— Руки держите на виду, — говорит один из них. — А то тут вас и положим. Он делает шаг к пикапу, и Райя заступает ему путь. — Подождите-подождите, нас нельзя так просто обыскивать! — быстро говорит она. — Нам обещали особые условия, обещал сам полковник! Ваше командование о нас знает. Полковник обещал, что нам не будут мешать! Я лично его знаю. Он человек слова. Военный глядит на неё недоверчиво, но с места не двигается. Его челюсть под подбородочным ремнём двигается, будто он пережёвывает услышанное. — Что за полковник? — спрашивает он. — Я не могу назвать его имя, — отвечает Райя. Военный хмыкает и отодвигает её в сторону. — Стойте! — Райя кладёт руку ему на плечо и наклоняется к его лицу. — Я скажу, как его зовут. Но только не при всех. Поговорим в вашей машине, идёт? Военный медлит, а потом кивает на внедорожник. — Пошли. Райя идёт за ним и вдруг спотыкается, начинает прихрамывать, будто ей что-то попало в сандалию. Она на ходу разворачивается к военным спиной и наклоняется до самой земли, поправляя ремешок на щиколотке. Те одновременно опускают взгляды, рассматривая её голые ноги и всё остальное, что открыла задравшаяся юбка. Кирк внутренне собирается, готовясь действовать. Райя, всё ещё наклонившись, глядит на него. В её глазах молчаливый сигнал. «Сейчас». Кирк и Райя срываются с места одновременно: она прыжком уходит из конусов света, а он бросается за машину, на бегу выхватывая пистолет и давя на спуск. Массивные фигуры военных видны в свете фар чётко, как мишени. Кирк стреляет в лица, в ноги, в низ живота, под бронежилет. Одного убивает первым же выстрелом, второго ранит в лицо. Оказавшись в темноте за машиной, он крадётся к каменному льву. Военные кричат и бегают, стонет раненый. Райю Кирк не видит. Он едва успевает заскочить в выбитые двери театра, когда по нему открывают огонь из всех стволов. Его прижимают очередями, не дают высунуться. Военные не жалеют патронов, и внутрь вестибюля с потоком пуль летит град осколков бетона и штукатурки. Шквал выносит остатки дверной рамы. Кирк прижимается к стене до тех пор, пока они не перестают палить. В настороженной тишине отчётливо слышно, как раненый в лицо ругается и стонет. Хлопают пистолетные выстрелы — один, два. Кирк, высунувшись вполглаза, видит, что один из троих теперь лежит, выронив автомат и схватившись обеими руками за колено, а двое других палят в темноту, повернувшись к Кирку спиной. Мгновенно прицелившись, он стреляет одному в поясницу, ниже бронежилета. Другой, разворачиваясь, получает следующую пулю в бок, а потом ещё две в лицо. Раненый в ногу пытается поднять оброненный автомат, но выскользнувшая из темноты Райя приставляет пистолет к его лбу и стреляет. Кирк идёт к ней, опустив оружие. Она стоит в свете, оглядывая убитых. — Наш связной — всё, — говорит Райя, кивая в сторону пикапа. Проследив её взгляд, Кирк видит неподвижное тело, смятое автоматной очередью. — Берём чемоданы и уезжаем, — говорит Кирк, шагая к багажнику пикапа. Труп связного мешает пройти, и через него приходится перешагнуть. Они быстро закидывают чемоданы в свою машину и уезжают. Кирк прилагает все усилия, чтобы поскорее выехать из города, и адреналин в крови помогает, обостряя реакцию. Райя не говорит ни слова, не отвлекает. Выведя машину на шоссе, Кирк вздыхает с облегчением. Говорить не хочется. У Кирка это всегда так после боя — особенно если кого-то убил. Только через некоторое время он понимает, что лицо онемело от долгой неподвижности, а на шее выступил пот, а в салоне очень душно. Открыть окно он забыл. Он вытирает шею ладонью. Райя молча включает кондиционер. — Я лет пять прожила в Манчестере. Там и выучила английский. А потом переехала в Израиль. В двадцать три года завербовалась. А потом — Агентство. Кирк долго молчит. Райе даже кажется, что он её не услышал. — А я после Канады жил в Гонконге, — говорит он. — Когда родители погибли, записался в армию, потом стал наёмником. Был ранен, попал в госпиталь. Когда лежал там, пришёл человек и предложил мне особую работу. Так я узнал про Агентство. — Знакомая история, — говорит Райя. — Тогда я решил, что с меня хватит войны. Что я уже не хочу быть наёмником. Что Агентство с его маленькими точечными операциями мне больше по душе. Но и здесь… Он глядит в зеркало заднего вида. Города не видно, но Кирк чувствует, что он там. И у Райи тоже наверняка это ощущение. Можно