С криком он оттолкнул ее, и она, отлетев к стене, чуть не упала. — Никогда так не делай! — выкрикнул он. — С тобой все в порядке? Тебе повезло, что ты осталась цела. Дрожа, она вытерла рот тыльной стороной руки. — Как будто тебя это волнует! В этом была вся Тацита: сейчас — благородная девица, а в следующее мгновение — уличная девчонка. Он любил эту ее черту. Он коснулся пальцем плеча и отнял его потемневшим от крови. — За что? Она вздернула подбородок. — Теперь я оставила на тебе свою метку. Ты не забудешь меня, пока будешь в походе. — Это невозможно, чтобы я забыл тебя. Он подошел к ней и мягко взял за затылок, отклоняя назад ее голову, чтобы открыть шею. — Возможно, мне стоит сделать с тобой то же самое. Она стояла совершенно неподвижно. — Что ж, давай. Если посмеешь. Он рассматривал белизну ее шеи. Потом вздохнул, нагнулся и поцеловал ее пульс. — Ты ведь знаешь, что я не смогу, — прошептал он. Она вывернулась из его объятий. — Трус! Я должна была заклеймить тебя каленым железом вместо этого. Ведь именно так поступают с трусами, правда? Она сняла с пальца свое кольцо-печатку. — Надо было раскалить его на огне и заклеймить тебя! Бросив кольцо на плиты, она отвернулась. Он положил руки ей на плечи. — Ты же не собираешься потерять меня? — Ах, нет? А что, если тебя убьют? — Не убьют. Но даже если и убьют, я всегда буду с тобой. — Он положил руку ей на сердце. — Здесь. — Говоришь, как поэт! Чего хорошего в том, что ты будешь у меня там? Он не ответил. Сегодня она была в плохом настроении: сердитая и обиженная. Это была его вина. Любая попытка поговорить с ней оборачивалась ложью и отговорками. Без сомнения, и выбор места для встреч тоже способствовал этому. Она была слишком молода, чтобы встречаться на кладбище. Чувствовать рядом смерть — к чему это. — Извини. Я не должен был приводить тебя сюда. — Ты не приводил меня сюда. Я сама пришла. — В ближайшее время подыщу для наших встреч что-нибудь другое. А вскоре вообще все изменится. Зачем прятаться в тени, если мы поженимся? Он почувствовал, как напряжение отпустило ее тело. — Как ты собираешься этого добиться? — спросила она не глядя на него. — Найду способ. Быстро, чтобы он не заметил, она вытерла глаза пальцем. Потом потрогала ближайшую погребальную нишу, как талисман. Склеп вмещал в себя не одно поколение большой римской семьи, и она часто дразнила его этим. Внутренние стены склепа были заставлены урнами. Каждая сидела в зубчатой нише тошнотворно-зеленого порфира и была украшена погребальными портретами. Мемориальные доски называли точную продолжительность жизни покойного — в годах, месяцах и днях. Ниша, которой коснулась Тацита, была местом упокоения женщины, некой Прокулы Секунды. Судя по портрету, она была неустрашимо-безликой матроной, с диадемой волос, перевитых, как канаты, и, судя по ее выражению, слишком сильно. Ее урна была роскошной и помпезной, почти полностью покрытой фамильными эмблемами. Ясно, что ее муж — чей пепел соединился с ее несколькими годами позже, — был человеком небедным. Тацита пробормотала: — Думаю, что ты выберешь место вроде этого. У тебя не хватило вкуса выбрать приличный склеп. Он улыбнулся. — Я такой. Крестьянские корни проявляются при любой возможности. — Он на мгновение задумался. — Если хочешь знать, я выбрал этот склеп, потому что он напоминает мне о тебе. — Не смешно. Попробуй снова. «Образцовая женщина, — прочел он вслух надпись на мемориальной доске, — которую боги наделили всеми добродетелями. Послушная, уравновешенная, бережливая и покладистая…» Он почувствовал, как она подавила смешок. «Никогда не было случая, чтобы она игнорировала желания своего мужа, или теряла терпение, или ругала его…» — Все, достаточно! Она повернулась к нему лицом, и его сердце подпрыгнуло: она смеялась. — Так я прощен? — спросил он. — Насчет этого не знаю. Давай не будем торопить события. Он наклонил голову в знак согласия. Они слились в поцелуе. Когда же они остановились, чтобы перевести дыхание, она дотронулась до метки — укуса на его плече. — Больно? — Да. Медленно она сунула ноготь в запекшуюся кровь, чтобы разбередить рану. — Теперь еще больней, — сказал он. — Хорошо. Тебе это полезно. Двумя пальцами она мягко разделила края раны и опустила голову на его плечо. — Расслабься, — прошептала она. — Ты напряжен, как жеребец. Она нежно подула в рану, соединила ее края и запечатала ее языком. Это было похоже на атаку маленьких, странных, острозубых ночных созданий. — Вот, — шепнула она, — теперь часть моего духа будет в тебе навсегда. Она прикрыла рану рукой. — Останется красивый шрам! Растущий месяц, прямо — как мой амулет. Теперь, куда бы ты ни шел, я буду с тобой. — Я это сделаю и без шрама. — Прекрасные слова, поэт. Но этот шрам останется. Нахмурившись, он изучал ее лицо. — Что случилось? Это ведь не только из-за моего отъезда в Галлию? Она встретились с ним глазами и внезапно сделалась совсем юной. — Кассий, я боюсь. — Чего? — Не знаю. Именно поэтому я и боюсь. — Тацита, будь умницей. Скажи мне.