Кассий видел, как она повернулась и что-то сказала коренастому моложавому мужчине (ее брату?), сидевшему рядом. Кажется, она сказала, обмахиваясь: жарко, можно я выйду подышать свежим воздухом? Брат подумал и одобрительно кивнул. Вероятно, он был полон нетерпения добраться до столовой. Кроме того, что плохого может с ней случиться на этом собрании? Все еще обмахиваясь, она встала и выскользнула на террасу. Боги, что я делаю? — с бьющимся сердцем спрашивал себя Кассий. Разумным (а на самом деле единственным) решением было бы распрощаться с хозяином и поскорее уйти. Но это было бы малодушно и жестоко. И неучтиво к тому же. По крайней мере, он должен был извиниться за поводок еще на следующий день после процессии. «Дурак, — прозвучал иронический голосок. — Неужели ты в самом деле думаешь, что это имеет что-то общее с учтивостью?» Сад юриста был приятным местом, с прямыми посыпанными песком дорожками, обрамленными розмарином и слабо освещенными лунным светом и факелами. Которые все же оставляли массу тенистых мест у фруктовых деревьев. Он нашел ее в конце аркады тутовых деревьев. Она не стала притворяться, что удивлена тем, что он последовал за ней, но слегка отодвинулась в тень, чтобы проходящим по другому концу аркады казалось, что он один. — Ты не был на Играх, — тихо сказала она. Без предисловий. Он подумал, что это смело. — У меня были дела, — солгал он. — Ты сказал, что будешь там. — Да. — И тем не менее не пришел. — Нет. — Играешь со мной? — Нет-нет. Ее лицо было серьезным, и он видел, как она дрожит. Ее опущенные руки мяли ткань платья. — Я оскорбила тебя, — вдруг сказала она, сильно его удивив, поскольку об этом он думал менее всего. — Что-о? — В тот день, когда мы встретились… Я была груба, я насмехалась над тобой. — Она подняла подбородок. — Извини меня. — Нет, — быстро возразил он, — это я должен извиниться перед тобой. Я должен был представиться, а не допускать всего этого. Я поступил нечестно. Поэтому я и пришел сюда. Чтобы извиниться. — Еще одна ложь. Его щеки потемнели от стыда. Он надеялся, что свет луны достаточно тускл, чтобы она этого не заметила. — Я понятия не имел, — сказал он, — что ты будешь здесь сегодня вечером. Если б знал, то не пришел бы. — Он сообразил, как это должно звучать, и вспыхнул снова. Ее губы изогнулись в улыбке. — Мой отец иногда разрешает мне выходить, как ты знаешь. При условии, что мой брат будет меня сопровождать, а мероприятие будет достаточно скучным и почтенным. Думаю, что моя семья терпит мой интерес к поэзии, потому что это удерживает меня от неприятностей другого рода. Последовало молчание, пока оба обдумывали сказанное. Она наклонила голову: — Ты избегаешь меня, да? — Да, — мягко сказал он. — Почему? — Ты знаешь — почему. Она подняла голову, и их глаза встретились. Он заколебался. — Это слишком опасно. Для нас обоих. И ты это знаешь. Иди в дом, прямо сейчас. Найди своего брата и сделай так, чтобы он увел тебя. Немедленно. Я подожду здесь, пока ты не уйдешь. Он отступил, давая ей пройти, но она не шевельнулась. Он видел, как побледнело ее лицо. У него сжалось сердце от того, с каким достоинством она пыталась справиться со своей обидой. Но слезы выступили на ее глазах и заструились по щекам. — Нет, — сказал он, — не надо плакать. Не сознавая, что делает, он протянул руку и начал вытирать ее слезы. Она стояла совершенно неподвижно, пока он касался ее щеки. Потом прекрасным гордым движением, что спустя годы будет стоять перед его глазами, она повернулась к нему спиной, так, что он больше не видел ее слез. В лунном свете ее волосы были лентой мрака на спине. Ее шея была бледной и незащищенной. Он стоял, опустив руки, наблюдая за безмолвными подъемами и опусканиями ее плеч, пока она плакала. Наконец, он подошел, мягко развернул ее и привлек к себе. Глава 6 Воскресенье, 18 сентября 1988 г. До приезда Патрика в Ля Бастид Антония обычно проводила субботние ночи с Майлзом в Лез Лимоньерс. По воскресеньям она поднималась пораньше, надевала свое кимоно и выходила на террасу наблюдать восход солнца. Но последние две недели она смущалась выходить в кимоно. Ее приводила в замешательство возможность столкнуться с Патриком, после того как она спала с Майлзом. Она говорила себе, что это нелепо, что она может спать с кем пожелает. Это не помогало. Ночами она лежала без сна, гадая, мог ли Патрик услышать, как они с Майлзом занимаются сексом. Это было едва ли вероятно, так как его комната находилась на другом конце дома. Но все эти дни Майлз устраивал такой шум! Как будто он хотел, чтобы его друг слышал. Этим субботним утром она лежала в