Патрик все еще не мог придумать, о чем говорить. Он чувствовал себя так, словно его ударили в грудь. К счастью, Антония Хант активно вела разговор за двоих. Она рассказывала ему о раскопах — об обоих раскопах, — и он отметил, что она удивительно уничижительна по отношению к себе, но слишком великодушна по отношению к своему отцу. Она даже оправдывала его решение снять всех волонтеров с раскопа в Серсе, хотя было ясно, что для нее это многое значит. Когда она начала говорить ему о римском поэте Кассии, который, как она полагала, был связан с Серсом, она стала совсем другой девушкой. Собранной, острой и ничуть не взволнованной. И она не делала скидки Патрику на то, что он не специалист. Он мог слушать ее, он мог спрашивать непонятное, но, похоже, она считала, что он все понимает. Этим она ему нравилась. Это выгодно отличалось от покровительственно-снисходительной манеры остальных. Но Патрик не мог задавать много вопросов. Фактически он и не спрашивал ничего. Она оказалась совсем иной, чем он ожидал. Что, черт возьми, делает Майлз, играя с такой девушкой? Почему он не держится кого-нибудь своего типа, вроде Нериссы? — Так что вы думаете о Серсе? — спросила Антония Хант, резко прерывая его мысли. — О Серсе… — повторил он с глупым видом. — Извините, мы называем его Серсом, источником, я имею в виду ту пещеру. Он задумался, что сказать. Беседуя с кем-либо другим, он мог бы сделать тонкое замечание и на этом успокоиться. Но с этой девушкой он не мог этого сделать. Впервые со времени их встречи она прямо посмотрела на него. Ее лицо было открытым и слегка обеспокоенным, как будто то, что он думал, было действительно очень, очень важным для нее. Он вспомнил, как утончились губы ее отца при упоминании ее имени, он вспомнил слова Майлза: — Ах, Девственница Весталка! Бедняжка Тони ничего не знает, так что ее это задеть не может, а Нериссе все равно. Патрик почувствовал, что он должен защитить ее, рассказать ей всю правду. — Мне кажется, — начал он наконец, подыскивая слова, — обитаемым это место не назовешь. Но такое ощущение… будто кто-то живет там. Или жил однажды… — Он залился краской. — Нет, это неправильно. Думаю, это такое место, где прошлое ощущается очень близким. Ее губы дрогнули. — Вы хорошо сказали! Именно это и ощущаешь. Потом она улыбнулась ему. Не быстрой короткой улыбкой, как в Серсе, а широкой, настоящей, от которой у него перехватило дыхание. — Идите сюда, вы, оба, — кричала Моджи внизу на дороге. — Идем, — отозвалась Антония и пошла за девочкой. Смутно Патрик ощущал солнце за своей спиной, и запах дикого тимьяна, и бриз, мягко взметающий пыль вокруг его лодыжек. Медленно он последовал за Антонией Хант вниз по тропе. * * * …К облегчению Патрика, Майлз ничего не заметил, когда он и Моджи наконец добрались до Лез Лимоньерс, оставив Антонию Хант на мельнице. Майлз был в слишком приподнятом настроении, чтобы заметить что-либо: обновленный, свежий и чрезвычайно похожий на щенка в своем стремлении показать Патрику комнату, которую он для него приготовил. Это была большая, полная воздуха и выкрашенная в ярко-белый цвет комната с прохладным полом, покрытым голубой плиткой, и с захватывающим дух видом на ту сторону горного хребта, где находилась Рок де Сент-Пасту. Майлз проявил некоторую заботу (в духе Майлза), чтобы устроить друга как можно более комфортабельно, найдя пару чистых простыней и подушку и даже поставив веточку бугенвиллеи в банке из-под джема на окно, где она поникла на солнце и разбросала лепестки по всему подоконнику. Он оставил Патрика распаковываться и вышел за шампанским, ожидавшим во льду, и тортом tatin, [3] купленым в деревенской пекарне, и pâté de sanglier, [4] который им предстояло есть без хлеба, поскольку купить его он позабыл. Патрик, появившись на террасе после душа в шортах и футболке, нашел отсутствие хлеба непонятно трогательным. Ему от этого стало хуже. Он сел на один из железных стульев, развернутых к горам, и слушал, как Майлз обменивается с Моджи шутками на кухне. Потом он наклонился вперед и положил локти на перила. Неодолимое чувство опасности охватило его. Он никогда не испытывал ничего похожего. Ни разу. Даже близко. Это было ужасающе. Чувство было такое, как будто кто-то сковырнул струп и выставил голую плоть под жаркое солнце. Он глотнул пахнущего лимоном воздуху. На память пришел пассаж из Кассия: Мальчик зловредный, неужто тебе не прискучит Целиться в нас, посылая колючие стрелы? Жалкое, честно сказать, развлеченье для бога — охота на смертных! Ведь не дано от тебя никуда нам укрыться. Кровью, страдая, истечь — вот и все, что мы можем. Так неужели тебе никогда не устать от занятья такого? «Ты должен уехать отсюда, — внезапно подумал Патрик. — Найди какое-нибудь оправдание, заболей, неважно. Только уезжай немедленно и возвращайся в Англию. Майлз будет взбешен, но что ты сможешь сделать? Какая