Страшно подойти к нему. Страшно, что он очнётся и опять схватит её. Её учили драться, учили задерживать, обезвреживать — но это всё было там, в безопасных тренировочных залах, на полигонах, а сейчас она здесь, голая, изнасилованная, едва не убитая и очень, очень уязвимая. Надиви невнятно мычит и упирается руками в пол, пытаясь встать. Агата срывает камеру с креплений, сбегает по ступенькам вниз, хватает с тумбочки автомобильные ключи и вылетает на улицу. Заскочив в «Ламборгини», она вылетает из ворот и несётся по дороге. Она не думает, куда едет, стремясь оказаться как можно дальше от виллы, от отвратительной комнаты, от гадкой постели. На шее грубая рука. В лёгких будто полно воды. — В больницу, — слова вылетают с истеричным всхлипом. — Мне надо в больницу. Её трясёт. Руль едва не вылетает из рук. Самообладания хватает ровно на то, чтобы выбирать правильные повороты, ведущие к городской больнице. *** Маоро Левиони перебирает медкарты, печатает направления, заносит информацию в компьютер, изредка поглядывая на больничный холл. Обычные дела работника регистратуры. Обычный день в больнице. Снуют туда-сюда пациенты. Встревоженные лица, нездоровый цвет лиц — у этого полопались капилляры на носу, этого весь отёчный, у того, наверно, что-то с печенью — он весь жёлтый. Забинтованные руки и ноги, выглядывающий из неловко натянутой одежды гипс, костыли и каталки — обычное дело, в больнице есть и травматология, и хирургия, и стационар. Маоро уже давно равнодушен к чужой боли. Любой черствеет на этой работе, кто-то раньше, кто-то позже. По его наблюдениям, для этого в среднем нужен год. Все эти люди, движущиеся в холле больницы, и сами равнодушны друг к другу. Спорят из-за места в очереди, ругаются, если кто-то пытается пройти к врачу без записи. Чем сильнее собственная боль, тем безразличней чужая. Что-то происходит здесь. Что-то неуловимое, но достаточно необычное, что способно нарушить озабоченное движение в холле. Люди останавливаются, их лица вытягиваются. Они обращают взгляды в одну и ту же сторону. Ко входу. На девушке ничего, кроме расстёгнутых светлых шорт. Дрожа и спотыкаясь, она идёт босиком, прикрывая предплечьем голую грудь, другой рукой сжимая видеокамеру. Косметика у неё расплылась, лицо заплаканное, хоть и красивое. Пациенты шарахаются от неё. Шатаясь, она идёт к стойке регистратуры. Опомнившись, Маоро звонит, вызывая санитара и врача из кабинета скорой помощи, а потом бросается к девушке, на ходу скидывая с себя халат. — Помогите, — говорит ему девушка. — Помогите мне. Её всю трясёт. Маоро накидывает халат ей на плечи, пытается взять у неё камеру, но она крепко прижимает её к груди — как потерявшийся ребёнок прижимает к себе игрушку. Только сейчас Маоро замечает, что одно запястье у неё ободрано в кровь, а на другом болтаются наручники. — Всё хорошо, — говорит он, усаживая её на мигом освободившуюся скамейку. — Вы в безопасности. Вас никто не тронет. Она садится, сжавшись в позе эмбриона. Её всю колотит. 11. Живые лоты Двигатель почему-то затих. Гудения и свиста в ушах больше нет. Салон не качает. «Мы приземлились?» — думает Наташа, оглядываясь. «Почему мы всё ещё в самолёте? И почему темно? Мы стоим на полосе уже так давно, что стемнело?» Она зажмуривается и проводит ладонями по лицу — ощущение странное, будто лицо чужое. Открыв глаза, она понимает, что уже не в самолёте. Вокруг большой тёмный зал. Мабуши улыбается ей. Он рядом, в соседнем кресле. У Наташи в памяти мелькают яркие вспышки. Взлёт, облака за окном. Кресло качает. Кожаный диван под спиной, тяжёлое тело сверху. Мужчина размеренно двигается в ней, перед глазами всё плывёт. Вкус сахарной пудры во рту. Воспоминания ослепительны. Они все сверкают изумрудными искрами. «Сколько времени прошло с того дня, когда мы были на яхте? Куда мы летели? Где мы сейчас?» — Как ты, уже лучше? — спрашивает Мабуши. — Тебе стало плохо в самолёте — похоже, из-за перелёта. Вот, выпей. Он протягивает бокал. Наташа начинает пить раньше, чем ей приходит в голову спросить, что в нём. Вкус странный, слегка отдаёт химией, как сироп от кашля. По телу растекается лёгкость. В голове проясняется. Не