Тетя Поля была заслуженный пограничник, до Проведения лет десять провела в подполье. Лёвушка, когда был маленький, все читал книжки о Проведении Границ, и не в одной, так в другой, обязательно была такая вот Полечка: молодая, задорная, смелая. Роза Борисовна всегда Лёве про нее рассказывала, когда он приставал: бабушка, расскажи, как было до Проведения Границ, ты же помнишь! Но она – ни в какую. Лучше про тетю Полю рассказать: чужие истории пересказывать проще. А сама она – что вспомнит? Когда Границы провели, ей было как Лёвушке сейчас, совсем девчонка. Она и позабыла все, что было до того, – словно у нее самой провели внутри Границу и отсекли все, что по ту сторону. Или она сама эту границу провела, кто знает? Нет, конечно, кое-что Роза Борисовна помнит: улыбающуюся маму в строгом платье, серьезное папино лицо в ореоле иссиня-черной бороды, серебряный подсвечник с пятью свечами, книжку Дюмаса о приключениях мушкетеров – свежую, только что переведенную… Но что об этом рассказывать? Дюмаса Лёвушка и сам читал. А теперь, гляди-ка, мальчик вырос – другие вопросы пошли, не чета детским. Совсем уже взрослые вопросы, если говорить начисто. Вот, сегодня пришел из школы, спрашивает: – Скажи, бабушка, ты вот часто дедушку Марика вспоминаешь? Тут, конечно, ответила, чего ж не ответить: – Часто, Лёвушка, часто. Мы ведь, почитай, полжизни вместе прожили, тридцать с лишним лет были вместе. Часто я его вспоминаю, хотя вот уже давно его нет с нами. Лёвушка помолчал, а потом снова спрашивает: – А как ты думаешь, дедушка Марик стал хорошим мертвым? – Конечно, хорошим, – ответила Роза Борисовна, – как же иначе? Разумеется, хорошим. Лёвушка замялся, чувствуется – хочет еще спросить, но не решается. Роза Борисовна ему улыбнулась, вихор пригладила, посмотрела выжидающе: давай уж, спрашивай, чего там. – А почему? Почему ты так думаешь? Ведь никто не знает, отчего это зависит: хорошим мертвым человек становится или плохим? Ну, Роза Борисовна, конечно, стала объяснять про то, каким человеком был Марик, как он любил Сонечку, как ненавидел мертвых, как допоздна работал на секретном заводе, всю жизнь – и здесь, в столице, и в Майбаде, куда они в эвакуацию поехали. Как же такой человек может стать плохим мертвым, посуди сам? Лёвушка кивнул, ответил: да, в самом деле, конечно, бабушка, – и ушел читать книжку или решать свои задачки, но Роза Борисовна чувствовала: не то она сказала, не то! Будто мало она слышала историй о людях, которые при жизни были, ну, чисто ангелы, а потом становились злее самых злых мертвяков. Нет, не про завод надо было рассказывать, не про Сонечку! Уже вечером пришла она в детскую, Лёвушка сразу одеяло до носа натянул – будто бабушка не догадывается, что у него там книжка и фонарик спрятаны! Улыбнулась только, присела на край кровати, заговорила шепотом, чтобы Шуру не разбудить: – Знаешь, Лёвушка, я тебе неверно днем сказала… про Марика. Я почему говорю, что все у него хорошо? Я ведь рядом с ним была, когда он уходил, за руку держала, в глаза смотрела. И, знаешь, взгляд у него был спокойный-спокойный, ясный такой, чистый. Улыбнулся он мне, сказал: Ну что ты, не плачь, может, еще свидимся! – и ушел. Понимаешь, Лёвушка, когда человек так уходит, все у него будет хорошо – это и в книгах во всех написано, и старики так говорили. Правильно она сделала, что рассказала. Взрослый уже мальчик, пора понимать, как оно все устроено. А сама-то ты понимаешь, как все устроено? спрашивает себя Роза Борисовна, лежа без сна на холодной подушке, глядя на круг луны по ту сторону занавески, слушая тиканье часов в ночной тишине. Спрашивает – и сама себе отвечает: конечно, понимаю. Столько лет прожить – и главного не понять? Дура бы я была, если б ничего не понимала. Вот поэтому старикам уходить легче – жизнь позади, все повидали, всему научились. Это молодые уходят с криками, проклятиями, жалобами. Почему я? Почему сейчас? Злыми уходят – и злыми становятся. Пусть даже всю жизнь прожили как надо, хорошими людьми – ничего им не поможет. Старикам легче – неслучайно, наверное, среди злых мертвых стариков почти нет. Жалко, что в школе не учат самому главному: как уходить, когда придет время. Говорят, как я сегодня Лёвушке днем сказала: главное, мол, быть хорошим человеком. Откуда они это взяли? Почему-то когда читать учат или уравнения решать, никто не говорит: чтобы решать уравнения правильно, главное – быть хорошим