у тебя есть альтернатива? Остаться здесь и попытаться отбить девушку лучшего друга? Или сидеть и наблюдать, как он ее обманывает? Да, выбор богатый! Ты должен по-быстрому убраться отсюда!» Глава 5 Рим, 31 марта 53 г. до Рождества Христова Всю неделю Кассий пребывал в ужасном состоянии. Он старался не показывать этого, когда был с Плавтом, но старик был слишком чутким, чтобы его можно было долго дурачить. В своем стремлении хорошенько развлечь своего «молодого друга» он устроил два элегантных маленьких обеда, сольный концерт и несколько оживленных дискуссий по философии, астрономии и этике. Кассий пытался делать вид, что всем этим наслаждается. Но в конце концов наступил вечер, когда Плавт выпил слишком много изюмного вина и совершил ошибку, поздравив Кассия с «достойным» курсом, который тот избрал, чтобы избежать случайных встреч с дочерью Публия Тацита Силана. — Рим полон красоток! — восклицал он с жизнерадостной беззаботностью шестидесятивосьмилетнего, для которого подобные глупости были уже в прошлом. — Ты поступаешь правильно, мой мальчик! Достойно! Я горжусь тобой. Кассий стиснул зубы и рявкнул вольноотпущеннику, чтобы тот наполнил его кубок вином. Он не нуждался в заверениях Плавта, что поступает правильно. Разве у него был выбор? Одного взгляда на дом ее отца было достаточно, чтобы понять — любое другое поведение было бы безумием. Спустя три дня после Дня Крови он бродил по Палатину и разыскивал ее дом. Смеркалось. Он только что освободился с дежурства, и после шума казарм Палатинский холм был как могила. Дом ее отца находился на одной из самых тихих и респектабельных улиц, недосягаемо удаленной от несущейся с Тибра вони. Каждый кирпич, каждая плитка сдержанно свидетельствовали о наследственном богатстве. «Нам нет необходимости выставляться напоказ, — тихо шептал дом. — Хвастовство — для плебеев и выскочек». Фасад без окон, ничем не украшенный, цвет простой — «этрусский красный». Скромный порог из желтого нумидийского мрамора и простая дверь из обитого гвоздиками бука. «Никакой показухи, — шептал дом. — Мы держим нашу роскошь внутри. Фонтаны и фрески, цветущие сады и мозаичные мраморные полы». Так что, конечно, Плавт был прав, если подумать. С головой уйти в свои обязанности, вообще забыть о ней. Он лишь хотел, чтобы Плавт не считал необходимым так неискренне аплодировать ему в лицо. Но, к несчастью, старик делал это, так что Кассий огрызался, а потом чувствовал себя неловко. Что побудило его в качестве компенсации предложить сходить на поэтический вечер вместо друга, когда Плавт, выходя из купальни, растянул лодыжку. Ах, как же боги наслаждаются своими маленькими шутками! Кто бы мог подумать, что из всех людей именно Плавт будет его губителем? Вечер имел место на другом конце города и, как опасался Кассий, оказался мучительно скучным. Хозяин, давний друг Плавта по Судебной палате, решил осчастливить присутствующих чтением полной версии своей эпической поэмы «Легенды глубин». Плавт, наделенный заранее копией, великодушно заявил, что это «прекрасный академический труд на тему, которой незаслуженно пренебрегли». — Недостаточно пренебрегли, — кисло подумал Кассий, подавляя зевоту. Ему хотелось оказаться дома, со стариком. По крайней мере, ему не пришлось бы носить эту проклятую тогу, которая казалась чуждой и громоздкой после военной формы. И кроме того, тогда он мог бы как следует выпить. Он оставил Плавта, с комфортом возлежащего на кушетке с флягой вина. Кушетка стояла на террасе, откуда он мог наблюдать за своими рабами, занятыми одним из его любимых развлечений — охотой на улиток в овощных грядках при луне. — Вон там, Солон! Не дай маленьким шельмецам заползти в брокколи! Добрый, умный, скромный, старый Плавт, подумал Кассий с чувством вины. Чем провинился он, заслужив такого неблагодарного друга, как я? Подавляя очередной зевок, он начал считать присутствующих по головам, чтобы чем-то себя занять. Она была в двух рядах перед ним, через проход, слева от него. Она сидела очень прямо и неподвижно, напряженно глядя прямо перед собой, что моментально подсказало ему: она знает о его присутствии. На ней было одеяние без рукавов цвета темного сапфира — цвета ясного ночного неба, перед тем как угаснет последний луч света. Жемчуг в ушах и все тот же золотой полумесяц на груди. Никаких колец, кроме печатки на мизинце правой руки, которую он заметил, когда она смахивала со щеки темную прядь волос. Так значит, она не обручена. Он гадал об этом и ругал себя за то, что не уяснил этого, когда они встретились. На ней не было румян и подводки для глаз, не было и свинцовых белил на лице. Она в этом не нуждалась. Ее кожа сияла, контрастируя с мерцающей темнотой ее наряда. Вдруг чтение подошло к концу, раздались жидкие аплодисменты. Люди вставали, потягивались, переговаривались и начинали перемещаться по направлению к столовой.