— Кто? — пробормотал он, взяв свежий факс от клиента и начиная его читать. — Антония. Но она не сказала какую. И я, конечно, никогда ее не видела. Она лежала спиной к нему, но он знал, что она расстроена. Он ощутил укол совести. В последнее время он не уделял ей достаточно внимания. И было ясно, что ее актерская карьера никогда не удастся. На нее находил какой-то шок, и она боялась говорить перед аудиторией. В те дни она притворялась, что ходит на прослушивание, но ее агент сообщил, что она не была ни на одном в течение многих месяцев. Патрик гадал, что она делала в это время. И знает ли она о том, что ему это известно. — Может быть, она сочиняет насчет своей работы на телевидении? — предположила Нерисса. — Может быть, — ответил он, поглаживая ее шею и продолжая читать. — И знаешь, — упорно продолжала она, — она действительно встречалась с Саймоном Тойнби. Он отложил свой факс и взглянул на нее. — С Саймоном? Зазвонил телефон. Это опять была мисс Уилкс: «Простите, простите, у меня совсем вылетело из головы, не могли бы вы разобраться с юрисдикцией, которая только поднимает голову?..» — Конечно, Элен. Почему вы мне сразу не сказали? Саймон Тойнби? — С Саймоном Тойнби, — повторила Нерисса с удовлетворением. — Они встретились, когда были в Штатах, и это продолжалось год. По крайней мере, она так говорит. Господи, думал Патрик, на автопилоте следуя за мисс Уилкс, Антония и Саймон Тойнби? Все, что он помнил о Саймоне, это морковно-рыжий хвост, пара костлявых коленок и раздражающая привычка обвинять окружающих. О чем, черт возьми, она думала, сходясь с таким ничтожеством? Боже, уик-энд начинался плохо. Увидеть ее вновь было ужасно. Казалось, последних двенадцати лет вообще не было. Словно он снова оказался на подъездной аллее к дому ее матери в Саффолке, глядя, как она стоит, дрожа под дождем. Ясно, что она чувствовала то же самое, судя по потрясенному выражению ее лица. Она не могла этого скрыть. У нее не было выучки адвоката. На ней были почти те же вещи, в которых он видел ее в последний раз, вплоть до резинки для волос. Никакого макияжа, даже помады. И она едва ли постарела. Лицо было по-прежнему бледным и без морщин, и она до сих пор имела слегка отстраненный вид минойской жрицы с прямой спиной. И все же что-то в ней изменилось. Он вспомнил, как на раскопках она все время за что-то извинялась, будто предваряя критику со стороны отца или Майлза. Теперь он не мог представить ее в прежней роли. Но зачем она вернулась? Зачем, спустя столько времени? Все, что она говорила, было с колкостью: «Да, все еще археолог. Иными словами, я осталась верна мечтам. А ты? Адвокат? Предатель». На это указывало и легкая запинка, когда она услышала, что он работает в Хэммондс Инн. Словно аренда сама свалилась ему в руки, а не была плодом тяжкого труда в течение многих лет. Ему хотелось рассказать ей, как все было на самом деле. Как после следствия он даже не виделся с Пасморами в течение нескольких лет, несмотря на их протесты. Он был отпущен и уехал мотаться по Южной Америке, сам. Всегда только сам. Ему это было необходимо. Так же, как необходимы были трудности и опасности, и ощущение того, что он находится на другой планете, в другом мире, вдали от Майлза, Уилтон Роуд и Антонии. Но однажды, спустя примерно три года, он проснулся и подумал: я все же не умер. Так что же мне теперь делать? Самым естественным было вернуться в Штаты. Но это было бы слишком просто. Ему хотелось вступить в борьбу с превосходящими силами. Действительно превосходящими. Почему бы, подумал он, не вернуться в Англию и не стать юристом. Что могло бы быть большим извращением, чем это? К его удивлению, оказалось, что юриспруденция ему нравится. И у него это получается. И оказался в Палате Дебры он непреднамеренно. Совпадение — разве нет? Он хотел рассказать Антонии обо всем этом, но какой смысл? Вероятно, она ему не поверит. Она просто подумает, что это речь адвоката. Или, может быть, он становится параноиком. Кроме того, вряд ли он мог винить ее, если она чувствовала, что жизнь сдала им неравные карты. История с разорением их семьи должна была поразить ее достаточно серьезно. Но о чем думал Джулиан, приглашая ее в дом? * * * Мисс Уилкс промурлыкала сердечное «спасибо». Он попрощался и повесил трубку. Нерисса обнаружила на комоде его подарок для Моджи. Ее черты выражали насмешливый ужас. Он купил ей футболку «Секретные материалы», размера «экстра». Когда он сообщил, что это для Моджи, и попросил положить футболку на место, Нерисса притворно закатила глаза. — Ах, для Моджи, — пропела она. — А ты уверен, что она ей не будет маловата? Он проигнорировал это. В соседней комнате, ожив, щелкнул факс. Нерисса сказала: — Догадываюсь, что она — единственная, кто будет рад видеть Антонию. О Господи, Моджи! Он должен был об этом подумать. Какое отношение имеет Моджи к возвращению Антонии? Нерисса уловила его выражение. Ее губы сложились в улыбку. — Знаешь, если