нужно больше ни о чём думать. Провалы во времени, белые пятна в памяти — всё теперь кажется какой-то шуткой. Улыбка сама наползает на лицо. Наташа утирает вспотевший лоб, откидывает волосы и осматривается. Зал, похоже, концертный. Они с Мабуши где-то на балконе. На других балконах, в полутьме, какие-то люди, их лиц не разобрать. Внизу закрытая бордовым занавесом сцена. Ряды кресел внизу пусты. И слишком тихо для концерта. — Сейчас начнётся, — Мабуши указывает вниз. — Смотри. Включаются прожекторы, освещая сцену. — Дамы и господа! — раздаётся из динамиков на весь зал. — Мы рады приветствовать вас. Аукцион объявляется открытым. Не видно, откуда говорит ведущий. Похоже, с одного из балконов. — По традиции, лоты объявляют сами владельцы. Прошу! Зажигается слабый свет на одном из балконов. Лиц сидящих там людей по-прежнему не видно. На сцене появляются двое мужчин в одинаковых брюках и рубашках. Они выводят под свет прожекторов девушку. На ней только трусики и лифчик. Они держат её под руки. Она заторможенно водит вокруг пьяными глазами. — Лот первый, — грубый прокуренный голос принадлежит кому-то с освещённого балкона. — Двадцать лет. Родилась в Камеруне. Замужем не была. Закончила школу. Работала официанткой. Начальная цена триста тысяч. — Триста двадцать, — произносит кто-то в свой микрофон с подсветкой. Вспыхивает свет на балконах. Звучат суммы. Девушка пошатывается в мужских руках. — Что это? — спрашивает Наташа. — Что происходит? — Я состою в одной крупной организации, как ты знаешь, — говорит Мабуши. — Это часть нашего бизнеса. — Вы продаёте людей? Собственная реплика кажется Наташе нелепой. Ей едва удаётся подавить смешок. — Люди всегда продают людей, милая, — доктор оглаживает бороду. — Здесь хотя бы сразу называют цену. — Четыреста, — произносит кто-то. — Продано! — прокуренный голос из динамиков оглашает свой вердикт. Сцена покачивается у Наташи перед глазами. Другие люди выводят другую девушку. Зажигается свет на балконе напротив. — Мы много чем занимаемся, — говорит Мабуши. — У нас так много интересов, что править всем одному не под силу. Нашей организацией управляют трое. Один — Джебхуз Надиви, продюсер и владелец клубов. Он большой ценитель женской красоты, и знает, как правильно показать её людям. И сделать доступной тем, кто готов заплатить. — Он что, сутенёр? — Наташе это тоже кажется смешным. — Держит клубы для мужчин? Стриптиз и всякое такое? — Это слишком грубые слова, — доктор глядит неодобрительно, и Наташа сразу перестаёт смеяться. — Но, надо признать, тяга к сексу — его слабость. Иногда мне кажется, что если его что-то и погубит, то это будет женщина. — А остальные двое? — Мистер Асаб занимается защитой наших интересов. Он человек жёсткий, решительный, и такая работа ему по вкусу. Если требуется силовое вмешательство, его люди сделают всё быстро, профессионально — и так, что все несколько раз подумают, прежде чем переходить нам дорогу. — Мускулы Синдиката, — рассеянно произносит Наташа. — Так было написано в ваших досье? — Мне их не показывали. Просто говорили, что делать, и я делала. — Теперь ты делаешь только то, что хочешь. Помни об этом. Я просто помогаю тебе понять, чего именно тебе хочется. — А третий — ты? Доктор кивает. — Я занимаюсь планированием. Я достаточно сведущ в разных областях, и у меня большой жизненный опыт. Если продолжать анатомические аналогии, то Асаб — мускулы нашей организации, а я — её мозг. — А двинутый на сексе Надиви — он тогда… Наташа снова хихикает. Зал перед глазами плывёт. Доктор протягивает бокал, и она пьёт, не задавая вопросов. — Надиви торгует сексом, сексуальностью. Асаб — оружием и смертью. Ну а я работаю с людьми. У меня это получается лучше всего. Я хорошо разбираюсь в людях. К каждому нужно подобрать свой ключ, и в этом мне нет равных. У доктора гипнотический взгляд. Он кажется Наташе магом, недобрым, но знающим всё и обо всех. Он смотрит прямо в душу. — Это, — он кивает на сцену, — лишь часть нашего бизнеса. И ты можешь тоже участвовать. Не только в роли моей спутницы. Ты можешь сделать больше. — Я работаю на Агентство, — говорит Наташа. Слова даются с трудом.