– Свобода воли позволила живым воздвигнуть Границу – и она же дает им возможность делать в ней бреши и проходы. Мертвые могут только активировать эти дыры, если они плохо заделаны, – вот почему вы все живете в безопасности, в спокойном и счастливом мире. И эта же свобода воли не позволяет превращать живых в упырей – сначала их надо убить. Орлок понял это довольно быстро – он сделал доклад на Президиуме Министерства, на него посыпались награды, его лаборатории ни в чем не было отказа, какое бы оборудование он ни попросил и какой бы эксперимент ни задумал. Тогда-то он и стал вызывать мертвых, подчинять их своей воле и после этого отправлять в промежуточные миры, где они пребывали в каком-то подобии анабиоза, ожидая, пока Орлок вызовет их снова. Вероятно, мой брат хотел собрать большую армию. Он не довел свой план до конца: один из вызванных им мертвых оказался полковником мертвой контрразведки и сумел завербовать Орлока, прежде чем мой брат превратил его в упыря и отправил в резерв. Спустя некоторое время Орлок активировал полученные от полковника контакты с командованием мертвых – причем в одной из самых милитаристких и жестоких областей Заграничья. Он расчитывал получить от них необходимые для работы Знания, но в какой-то момент понял, что сам стал пешкой в чужой игре. По плану генералитета здесь, в вашем мире, армия упырей Орлока должна была стать авангардом вторжения мертвых. Орлок понял, что война неизбежна, и решил заранее перейти на сторону тех, кого считал победителями. Он оформил себе командировку в Заграничье – с его влиянием и славой это было проще простого, – а потом стал невозвращенцем. Алурин снова вздыхает. Наверное, он жалеет, что не остановил брата, думает Ника, не догадался, что с ним происходит. – Для меня это стало потрясением. Мой старший брат, которым я всегда так восхищался, – и вдруг невозвращенец. Не просто невозвращенец – глава особого отдела «черных отрядов», командир огромной мертвой орды, ждущей только возможности напасть на живых… Возможно, поэтому я и пошел в армию: я хотел искупить вину своей семьи… А потом началась война. Ника помнит, что было дальше. Ей становится жалко майора Алурина: он не смог остановить брата, спасти жену и дочь. Там, в Заграничье, он, наверное, совсем один. Она подвигается поближе к Арду Алурину и спрашивает: – Скажите, а там, в Заграничье, есть другие мертвые, которые как вы… которые на стороне живых? Алурин проводит тяжелой рукой по взлохмаченным Никиным волосам. – Да, конечно. Мертвые разные, как и живые – разные. Если честно, большинству из нас нет дела до живых. Своих забот хватает. Преступность, перенаселенность, безработица, инфляция, голод… ну, вам в школе должны были рассказывать. У мертвых – своя жизнь. Это я сохранил память, сохранил верность тому, во что верил, пока был жив, – но даже я все равно мертвый. Мертвые и живые дожны быть разделены – неслучайно мертвые не могут долго находиться в мире живых: с кого-то слезает слоями кожа, кто-то сходит с ума… – А вы? – спрашивает Лёва. – Я мгновенно сгораю на солнце, – отвечает Алурин, – ну, на живом солнце, конечно. – Отец говорил: ему нечего бояться в мире живых, – замечает Майк. – Да, Орлок очень силен, – кивает Алурин. – Он использовал свою свободу воли, чтобы стать невозвращенцем. В отличие от большинства из нас, мертвых, он перешел на эту сторону добровольно – и мог как следует подготовиться. Он в самом деле не боится дневного света – это важно для него, потому что он не оставил идеи вернуться сюда и захватить власть над живыми. Поэтому я и говорю твоим друзьям: остерегайтесь моего брата. Он что-то замыслил – и, судя по всему, вы нужны ему для его плана. Будьте осторожны. – Да, – говорит Марина, – мы уже поняли. Мы будем остерегаться. – Вы с Орлоком продолжаете враждовать? – спрашивает Лёва. – Да, все эти годы, – усмехается Алурин. – Или столетия. У нас там сложно со временем, вы же знаете. – Дядя Ард, – говорит Лёва, – я давно хотел спросить: а что происходит с мертвыми, когда их убивают? Серебряной пулей или как-нибудь еще. Куда они попадают? – Не знаю, – отвечает Алурин. – Есть граница между мертвыми и дважды мертвыми – и куда как крепче вашей Границы. Говорят, в некоторых мертвых областях есть люди, которые заглядывали на ту сторону, видели дважды мертвых. По мне, так это только бабьи россказни. Когда мертвых уничтожают, от них ничего не остается. Я, во всяком случае, так думаю. Вот что такое – быть мертвым, думает Ника. Знать, что если ты снова умрешь, то уже не будет ничего. Все закончится. Она поднимает голову и тихо говорит Алурину: – Спасибо, что вы пришли. Я очень боялась. – Ну что ты, – отвечает Алурин, – на самом деле ты смелая девочка. Любой бы на твоем месте испугался. – Скажите, – спрашивает Ника, – вы не встречали там, в Заграничье, моих маму и папу? Их зовут Мария и Степан Логиновы, они попали туда два года назад. – Прости, – Алурин встает, – если и встречал, то они не помнили своих имен. Но я попробую их найти, если хочешь. – Да, – говорит Ника, – да, пожалуйста. Мне это очень важно. Передайте им, что я их люблю и помню до сих пор и что я уверена – они остались добрыми, хорошими