Поможет ли ей кто-нибудь? Да разве они смогут? Это безнадежно. Не было смысла сидеть на диете, потому что даже если она потеряет килограммы, и обретет чудесную красоту, и поступит в университет, и научится водить машину, Патрик все равно женится на Нериссе, а мама все равно будет обижаться на нее — за то, что она не блестяща, не успешна, не мертва. За то, что она — не Майлз. * * * — И был Даниил брошен в логово льва, — бормотала Антония, ожидая у подъезда Пасморов, — но не устрашился. Или что-то в этом роде. Легко говорить Даниилу. За его спиной была Высшая Сущность. — Помни, — мрачно внушала она себе, — после сегодняшнего вечера ты никогда больше не встретишься ни с кем из них. Потом двери распахнулись, и Джулиан заключил ее в медвежьи объятия. — Как это мило, что вы пришли! — Он втиснул ей в руку большой бокал рубинового мерло. — Давайте пройдем и посмотрим, сможем ли мы найти Моджи, — шептал он, мягко направляя ее в море лиц и голосов. Она приехала так поздно, как только могла, и дом был полон. Когда они с Джулианом пробирались сквозь толпу, она узнала Вассалса-сына и приемную дочь мясника, и месье Панабьера, который казался удивительно маленьким и хилым без своей огромной жены, и мадам Меру из depot de pain. Старая леди окрасила свои волосы в красновато-каштановый цвет, но отросшие корни образовали широкую серую полосу вдоль ее пробора, что делало ее похожей на барсука. Она кисло оглядела Антонию и пробормотала что-то краем рта своему супругу. Антония сочла такую явную грубость тревожной. Она спрашивала себя, не была ли оправдана ее паранойя в «Бар-Табак». Действительно, никто из деревенских не сделал попытки поприветствовать ее. Она сделала глоток вина. Потом другой, с большим удовольствием. Она забыла, что Джулиан знает толк в винах. Она ему об этом сказала, и он выглядел довольным. Она погоняла мерло языком, давая ему смыть ядовитый взгляд мадам Меру и голландское средство, проглоченное для храбрости перед выездом с мельницы. С другого конца комнаты ей кивнула Дебра и улыбнулась, хрупкая в шелковой блузке цвета сливы и черных шерстяных слаксах. Нерисса помахала рукой от дверей. К облегчению Антонии, там не было Патрика. Джулиан прочел ее мысли потрясающе легко. — У Патрика какое-то дело разбирается в суде. Он будет позже, — сказал он. Про себя она решила уйти раньше, чем наступит это «позже», и добраться до дома окольным путем. Она не желала столкнуться с ним под луной на rue de la Clouette. Они двинулись в следующую комнату, которая в дни Майлза была свалкой хлама, а теперь стала просторной столовой. В честь вечеринки обеденный стол сдвинули назад, к стене, и заставили напитками, распределяемыми официантами в униформе, молодыми и красивыми. Лез Лимоньерс потрясающе отличался от того, каким был двенадцать лет назад. Он был заново отделан с дорогой простотой от дизайнера и являл собой рай приглушенного — этрусского — красного цвета, с мягким освещением, успокаивающими тропическими растениями, с фрагментами абстрактной скульптуры, расставляющими местные акценты. Эффект был умиротворяющий и приветливый. Определенно, не Дебра, кисло подумала Антония. Потом она вспомнила проявленную Деброй доброту в «Бар-Табак» и почувствовала неловкость. — Вон она, — прошептал Джулиан, продвигая Антонию в угол за огромной пальмой, где округлая фигура в черном замерла на фоне французского окна. Моджи должна была заметить их отражение в оконном стекле, но ее спина оставалась решительно развернутой. «Ах, прекрасно, — подумала Антония. — Еще кое-кто, кто не особенно рад меня видеть. О чем, черт возьми, я буду с ней говорить?» На помощь Джулиана можно было не рассчитывать. С легкостью закаленного завсегдатая вечеринок он уже испарился. Потом девушка обернулась, и Антония задохнулась от жалости. Это было похоже на встречу с самой собой в параллельных мирах. В ее возрасте она могла легко сделаться такой же, если бы не кинулась в работу, как в спасение. Бывали времена, когда ей хотелось сказать: «К черту все! Я больна, я жирная и уродливая, так почему бы не стать еще жирнее и еще