– А на каком из мертвых языков ты говоришь? – спрашивает Аннабель. Это первые слова, которые она произносит с тех пор, как появился Майк. – На инглийском, – говорит Майк, – и немного на франкском. – Здорово! – Аннабель берет его за руку и говорит на инглийском: – Я специально изучала ваш язык, чтобы говорить с мертвыми. Я – смертница, я хочу быть такой, как вы! Майк смотрит на нее удивленно. – Зачем? – спрашивает он на всеобщем языке. – Зачем ты хочешь быть мертвой? Ты ведь рано или поздно все равно такой станешь. Все живые станут мертвыми – а вот мертвые живыми никогда. Аннабель смущенно опускает глаза, и Гоша трогает Майка за плечо: – А никкод моей мамы никак нельзя узнать? – Ну я и лох! – Майк хлопает себя по лбу. – Чуть было не забыл! Я же прочитал ваш флоппи: у отца сохранилась копия в писюке. Там в одном файле есть никкод твоей мамы. Я его уже ввел в этот интердвижок. – Спасибо, – сказал Гоша, – значит, я могу связаться с моей мамой? – Ну да, – смутился Майк, – если у нее есть с собой интердвижок и там, где она, нормальный прием. Если долго вращать блюдце, то должно получиться. Ага, Марина, вращать блюдце – это значит звонить по этой штуке. Надо запомнить. Майк интердвижок. Вот клево, теперь у нас будет своя мертвая вещь. И не какой-нибудь видик, а совсем уникальная, секретная вещь! Небось, даже папа такой никогда не видел! Разве что дядя Коля, да и то – вряд ли. – Спасибо, – говорит она Майку и пожимает руку. Пальцы мальчика на мгновение стискивают ее ладонь, Майк смотрит Марине в глаза, словно хочет сказать что-то, – и в этот момент они слышат треск, а потом – истошный визг Ники. Марина сразу понимает: кто-то отрывает доски от заколоченного окна. ДэДэ? – почему-то сразу думает она. Но нет: снаружи к стеклу прижимается нечто. Не лицо, не маска, не морда. Нет – сплошные струпья, язвы и гнойники. Раны, открытые, словно лишние пары глаз или беззубые рты. Нике кажется: ее крик заглушает все остальные звуки. Но все равно она слышит треск, с которым существо за окном отдирает доску за доской, слышит скрип, с которым гниющие пальцы скребут стекло. – Ромерос, – шепчет Майк, – зомби. Кранты, чуваки, надо валить отсюда. – Шкаф! – кричит Лёва. – Надо закрыть окно шкафом! – Верно, – отзывается Гоша, – в кино так всегда и делают! Все вместе они бросаются к шкафу, стоящему у стены, толкают и тянут к окну. Ника старается не смотреть в ту сторону, но все равно слышит треск и скрип. Шкаф такой тяжелый, что ей кажется: еще немного – и у нее что-то порвется внутри. Она видит покрытое потом лицо Аннабель, совсем близко. Девушка тяжело дышит, мокрая черная челка прилипла ко лбу. Пальцы у Ники почти разжались, она упирается спиной в стену и, скосив глаза вправо, видит страшное существо совсем близко – и тут стекло со звоном разбивается. Ника кричит, разжимает пальцы и отскакивает. Шкаф с грохотом падает, завалив окно и преградив путь зомби. – Откуда он взялся? – говорит Гоша. – Я не знаю, – срывающимся голосом отвечает Майк, – они лезут через дыры в Границе, но откуда они снаружи дома? В этот момент снова раздается треск – это отлетают доски на противоположном окне. – Бежим отсюда, – кричит Марина, – мы не закроем все окна! Надо прятаться! Ника бежит, перед ней – Марина и Майк, следом – Аннабель и Гоша с Лёвой. Череда комнат кажется бесконечной, слева и справа трещат доски на окнах, Ника старается не слушать, не смотреть. Они вбегают в последнюю комнату – что-то вроде кладовки. Ника понимает, почему Марина вела их сюда: здесь нет окон. – Надо чем-то завалить дверь, – говорит Лёва. Ника осматривается в полумраке: если не считать нескольких поломанных стульев, комната пуста. – Сундук в соседней комнате, – говорит Марина. – Если притащить сюда, мы сможем забаррикадироваться. Гоша распахивает дверь и кивает Аннабель: – Пошли! Майк и Лёва бегут следом, Марина и Ника – за ними. Сундук старый, обитый