бы моя сестрица не была сплошным недоразумением, я бы серьезно опасалась, что начну ревновать. Патрик вынул лист из факса, бросился на постель и потянулся за ручкой. — Она просто несчастная, вот и все, — сказал он. — Я тоже была бы несчастной, — ответила Нерисса, — если бы выглядела, как она. * * * Моджи схватила с полки рубашку и натянула ее через голову. Затем она, извиваясь, вползла в леггинсы и втиснула босые ноги в черные туфли-шпильки. — Так, — сказала она своему ненавистному отражению в зеркале. — Сейчас ты не просто уродлива, а потрясающе уродлива. Она нацепила на каждый палец столько колец, сколько умещалось, но нигде не могла найти цепочки-ошейника. Ну и ладно, гвоздиков в ушах достаточно. Жаль, что она не решилась сделать пирсинг бровей, — ее останавливала возможная боль при расчесывании волос, хотя это надо было еще исхитриться — задеть щеткой брови. Это только доказывало, что она совсем не крутая, поскольку девицы, которые делают пирсинг бровей, вообще не расчесывают волосы. Она расстегнула рубашку на груди, нагнула вниз голову и фыркнула. Хорошо! Она с неделю не стирала свой бюстгальтер, и запах от него был как от сыра «горгонзола». Это было единственное, чего она заслуживала. Она услышала голос Нериссы внизу, в холле, и ее боевое настроение испарилось. Она сползла на пол, касаясь спиной стены, и сжала колени. Нерисса будет выглядеть потрясающе. Она наденет короткое платье от Прады в стиле шестидесятых, которое делало ее похожей на Синди Кроуфорд и Клаудиу Шиффер одновременно. Неудивительно, что Патрик любит ее. Она застонала и закрыла лицо руками. — Ты — посмешище, — говорила она себе, раскачиваясь из стороны в сторону. — Проклятое чучело. Тебе двадцать, черт возьми! Не шестнадцать и не семнадцать, когда нормально быть полной несуразицей. Тебе двадцать. Тебе бы прыгать в хаки от Тейпа и в топе-стрейче, не прикрывающем пупок. Тебе бы путешествовать со своим бой-френдом, или посещать университет, или рассекать на новом авто, или иметь детей! Но вместо этого взгляни на себя! Жалкая домоседка, завалившая все экзамены, наркоманка с шестым размером одежды. Неудивительно, что ты все еще девственница. Девственница двадцати лет, которая даже не умеет водить машину. Может быть, тебе следует выбраться отсюда, сесть на любой автобус и притвориться проституткой, чтобы получить какой-никакой опыт? Но ты только вляпаешься по уши. Тебя будет мучить сутенер, но скорее всего тебя арестуют, и папе придется тебя выручать. И эта вечеринка! Боже… Все эти люди, разглядывающие тебя. Улыбающиеся в лицо и за спиной качающие головами… Потом она подумала о том, что увидит Антонию, и почувствовала жар, словно ее сейчас вырвет. Антония была с ними на склоне, когда все случилось. Моджи это знала, потому что папа сказал ей об этом, но сама она не могла вспомнить. Она не могла вспомнить многое из того, что произошло в тот день. Она знала, что помогла Майлзу унести кубок и устроить бумажный след, но после этого не было ничего — огромный пробел, начиная с того момента, когда она с Патриком стояла, глядя, как джип завис над пропастью. Этот единственный застывший миг. И белые листы, летящие на фоне серого неба. Иногда ей хотелось вспомнить. Она знала, что мама обижается на нее. Мама расценивала ее выпадение памяти как нелояльность к Майлзу. Майлз — идеал. Никому не позволено забывать о нем. Она одернула себя. Какая же ты скотина, что думаешь так! И помни: если мысль о встрече с Антонией задевает даже тебя, то просто представь, чем это будет для мамы! О, как бы ей хотелось остаться здесь, в своей комнате! Это было единственное место, где она чувствовала себя уверенно. Ее комната была точной копией комнаты на Уилтон Роуд, с такими же черными стенами и черными занавесями, постоянно задернутыми, с таким же черным матрацем и черными чайными коробками. Ее компьютер отбрасывал жуткое зеленое зарево на единственное украшение — постер Мерилина Менсона в натуральную величину. Она могла сидеть и смотреть на него часами. Она теряла себя в чистой белой плоскости его лица, в тусклых черных глазах. Он выглядел таким мертвым, таким настоящим. Постер озадачил папу, когда тот увидел его впервые. — Мерилин? Но ведь это женское имя. А выглядит как парень. Тогда ей это показалось чем-то вроде леденца, хотя, конечно, она назвала его в лицо идиотом. Это был последний раз, когда он входил в ее комнату. Мама не заходила никогда. Внезапно она почувствовала себя опустошенной. Ей захотелось свернуться и заснуть навсегда. Наверное, поэтому люди и убивают себя, подумала она. Не потому, что они хотят умереть, а потому, что хотят навеки заснуть. Неужели так будет всегда? — спрашивала она себя. Быть заключенной в это ужасное тело, не любимой никем, кроме Патрика, который собирается жениться на Нериссе. И вечное мучительное чувство, что маме невыносимо находиться рядом с ней. Что она предпочла бы, чтобы вместо Майлза умерла она, Моджи.