человеком. А уйти правильно – не уравнение решить, не букварь прочесть, задачка-то посложней будет. Главная, почитай, задачка. Хорошему человеку, конечно, с ней справиться легче, чем плохому, это тоже верно. Но все равно: у необученного, несведущего, несмышленного – почти нет шансов. Все равно, что «Мир и войну» читать, не зная азбуки. Не учат в школах самому главному, не учат. А я-то откуда знаю? Меня-то – кто научил? Ну конечно, я видела, как Марик уходил, это правда, я всегда у него училась, недаром он и старше меня был на пять лет. Но я ведь и раньше, еще в Майбаде, все про это поняла. Как же я об этом-то забыла? Завод уже готовился к возвращению в столицу, Марик сутками пропадал то на вокзале, то в цехах, следил, чтобы все сделали как надо, нервничал, дергался. Слава богу, Сонечка уже ходила в школу, и Роза могла спокойно собраться и попрощаться с подругами. Впрочем, какое там спокойно: до самого последнего момента никто даже не знал, когда эшелон. Марик предупредил: скажут буквально за час, так что – будь готова, я мальчишку с завода пришлю, а ты хватай Соню, бери вещи – и на вокзал! Вот Роза и сидела, ждала – когда прибежит мальчишка, даст команду, скажет «пора». Мысли бились в ее голове, словно бабочки у стекла керосиновой лампы: хотелось скорей домой, но и жалко было покидать Майбад, расставаться с новыми друзьями, и страшно забыть что-нибудь важное, страшно, что там, куда они поедут, будет только хуже, ведь война все еще продолжается, страшно за Марика и за Сонечку – и этот страх, это прощальное ожидание сводили ее с ума. Но как-то утром на обратном пути из школы Роза вдруг свернула не к дому, а туда, где начиналась пустыня, где тек арык, так запомнившийся ей в первый день в Майбаде. Солнце уже начинало припекать, и Роза с облегчением спряталась в густую тень джиды и шелковицы, росших по берегам. Тут она и села, у самой кромки. Желтый круг солнца отражался в спокойной воде. Пахло мятой, еще какими-то местными травами – Роза не знала их названий. Из растений она научилась различать только съедобные: ту же джиду с шелковицей, да еще кизил. Сидя на берегу арыка, Роза вдруг вспомнила, как ее первой весной в Майбаде соседка позвала полюбоваться цветущим кизилом. Роза удивилась. Кизил цвел по всему городу: издали похожий на огромную мимозу, он только вблизи показывал свои четырехлепестковые соцветья, ничем, кроме цвета, не напоминавшие цыплячье-желтые бархатистые шарики, украшавшие первые весенние букеты. Еще вчера Розе и в голову бы не пришло на него любоваться – но соседка, Джамиля Мусатовна, так уговаривала – это обязательно нужно увидеть, и вам, и Сонечке! – что Роза подхватила девочку и пошла следом за соседкой в городской сад, где уже толпились местные жители в неизменных халатах и тюбетейках. Было душно и многолюдно, Роза боялась, что Сонечка испугается, но вдруг толпа вынесла ее прямо к цветущему кусту – Роза увидела его, все поняла и замерла, очарованная. В отличие от своих желтых собратьев, этот куст был усыпан сверкающими белыми цветами – словно весенняя вишня или яблоня, но еще прекрасней. Роза стояла, сжатая толпой, и не могла отвести глаз от сияющих вспышек белого света, окружавших худенький ствол, словно снежки, на мгновение замершие в воздухе. А потом она услышала голос акына – и акын пел о том, что он пришел с самого края света, из легкого ветра, из той земли, где неизвестны слова. И там, в этой дальней северной земле, что древнее самой черной тьмы, там горит негасимый Кизилов Свет, и всякий, кто увидит его, становится мал и слаб, словно ребенок, невинен и безгрешен, словно ребенок, прекрасен и беззащитен, как новорожденный младенец. Кизилов Свет, пел акын, это свет рождения и ухода, смотрите на него, смотрите на цветущее дерево здесь, на холме, но помните: это всего лишь отблеск Кизилова Света, что сияет в далекой северной земле. И вот, сидя на берегу арыка и вспоминая песню акына, Роза вдруг как живого увидела своего деда, о котором не думала уже много-много лет, возможно, с самого Проведения Границ. Глядя на отражение солнца в спокойной воде, она вспомнила, что дед говорил ей, совсем еще маленькой девочке: – Розонька, золотце, не бойся, когда придет время уходить. Просто помни: там, куда ты пойдешь, растет прекрасное дерево Сеф, у него двадцать две ветви и десять белых круглых цветов. Ясный свет исходит от него днем и ночью, хотя там нет ни ночи, ни дня. Доверься этому