Майлз превзошел сам себя. Он смешал в беспорядке контекстные листы с главного раскопа и из Серса, затем использовал листы из ее записей, аккуратно свернув из них стрелки, указывающие путь. Наверное, из-за этого он оставил «панду» на мельнице и проделал весь путь пешком. Сидение за рулем помешало бы вдохновению. — Как ты думаешь, он знал, что делает? — пробормотал Патрик, когда она вернулась к джипу. Она не ответила. Конечно, Майлз знал. Если будет утеряна хотя бы часть контекстных листов, весь раскоп будет развален. Труд двенадцати недель пойдет прахом, без надежды на восстановление. Нечего говорить о растраченных впустую деньгах и тех обвинениях, с которыми неизбежно столкнется ее отец на факультете. Слава Богу, он благополучно пребывает в Тулузе. Правда, он позвонил как раз тогда, когда они уезжали, — хотел, чтобы она посмотрела на деталь одного из листов. Она солгала ему, сказав, что запрется в мастерской и перезвонит позже. Патрик привел джип в движение, и она бросила на него взгляд. По складкам у его рта она видела, как он зол. Она надеялась, что он будет держать себя в руках до их встречи с Майлзом. Для борьбы придет время, когда у них будет кантарос в целости и сохранности. И тогда, возможно, она тоже позволит себе роскошь злости. А сейчас это лишь помешало бы. Через полтора часа они нашли оставшиеся листы. Узел в ее желудке немного ослаб, впереди забрезжил свет надежды. По крайней мере, одно бедствие предотвратили. Патрик замедлил ход. Они как раз проезжали поворот на Ле Фигароль, далее дорога была слишком узкой для джипа. Они должны будут идти до Серса пешком. Но, к ее удивлению, он не двинулся, чтобы выйти. Вместо этого он барабанил пальцами по рулю. — Ты не выходишь? — спросила она. — Зачем? Мы собрали все контекстные листы и большую часть твоих записей. — Но ведь кан… — Я говорю, мы сейчас развернемся и поедем обратно. Она в недоумении посмотрела на него. — О чем ты? — Антония, это не способ найти кантарос. — Почему? — Ты действительно думаешь, что он будет ждать нас в Серсе, как горшочек с золотом на другой стороне радуги? Она сглотнула. — Что? — Он имеет нас где хочет, Антония. Мы ползали по этим чертовым горам, как муравьи! Он зол потому, что узнал о нас. Не знаю как, но узнал, и мечтает нам навредить. — Так что, по-твоему, нам делать? — Возвращаться и ждать его. — Но… — Мы должны ему показать, что он не может нас контролировать. Когда он поймет это, он отдаст нам этот чертов кубок. Он был прав. Но то, что он предлагал, было невозможно. — Я не могу это сделать, — сказала она, — я должна пойти в Серс. Я должна убедиться. Он внимательно изучал ее лицо. — Хорошо, хорошо. Он развернул джип и припарковал его, как обычно, рядом с поворотом к ферме. Антония положила контекстные листы на пассажирское место, придавив камнем. — На, — Патрик протянул ей ключи, — ты лучше повесь их. Она бросила на него недоумевающий взгляд. — Ты не собираешься участвовать в борьбе? — Кто, я? — Уголки его губ приподнялись. — Я только пойду с тобой, чтобы убедиться, что ты не выцарапаешь ему глаза. Внезапно все предприятие поразило ее своей абсурдностью. — Попробуй только остановить меня, — пробормотала она с сожалением. Они обошли изгиб и натолкнулись на три-четыре листа из Введения, привязанных к кусту можжевельника, и на Моджи. Она топала к ним вниз по тропинке, краснолицая и взмокшая. Она была похожа на маленького пыльного гоблина. Антония почувствовала приступ вины. Она совершенно забыла о восьмилетке. — В чем дело, Моджи? Где твой брат? Моджи метнула в нее грозный взгляд. — Он сказал мне отвалить! Он издевался надо мной! Он сказал, я могу быть его помощницей, но потом стал противным и притворился, что это игра, но это не была игра, это просто уловка, чтобы обмануть меня, чтобы я ушла! Ее вспышка подтвердила подозрения Антонии о том, как Майлз проник в мастерскую, не взломав замок. Верхнее окно было слишком маленьким для мужчины, но достаточно большим для ребенка, особенно для такого хрупкого, как Моджи. Она спросила Моджи, взял ли Майлз кубок в Серс. Моджи с негодованием посмотрела на нее. — Моджи, все в порядке, — сказала Антония. — Я знаю, что это не твоя вина. Но нам нужно найти кантарос. Каменный кубок. Он взял его или нет? — Мы сделали бумажный след. — упрямо ответила Моджи. Патрик бросил Антонии предостерегающий взгляд. — Послушай, милая, — обратился он к Моджи, — это ведь не чаша Грааля, это только какой-то глупый кубок, правда? Мы сейчас пойдем в Серс. Ты как, пойдешь с нами? Моджи переводила взгляд с него на Антонию и обратно. Она выглядела так, словно вот-вот расплачется. Потом отрицательно качнула головой. — Двое — это компания, трое — толпа, — пробормотала она и начала спускаться по тропинке. Патрик собирался было последовать за ней, но Антония удержала его. — Пусть идет. Мы захватим ее на обратном пути. — Жди нас у джипа, — крикнул Патрик вслед Моджи. Она не оглянулась. Они тащились по тропинке. Хотя была только середина дня, из-за приближения шторма вокруг потемнело. Небо стало грязно-серым и горячий ветер начал дуть в ущелье — удушливая жара не спадала. По мере того как они шли, бумажный след начал меняться. Очевидно, Майлз устал делать стрелы и развлекал себя школьной версией оригами: «шляпа ведьмы», «двойная спираль», «болельщик». Если бы дело не касалось кантароса, это было бы даже забавным. «Что касается кантароса, — думала Антония, — то даже Майлз не смеет делать ничего подобного». Патрик озвучил ее мысль. — Он не должен был делать ничего этого. Даже для него это слишком. Она промолчала. «Все будет хорошо, — твердила она себе, — все будет хорошо». Они вышли на Майлза без предупреждения. Когда они обогнули изгиб, он был там, взгромоздившись, как гном, на склон над ними. Он курил «Монтекристо» и пил «Вдову Клико» из бутылки. — Здравствуй, брат мой, и прощай! — крикнул он Патрику, поднимая бутылку в издевательском приветствии. — Разве не прекрасно вы поступили, проделав весь путь сюда в такую жару? А какую прекрасную парочку вы составляете! Глупо было с моей стороны не заметить этого раньше! Антония остановилась, успокоить дыхание. — Прекрати, Майлз. Отдай кубок. — Она все время говорит мне, чтобы я прекратил, — усмехнулся он. — Прекрати, прекрати, мне больно! Временами даже не слышишь собственного траха! Но ведь ты уже все об этом знаешь, Пэдди, старина? Или нет? Его глаза были покрасневшими и опухшими. Антония подумала, не плакал ли он. Патрик стоял глядя на друга. — Извини, старина, — сказал он миролюбиво, — я не хотел, чтобы так случилось.