людьми. – Да, – говорит Алурин, – я передам. Он гладит Нику по голове, слезы наворачиваются ей на глаза. На секунду она представляет: это папа вернулся, чтобы еще раз сказать – он любит ее. – Тебя зовут Ника, правильно? – спрашивает Алурин. Девочка кивает. – У меня была дочка, – говорит он. – Когда Орлок сделал ее мертвой, она была как раз твоих лет. Павел Васильевич говорил, она была похожа на меня, вспоминает Ника, но ничего не говорит. – Вы видитесь с ней сейчас? – спрашивает Лёва, но Алурин не отвечает. Медленно он поднимает длинный белый палец и шепотом говорит: – Тише! Майк и Марина, о чем-то шептавшиеся в темноте, замолкают, и теперь все слышат глухой далекий рокот. – Идут, – говорит Алурин и встает. – Держитесь все вместе, старайтесь от меня не отрываться. В бой не лезьте – вы уже сегодня повоевали. – У меня есть нож! – говорит Аннабель. – Побереги его для следующего раза, – усмехается Алурин. – Сегодня мой праздник, не лишай меня удовольствия. Он распахивает заслонку фонаря, и луч света освещает коридор. Два десятка зомби медленно приближаются, покачиваясь из стороны в сторону. – И это все? – говорит Алурин. – Даже скучно. Он вскидывает пистолеты – каскад вспышек, грохот выстрелов. Ника видит лицо майора Алурина: в нем нет ни следа той нежности, которая чувствовалась всего несколько минут назад, – только радость, только ярость, только слепое упоение битвой. Зомби падают на пол, превращаются в бесформенную груду, растекаются зеленоватыми лужами гноя. Алурин перезаряжает пистолеты – и в этот момент что-то круглое, вертящееся вылетает из полумрака. С треском снаряд разрывается у Никиных ног, желто-зеленые брызги летят во все стороны, несколько капель попадают на руку – и Ника кричит от неожиданной боли. – Мертвые головы! – кричит Алурин. – Они выпустили мертвые головы! Назад, все назад! Лёва подхватывает Нику и тащит ее в чулан. Еще один череп разрывается прямо перед ними. За спиной один за другим грохочут выстрелы. – Вот вы как! – кричит Алурин. – Ну, ладно, посмотрим, кто кого! Пульсирующая боль все сильнее. Нике кажется, что вся левая кисть превратилась в одну сплошную рану. Обернувшись, она видит: мертвые головы раскалываются в воздухе, разорванные серебряными пулями. Ард Алурин стоит, освещенный вспышками выстрелов, пугающий и прекрасный. Теперь Ника замечает: мертвые головы вылетают из третьей комнаты, где окопались несколько ромерос, прячась за повеленными шкафами. Шаг за шагом Алурин приближается к ним. – Что это такое? – шепотом спрашивает Гоша Майка. – Мертвые головы, – отвечает тот, – черепа погибших в битвах, наполненные химически модифицированным гноем. Новая разработка, в прошлую войну таких еще не было. Оружие избирательного действия: поражает только живых. Хорошо, что они только сейчас их подвезли. Бросили бы сразу пару таких в чулан – и всем вам конец. – Но Алурину они ведь не страшны? – спрашивает Ника. – Ни капельки, – говорит Майк, – он же мертвый. Выглядывая из-за поваленного сундука, Ника видит: майор Алурин достиг третьей комнаты. Яркие вспышки огня, грохот, утробный вой – и внезапная тишина. – Идиоты, – говорит Алурин, – они что, не понимают, что меня этим не пронять? Ника выходит из укрытия и, осторожно обходя желто-зеленые пятна, идет к нему. Ей кажется, что она сама пошатывается, словно зомби. На пороге третьей комнаты она хватается за косяк. – У меня что-то с рукой, – шепчет она. От боли кажется, что стены дома движутся, колышутся, дрожат. Алурин поворачивается к ней, медленно, словно движется в воде. – Тебе надо к врачу, – доносится до нее голос, и вдруг что-то падает сверху, ярко-красное, как сгусток крови, Алурин снова начинает стрелять, и Ника видит: стены в самом деле шевелятся – с них один за другим падают какие-то крупные пауки, алые, пятипалые… – Беги! – кричит Алурин. – Это тинги, беги! Но Ника не может тронуться с места и только слышит, как бежит по коридору Лёва, зовет ее по имени, кричит: Сюда! Сюда! – а майор Алурин стоит в ореоле выстрелов, в обрамлении падающих горящих комков, непобедимый, неуязвимый. Лёва хватает ее за плечи – и в этот момент обрушивается потолок, но там, наверху, вместо чердака и крыши, – голубое небо и яркое солнце, почти такое же яркое, как ослепительная вспышка в центре комнаты, как пламенеющий шар на том месте, где секунду назад стоял майор Ард Алурин. – Неееет! – кричит Ника. – Неееееет! Она делает еще два шага и падает. Пламя гаснет – в горке обгоревшего тряпья сверкают два серебряных пистолета и россыпь нерасстрелянных патронов. И больше ничего. [Интермедия] Здесь нет времени Милая Марина, я пишу тебе это письмо, хотя ты никогда не прочтешь его. Я пишу письмо, потому что все равно говорю только с тобой и думаю только о тебе. Когда мне холодно – я вспоминаю, как замерз, когда первый раз попал к вам. Когда жарко – вспоминаю тепло твоих губ, когда поцеловал тебя на прощанье. Когда мне грустно – мне теперь почти всегда грустно, – я вспоминаю, как ты грустила. Когда весело – вспоминаю, как ты смеялась. Я вспоминаю твой смех, я думаю, что никогда тебя больше не увижу, – и мне хочется плакать. Поэтому я редко смеюсь последнее время, редко и очень недолго.