-таки кабинет, а не спальня, – говорит Лёва. – Ну, значит, привидение больше любит работать, чем спать, – отвечает Гоша. Не привидение, вдруг понимает Марина, нет, не привидение. То, что скрывается здесь, – вовсе не привидение. Она сама не знает почему. Лёва достает из кармана мел и, определив место, где рамка крутится сильней всего, рисует на дощатом полу звезду, заключенную в круг. Потом вынимает из рюкзака магнитную свечу, осторожно устанавливает ее в центр круга и зажигает. Сначала они слышат только дыхание друг друга, а потом раздается далекий треск – словно в глубине дома что-то рухнуло. Хлопает дверь, одна, затем – другая. Резкий порыв ветра задувает несколько свечей – и Марина понимает: все остальные свечи в доме точно так же потушены. Эта комната – единственный островок света в пустом и темном доме. И из этой пустоты и тьмы на них надвигается нечто – с треском, шумом, хлопаньем. – Мне кажется, мы делаем что-то не то, – неуверенно говорит Гоша, – привидения так не появляются. – Мы сделали все по инструкции, – дрожащим голосом отвечает Ника. – Похоже, это не привидение, – говорит Марина. Дверь кабинета с грохотом захлопывается – и тут же рушится на пол вместе с вырванным из стены дверным косяком. – Мы точно делаем что-то не то, – повторяет Гоша. – Не то или не там, – перебивает его Лёва. – Мы ведь думали, что это – дом с привидениями? – А разве не похоже? – спрашивает Ника. – А если это дом с привидениями, – старается перекричать грохот Лёва, – скажи мне, зачем здесь колючка поверх ограды? – На всякий случай? – предполагает Гоша. Марина молчит. Это клетка, думает она, оно было в клетке, а теперь мы открыли ее. – Нет, это не случайно, – говорит Лёва. – Колючка – потому что этот дом охраняют. Или – охраняли когда-то. – Дома с привидениями никто не охраняет, – говорит Ника. – Да, – кивает Лёва, – вот поэтому здесь и нет привидений. Этот дом охраняли, потому что здесь проходит Граница. – И сейчас мы ее открываем! – кричит Гоша и ногой сшибает магнитную свечу. Но уже поздно: дощатый пол внутри круга вспухает, как огромный деревянный нарыв, – и лопается, щепки летят во все стороны, как брызги прорвавшегося гноя. Одна из них втыкается Нике в щеку – крик, на коже проступает несколько капель крови. Волдырь лопается, столб зеленоватого света бьет в потолок, и вот внутри столба уже проступают слабые очертания. Ника кричит где-то рядом, но Марина смотрит во все глаза, как постепенно гаснет зеленоватый свет, неясный контур обретает плоть, призрак – тело, и вот кто-то стоит внутри мелового круга, с трудом балансируя на краю образовавшегося провала. Худощавый, мускулистый, со светлыми, падающими на глаза волосами, чуть выше Марины ростом, в белой футболке и синих джинсах. Первый мертвый, которого она видит в жизни. На его лице – смятение. Он разлепляет бледные губы, слова мертвого языка отдаются тихим шелестом, потрескиванием досок, шорохом по углам. Лёва и Марина сразу понимают – да тут и переводить нечего, все ясно! Мертвый протягивает к ним руки и говорит: – Спасите! Умоляю, спасите меня! И, услышав это, Марина замирает – но не от слов, а от голоса: ломающегося, нетвердого, неуверенного. Не голос взрослого – голос мальчишки. [Интермедия] Цветущий кизил Розе Борисовне не спится. Луна светит сквозь занавески огромным, круглым глазом. В тишине квартиры часы тикают так громко, что, кажется, сейчас всех разбудят: Сонечку, Феликса, Лёвушку, Шуру. Но нет – все спят. Одна только Роза Борисовна не спит. Смотрит в темноту, слушает ночь. Ночь совсем не изменилась за семьдесят лет. Всё как в детстве: перевернешь подушку холодной стороной вверх, лежишь, слушаешь, как тикают в тишине часы, смотришь, как светит сквозь занавеску луна. Какая луна была в Майбаде, вспоминает Роза Борисовна, круглая, огромная, волшебная! Словно космический корабль плыла она над пустыней, лишь иногда отражаясь в мелкой воде арыка. Когда они с Мариком и маленькой Сонечкой приехали в Майбад, Розе сразу полюбился этот арык. Кругом шум, крики, жара, все на нервах, женщины рыдают, мужчины кричат, дети плачут – и только вода неспешно течет меж двух обсаженных деревьями берегов. Роза тогда решила: как-нибудь обязательно надо прийти сюда, сесть, посмотреть на воду, подумать, помечтать… Два года прожили они в Майбаде – но, честно говоря, было не до посиделок: дай бог Сонечку прокормить. Хорошо еще, у Марика был нормальный паек – все-таки главный инженер секретного завода, не кто-нибудь! Но, конечно, Роза все равно искала, где бы подработать, – жалко только, работы для нее не было: хлопок собирать она не умела, а мертвые языки – кому они были нужны? Особенно если на дворе война и все мертвое вызывает ненависть и страх. Не то что теперь! Каждый день, когда Роза Борисовна выходит погулять, она видит школьников, возвращающихся домой, – и у каждого хоть какая-нибудь мертвая вещь: то портфель, то джинсы, то куртка. Хотя бы многоэтиленовый пакет с рисунком, рекламой тех же джинсов или, того хуже, сигарет. «Мальбрук», «Верблюд»… Только после войны она такие и увидела: солдаты привозили в качестве трофеев, продавали на рынках. Но это уже было, когда из Майбада домой вернулись. Слава богу, было, куда возвращаться: их дом уцелел в войну, не то что у соседки, тети Поли! Они такие счастливые, эти дети. Когда Сонечке было столько же, сколько сейчас Лёве, страна все еще залечивала раны. С едой, конечно, получше стало, но свои платья она Сонечке перешивала, считай, до самого выпускного. Трудная была у них жизнь, это правда. Но, наверное, тоже счастливая. Потому что они всегда были вместе: она, Марик и Сонечка. Роза Борисовна хорошо помнит тот день, когда она принесла домой маленькую Сонечку. Был праздник, двадцать лет Проведению Границ. Весь город был в голубых знаменах, люди несли огромные букеты цветов, пели песни, смеялись. Казалось – вот, удалось за двадцать лет построить новую, прекрасную жизнь! Никто ведь не знал, что через четыре года – война. Вот все и радовались, веселись. Праздничные шествия, цветы, знамена – и Розе казалось, что это немножко в ее честь, в честь новорожденной Сонечки. Соседка, тетя Поля, так и сказала: прекрасно, что Сонечка родилась в такой день, мы ведь как раз для этого и проводили Границу, чтобы живые дети рождались и были счастливы!