даже не спрашивать. — Давай поговорим, — произносит Кирк. — О чём угодно, о любой ерунде. Это помогает отойти. Сбросить напряжение. — Есть ещё способ сбросить напряжение, — говорит Райя, поглядывая на Кирка. Он смотрит ей в глаза, и она не отводит взгляд. Это всё же будет неправильно. Неуместно. Только не после этого города. После него ничего не хочется. Кирк переводит взгляд на дорогу. — Тебя дома кто-нибудь ждёт? — спрашивает он. Она качает головой. — Я и не знаю, где это теперь — дом. Да и вообще, это всё — кухня, быт, стирать носки — это не для меня. Последнего, кто пытался убедить меня осесть у него дома, я выставила за дверь. Кирк усмехается. Райя тоже невесело смеётся. — У тебя глаза закрываются, — говорит она. — Давай я поведу, а ты поспишь. — Да нормально. В целом. — Давай, не строй из себя крутого. Тут удобное сиденье. Она говорит без своей привычной колкости — мягко, с простой человеческой заботой. Кирк медлит, а потом соглашается. Они останавливаются на трассе, выходят, чтобы поменяться местами, и Кирк идёт к багажнику, будто что-то вспомнив. — Надо посмотреть, что он нам привёз. Ничего другого мы всё равно уже не получим, но хочется знать, с чем придётся работать. Они открывают чемоданы. В тусклом свете лампочки поблёскивают компактные и точные автоматы, прицелы, глушители, запасные магазины, коробки с патронами. На мягкой подкладке уложены тактические гарнитуры, аккуратно свёрнутые разгрузки. — Прямо как открывать подарки, — произносит Райя, оглядывая оружие. — Рождество в этом году наступит пораньше, — говорит Кирк. — И будет жарким. — Я напишу Бенуа, что мы готовы. Райя отправляет сообщение, а Кирк глядит назад, туда, где в темноте остался город. Там очень легко остаться одному. Вот что тяжелее всего. Там пусто, мертвенно и одиноко. Там не чувствуешь жизни. Совсем как тогда, когда раненый солдат Кирк Меррит брёл в темноте через разрушенные кварталы Тринидада, и вокруг не было никого из своих — никого не было, они все ушли, а он был брошен и один, один, один, и страшно было умереть там, и даже не смерть пугала больше всего, а то, что в последние секунды никого не будет рядом. — Ложись спать, — ладонь Райи ложится на плечо. — Я поведу. Спи и ни о чём не думай. — У тебя так получается? — спрашивает Кирк, всё ещё глядя назад. — Получается. Пока что получается. Он идёт к пассажирской двери, откидывает сиденье, ложится и закрывает глаза. Райя ведёт, поглядывая на него. Тревога и одиночество растворяются, мысли текут всё медленнее, и через несколько минут Кирк засыпает под шум двигателя. 25. Цена своей шкуры Уже за полночь. Народу полно. Обычный вечер в «Каса Нове». И Надиви тоже здесь, сидит у хозяина в кабинете. Нравится ему тут бывать. Пьют там, дуют кальян, оттягиваются. А мы, внизу, работаем. Всё как всегда. Я кручусь, встречаю всякую мелочь, стараюсь обуть кого-нибудь из туристов. Джен на сцене сверкает задницей. Все при деле. Разве что минутка выдастся постоять и перевести дух. И при всём при этом тут куда легче. Я это сразу почувствовала, как только освоилась — легче и безопаснее, чем на улице. Тут, в шумном клубе, в сверкающем свете, можно подумать, что всё прошлое просто приснилось. Приснилось, как в шестнадцать лет пошла на панель. Как избили какие-то подонки, а потом сказали, что теперь я работаю на них. Как оставили совсем чуть-чуть из того, что я заработала, и этого едва хватило, чтобы расплатиться за лекарства для отца, и чтоб заплатить сиделке. Как через два года увидела на панели новую девчонку. Как пыталась предупредить её, отговорить. Какое взрослое у неё было лицо, когда она рассказывала мне, что у неё двухлетняя дочка, и её надо кормить. Как сутенёр меня отлупил за то, что пыталась отговорить новенькую. Как потом болели сломанные рёбра. В тот день мне как раз исполнилось восемнадцать. Как Надиви забрал меня с улицы. Как через неделю работы в клубе я узнала, что изуродованный труп той девчонки нашли в овраге за городом. Как я пыталась узнать, что стало с её дочкой, но не сумела выяснить ничего. Как намекнула хозяину клуба, что девчонку мог убить её бывший сутенёр. Как хозяин бросил: «Не лезь не в своё дело». И это всё тоже пройдёт. Когда Агентство закончит свою работу здесь, и Куратор перевезёт меня в Америку. Вся грязь останется тут, а я буду там. Начну жизнь заново, с чистого листа. А об этом всём и вспоминать не стану.