постели дольше обычного. Ее лицо было одеревенелым от усталости. Работа в Серсе и на главном раскопе брала свое. А прошлой ночью все легли поздно. Майлз с Нериссой настояли на поездке в Сент-Эвлали-ле-Терм, за двадцать пять миль, чтобы поужинать в ресторане, отмеченном в Мишлене тремя звездочками, а поскольку отец Антонии отказался присматривать за Моджи, им пришлось взять ее с собой. Моджи провела вечер, проспав, свернувшись в «панде», и Антония то и дело выходила присматривать за ней. Был третий час ночи, когда они вернулись в Ля Бастид. Они подбросили Саймона с Нериссой на мельницу и поехали в Лез Лимоньерс. Майлз собирался смотреть церемонию открытия Олимпийских игр по телевизору, Патрик отнес спящую Моджи в ее комнату и присоединился к Майлзу, а Антония пошла спать. Теперь она лежала, созерцая игру солнечных лучей на потолке, слушая, как Майлз посвистывает в подушку рядом с ней. Спасительной особенностью прошлой ночи, думала она, было то, что она спала, когда он пришел, и у них не было секса. Потом до нее дошло, что это совсем не то, что надо бы чувствовать в отношении своего бой-френда. Возможно, Майлз прав, и она фригидна. Но скорее они просто не подходят друг другу. Она чувствовала себя слишком усталой и слишком смущенной, чтобы разбираться в этом сейчас. И отчаянно нуждающейся в чашке кофе. Она выползла из постели, натянула шорты, бюстгальтер и футболку. Потом заплела волосы в косу и спустилась вниз. Через французское окно она видела Моджи и Патрика за завтраком на террасе. Моджи, дергаясь, наливала Патрику кружку кофе. Его лицо было невозмутимо, когда он смотрел на восьмилетку, держащую в нетвердой руке кофейник. Она уже пролила большое количество кофе на стол, но он делал вид, что не заметил, хотя быстро поддержал свою кружку, чтобы она ее не расплескала тоже. Он серьезно поблагодарил ее, и она втянула щеки, чтобы не выглядеть слишком довольной. Наблюдая за этой маленькой сценкой, Антония желала, чтобы Патрик полюбил ее так же, как, кажется, полюбил Моджи. Или даже больше. Но с самого своего приезда он всегда избегал ее. На раскопе он вежливо выслушивал ее инструкции и при первой же возможности уходил. Он никогда не болтал и не шутил с ней. И никогда не называл ее Тони. Она не любила свое прозвище, но ее задевало, почему он им не пользуется. «Антония» звучало так властно. Невозможно произнести, не растягивая слова. «Ты все испортила с самого начала, — говорила она себе. — В тот первый день в Серсе, когда ты вела себя как сумасшедшая сельская учительница: „Ах, это так хорошо сказано!“ Кто бы не чувствовал в этом снисходительности!» С тех пор стало только хуже. Когда Патрик был поблизости, она смущалась, что еще более повышало вероятность ляпнуть что-нибудь невпопад. Как на следующий день за ланчем, когда он задал один из своих вопросов о Кассии. Поясняя свою мысль, она собиралась отметить пассаж в его экземпляре «Стихотворений». Он спокойно попросил ее не делать этого, объяснив, что книга библиотечная. — О, простите, — сказала она быстро, — разумеется. Потом она представила, как это, должно было, прозвучать. Разумеется, она из библиотеки. Разумеется, вы не можете позволить себе покупать новые книги. Разумеется, разумеется, разумеется. Так что вряд ли можно обвинять его в том, что он тебя недолюбливает. Но почему тогда временами возникает чувство, что он ее защищает? Как вчера вечером, когда она провела на раскопках десять часов, а Майлз вел себя особенно «майлзово», да и отец решил затеять с ней битву по поводу того, на что сделать упор в следующей секции. Патрик бродил рядом и небрежно отвлекал их обоих, давая ей такую необходимую возможность перевести дух. Это не имело смысла. Но… Майлз говорил, что Патрик самоуверенный. «Он должен быть таким. Он вырос в Вайоминге и верил, что сможет попасть в Оксфорд. Это о чем-нибудь да говорит». Но бывали моменты, когда Антония сомневалась в этом. Как прошлой ночью, на кухне в Лез Лимоньерс. Майлз ушел на мельницу за джипом, чтобы ехать в ресторан на двух машинах. Как всегда, когда они собирались куда-нибудь хорошо посидеть, он был под кайфом, и его прощальный залп относительно ее костюма напутал ее: — Ты слишком высокая для того, чтобы носить такое изумрудно-зеленое платье. Ты выглядишь как гребаный попугай. Обдумывая это, она спустилась вниз и нашла Патрика в кухне, глядящего в окно. Он не слышал, как она вошла. На нем была простая белая рубашка и серые брюки. Майлз одолжил ему пару золотых запонок, но у него, должно быть, не хватило терпения возиться с ними, и он просто закатал рукава, положив отвергнутые запонки на стол.