железными обручами, с четырьмя кожаными ручками по бокам. – Майк, Гоша – беритесь спереди, – командует Марина, – я с Лёвой – вот эту, Аннабель с Никой – ту. Поднимаем на раз-два-три! – Мы не успеем, – говорит Майк, – они уже в доме. – Не дрейфь, – говорит Марина, и Ника удивляется ее спокойствию. – Раз-два-три! Сундук отрывается от пола, Ника слышит шумное дыхание Аннабель, видит набухшие жилы на шее Гоши. Шаг за шагом они двигаются к спасительной кладовке. – Еще немного, – хрипит Марина, – мы почти дошли. И в этот момент медленно, словно в кошмаре, распахивается боковая дверь, и Ника видит, как сочащийся гноем обрубок хватает Гошу за плечо, а следом уже тянется клоака рта, кровоточащие десны, желтые зубы… Кожаная ручка вырывается из сведенных пальцев, Ника кричит, не в силах пошевелиться – и в этот момент кто-то отталкивает ее, она падает на сундук и едва успевает заметить черную с серебром спину, метнувшуюся наперерез зомби, а потом – выкрик хэ! на самом выдохе, и тут же – звериный визг, не то стон, не то плач. Ника поднимает голову: это вопит зомби. В полуметре от нее, покачиваясь, блюя кровью, размахивая обрубком. Вместо кисти – дымящийся срез. Ника видит, как Гоша разворачивается и бьет ромерос ногой в грудь – тем же ударом, что когда-то Вадика. Уродливая фигура вываливается обратно в дверной проем. Аннабель в замешательстве смотрит на дымящийся серебряный нож, словно раздумывая, что с ним делать, потом сует в карман куртки. – Что стоите? – кричит Марина. – Раз-два-три – взяли! – Они его точно не сдвинут? – с опаской спрашивает Ника. В кладовке темно и тесно. Совсем рядом – шумное дыхание кого-то из ребят. Чьи-то пальцы касаются Марининой руки – и она узнает Майка. – Не сдвинут, – говорит она, – ты же видела, какой он тяжелый. – Все равно, – говорит Аннабель, – мы должны быть готовы к атаке. У кого-нибудь есть оружие? Все молчат. – Мы можем заточить ножки от стульев, – предлагает Гоша, – и стараться бить в голову. – Можно и не затачивать, – говорит Марина, – просто – бить! Пальцы Майка сжимают ее кисть, и она думает: «Да, я молодец. Быстро взяла себя в руки. Теперь главное – не расслабляться. Даже если они смогут опрокинуть сундук, одну дверь всегда можно оборонять». Вот только вопрос – как долго? В темноте слышно, как Гоша с Левой обламывают ножки от стульев и передают их Аннабель. – Нет, – говорит она, – серебряным ножом их не заточишь. Марина права: будем просто бить. И тут Марина слышит над самым ухом шепот Майка: – Я все время думал о тебе, все эти годы. Ждал, пока ты позовешь. Я так счастлив, что мы снова вместе! Я еще тогда хотел тебе сказать – ты самая лучшая на свете. Марина пытается разглядеть его лицо, но в темноте ничего не видно. – Глупости, – тоже шепотом отвечает она, – я самая обычная. – Нет, нет, – шепчет Майк, – ты смелая, ты умная, ты очень красивая. Она чувствует руку на своем плече. Он обнимает меня, удивляется Марина, он, что, влюбился? Марина знает: мальчики иногда влюбляются в девочек. Девочки тоже все время влюбляются, на переменах вечно обсуждают – кто в кого. Мальчики говорят с мальчиками, девочки – с девочками. Никогда мальчики не говорят девочкам о любви, не говорят таких слов. Несколько лет назад Марина подозревала, что Лёва влюблен в нее, – но они никогда не говорили бы об этом. Влюбленные должны вздыхать издалека, писать любимое имя на своей сумке или в тетрадках. Если и заговорить, то о какой-нибудь ерунде. Сказать: ты самая лучшая на свете, взять за руку, обнять за плечи – это невероятно, невозможно. Так же невозможно, как атака зомби-команды посреди столицы. Марина замирает. Ладони Майка касаются ее лица. Как будто гладит, думает Марина и совсем близко чувствует в темноте дыхание, а потом – чужие мертвые губы прижимаются к ее губам. Это – поцелуй, да. Марина чуть разочарована: в книжках столько написано – сердце рвется из груди, все такое.