свету и ничего не бойся, когда придет пора уходить. Розе пора было уезжать из Майбада – и нужно было довериться тому, что происходило. Она вдруг успокоилась, улыбнулась на прощание яркому солнечному отражению в тихой воде и пошла домой. На сердце было легко и радостно. Цветущий кизил, думает Роза Борисовна, переворачивая подушку, цветущий кизил. Прекрасное дерево с белыми цветами, источающими чистый, ясный свет. Глаза уходящего Марика – да, в них был отблеск того самого света, его отражение. Конечно, она уверена, что у Марика все теперь хорошо – и у нее тоже будет хорошо. Надо просто не бояться и ждать, когда Марик пришлет к ней гонца, и тот даст команду, скажет «пора». Надо рассказать Лёвушке про цветущий кизил, думает Роза Борисовна, может, он сейчас и не поймет, но вспомнит, когда придет время. Часть вторая Загадки взрослых 1 Елка в центре школьного зала – словно космический корабль. Огромный, серебряный, устремленный вверх. Кажется, еще минута – и заработают дюзы, вырвется пламя, раскатится сверхзвуковой шум, елка пробьет потолок, выйдет в открытый космос, станет еще одной серебряной звездочкой в черном зимнем небе. Когда Гоша был во втором классе, по телевизору однажды показали мультфильм «Тайна трех галактик». Там космонавты в сверкающих скафандрах со смешными круглыми головами путешествовали по другим планетам, отбивались от космических чудовищ и разоблачали мертвых шпионов, которые то и дело проникали на их корабль. Гоше безумно понравился этот фильм – и целый месяц он рисовал человечков с круглыми головами и огромные космические корабли. Три месяца он ждал школьных каникул: в каникулы обычно еще раз повторяли мультфильмы, показанные во время четверти. В последнюю школьную субботу он прибежал домой и сразу кинулся читать телепрограмму в газете. Перечитал несколько раз – «Тайны трех галактик» не было. Как же так? Он ведь так ждал! Где-то в голове начали набухать слезы, Гоша сдерживался изо всех сил – он был уже взрослый мальчик, взрослые мальчики не плачут. Сидел нахохлившийся и красный как рак, мама даже испугалась – не заболел ли. Вставила серебристый градусник, уложила в постель, налила молока с медом, спросила, что случилось. Гоша знал: стоит ответить – и он разрыдается, поэтому буркнул совсем по-взрослому: ничего, все нормально. А мама погладила его по голове и сказала: Ну, не болей, представляешь, как будет обидно проболеть все каникулы. И тут Гоша вспомнил, как он ждал этих каникул, как надеялся на «Тайну трех галактик», как его обманули – и все-таки разрыдался. «Тайну трех галактик» так и не показали снова – и как-то раз, уже в третьем классе, Гоша подслушал какой-то невнятный родительский разговор, из тех самых взрослых разговоров, которые, кажется, состоят из одних «сама понимаешь», «ах, вот оно как», «ну конечно», «уехали туда» и «слышали оттуда» и где слова явно означают не то, что обычно. Гоше всегда становилось тревожно, когда родители начинали так говорить – особенно, если дело было после вечернего выпуска новостей. И вроде бы родители ни слова не говорят об этих новостях – и вместе с тем понятно, что они именно о них и говорят, каким-то неприятным, чужим тоном, как будто намекая, что по телевизору только что сказали неправду, не ту правду, не совсем правду. Гоша обычно старался уйти к себе в комнату, стоило папе улыбнуться тем самым особым образом или маме сказать «ну конечно» – но и в кровати он все равно продолжал слышать отдельные слова и лишенные смысла реплики. Именно в таком разговоре родители вдруг упомянули «Тайну трех галактик» – и Гоша понял, что об этом мультфильме лучше родителей не спрашивать, а в школе о нем не упоминать. Но сейчас, глядя на серебряную елку, он снова вспоминает космические корабли и круглоголовых космонавтов – и удивляется, чем ему так нравился когда-то этот мультик. То ли дело «Неуловимый»! Или – фильмы об об-гру! А еще елка напоминает главную башню – такая же высокая, красивая, точно так же увенчанная серебряной звездой, заключенной в круг. Когда-то на верхушках башен были орлы с зигзагообразными перьями – их сбросили после Проведения Границ и вместо них установили звезды в круге. Звезда – это символ Живого, символическая фигура человека. Руки, ноги и голова. Обод вокруг него – защита, оберег, Граница, проведенная, чтобы отделять живых от мертвых, защищать от упырей и зомби. До Проведения Границ все, созданное живыми, принадлежало мертвым. В стране мертвых, той, что называют теперь Заграничьем, были построены огромные каменные пирамиды, куда свозили все, что делали живые. Когда человек становился мертвым, он забирал с собой все, что было у него при жизни. В древности – даже животных и близких людей, например, жен или детей. В школе они это еще не проходили подробно: древние времена проходят только в старших классах, а они пока только добрались до Мая. Впрочем, на уроке истории как-то рассказывали об этих обычаях – незадолго до Проведения Границ они еще оставались в отсталых областях. Как бы то ни было, живые тогда были только рабами мертвых – во всяком случае, так говорят в школе и пишут в книжках, но Гоша несколько раз видел, как скептически улыбался папа и подмигивала мама, стоило им услышать, как по телевизору говорят о том, что Май принес живым свободу. Из тех же книг Гоша знает, что до Проведения Границ не было Нового года – был другой праздник, Возвращение, тот самый, в честь которого называют седьмой день недели. Этот праздник был посвящен Возвращению Мертвых – и когда Гоша был маленький, он думал, что речь идет о зомби, привидениях или даже мертвых шпионах, которые пересекают Границу, живут среди живых и вредят им. Теперь-то, конечно, он знает – мама объяснила, – что это было совсем другое Возвращение, когда одному мертвому удалось по-настоящему вернуться, снова стать живым. Его звали Бог, и когда сейчас люди говорят слава богу! или ей-богу! – это все осталось с тех пор, когда все живые верили в Бога. Гоша и сейчас не может понять: что за смысл верить в мертвого, который вернулся? Вот если бы это был живой, который умел ходить к мертвым, как ходят орфеи или шаманы, – тогда другое дело! Говорят, где-то в деревнях этот праздник до сих пор отмечают. Есть даже пророчество о том, что когда-нибудь всем мертвым удастся вернуться, снова стать живыми, тогда, мол, и наступит конец света. Когда во время войны мертвые перешли Границу, некоторые люди обрадовались, решили, что вот, сбылось все, что было предсказано, – и многие из них подались в приспешники мертвых, стали им помогать. Когда Павел Васильевич говорил об этих предателях, у него даже лицо менялось от ярости – видно было, что он их ненавидит даже больше, чем самих мертвых. Мертвые – это мертвые, что с них взять? А предать своих – что может быть хуже? Впрочем, мертвые тоже разные бывают. Теперь-то Гоша знает это лучше других: в самом деле, не у каждого мальчика есть свой знакомый мертвый! Тем более мертвый, которого он с друзьями сам вызвал. Неделю назад, когда Майк первый раз появился в заколоченном доме, Марина, Ника, Лёва и Гоша поклялись, что никому об этом не расскажут – ни учителям, ни родителям, ни другим ребятам. Еще бы: они смогли открыть Границу, сделать в ней что-то вроде двери – и теперь через эту дверь к ним будет приходить мертвый! За такое, конечно, по головке не погладят. Честно говоря, в тот, первый, раз они здорово испугались. Думали, увидят привидение – а появился настоящий мертвый. Наверное, если бы он был взрослым, они бы просто убежали и, как нормальные дети, рассказали бы обо всем милиции или сотрудникам Министерства по делам Заграничья, коллегам Марининого дяди Коли. Но это был мальчик – и, кажется, перепуганный даже больше, чем они сами. Обычный мальчик – только одетый сплошь в мертвые вещи: кроссовки, джинсы, футболку. Светловолосый, взлохмаченный, с большими голубыми глазами на бледном, вспотевшем лице. Он выглядел совсем не опасным, он просто не мог оказаться шпионом или врагом – и еще он просил их о помощи, повторял, как заколдованный: – Спасите, ради Бога, спасите! Они замерли тогда, перепуганные – и только Лёва протянул мертвому мальчику руку и выдернул его из круга. Сейчас Лёва вместе со всеми носится по залу вокруг елки. Это последний класс, когда они отмечают Новый год вместе с малышней: восьмиклассники сегодня вечером пойдут на дискотеку, а Гошин класс топчется вместе с полутора сотней младших школьников на новогоднем маскараде – хотя какой уж тут маскарад, в седьмом-то классе! Вот было бы смеху, приди кто наряженный снежинкой или, скажем, космонавтом! Разве что Марина, воспользовавшись случаем, пришла в своих знаменитых мертвых джинсах, сапогах на небольшом каблуке и клетчатой рубашке. Сказала: это ковбойский маскарадный наряд. Рыба только скривилась, но промолчала. Сегодня Марина выглядит совсем взрослой – может, из-за каблуков?