уродливей?» Девушка у окна ничем не напоминала маленького забавного гоблина, который бегал за ней по пятам в Серсе. Она выглядела как проститутка. Обтягивающие черные леггинсы на выпирающих бедрах, огромная черная рубашка из искусственного шелка, у воротника испачканная косметикой. Ее лицо было бледным и одутловатым, глаза подведены черным под такими же подведенными черным бровями. Тусклые сальные крашеные черные волосы до плеч усеяны перхотью, которую она, очевидно, вычесывала, поскольку пробор был в свежих чешуйках. Антония вспомнила, как она ненавидела фальшивую веселость в этом возрасте. — Ты выросла, — ровно сказала она. Моджи моргнула. — Да, я действительно выросла. — Она говорила гнусавым носовым звуком, часто аффектируемом состоятельной молодежью. — Вы тоже изменились. Где же ваши яркие цветы и попугайные серьги? — Я выкинула их давным-давно. Я не ношу больше украшений. — Сказав это, она заметила дешевые колечки из серебряной проволоки, которыми были унизаны пухлые пальцы. Моджи поймала ее взгляд и подняла подрисованную бровь. — Слишком дорого, — пояснила Антония. — Я должна экономить деньги. Снова сопение. — Папа говорит, что вы здесь из-за этого. Чтобы продать мельницу. — Если удастся. Как твои дела? — Как мои дела? — Почему ты здесь? Тебе нравится все время возвращаться в долину? Моджи закатила глаза. — А вам бы понравилось в моем возрасте? — В твоем возрасте мне ничего не нравилось. Моджи бросила не нее подозрительный взгляд: не шутит ли она. Неловкое молчание. Внезапно Антония ощутила симпатию ко всем, кто пытался вовлечь ее в разговор в ее юные годы. Она не имела представления, что нравится, а что не нравится Моджи, и немного было смысла в попытке это узнать. Она была бы встречена лишь стеной недоверия. Чертов Джулиан! Он что, думает, что она социальный работник? — Знаете, — небрежно сказала Моджи, — ведь Майлз тоже здесь. Антония приняла это не моргнув глазом. Во всяком случае, она надеялась, что это так. — Это правда, — продолжала Моджи, наблюдая за ее лицом. — Мама привезла его пепел и развеяла над ущельем. Подумать только! Когда вы там, на этой старой мельнице, деловито выбиваете пыль, вы счищаете маленькие кусочки моего брата. Антония сделала большой глоток Мерло. — Я никогда не выбиваю пыль. Это вызвало новое фырканье, немного менее воинственное, чем предыдущее. Значит, Джулиан выражался буквально, когда говорил, что Дебра чувствует себя ближе к сыну в Ля Бастид. Майлз вернулся в ущелье… Майлз… В ущелье… Она почувствовала жар и начала задыхаться, как будто перед обмороком. Шум толпы стал оглушительным, этрусские стены понеслись вниз, на нее. Подошел официант с подносом, и она взяла свежие бокалы для себя и Моджи, предварительно одним глотком опустошив большую часть своего. Она злилась на себя за то, что поддалась эмоциональному шантажу со стороны Джулиана. Кто он такой, что она должна подвергать себя этому? И кто дал им право заставлять ее чувствовать себя незваным гостем? Здесь, в этой долине, которую она когда-то так любила! — Антония Хант, как странно! Что вас привело сюда? Вы надолго? Никогда бы не подумала, что мы увидим вас здесь. Почему же нет, черт побери! У нее столько же прав быть здесь, как и у них. Это прозвучало так, словно она совершила какое-то преступление. Словно вызванный ее мрачными мыслями, в поле ее зрения попал Патрик. Он беседовал с месье Панабьером, нагибаясь, чтобы сравняться ростом со стариком. На нем были брюки в рубчик и толстая рубашка-поло в приглушенных пятнах цвета морской волны, и выглядел он усталым. Он моргал, как будто свет резал ему глаза. Пора уходить. К несчастью, она не видела никого на расстоянии вытянутой руки, кому можно было бы сбыть Моджи. Она не могла просто бросить ее. Она слишком хорошо помнила этот ужас — остаться на вечеринке брошенной и скучной. — Знаете, — сказала Моджи. — Маме дико нужно, чтобы вы уехали. — Правда? — откликнулась она с тем самым наигранным оживлением, которое заставляло ее топорщить перья. — Я как раз подумала, что уже пора бы. — Да не с этой поганой вечеринки, — сказала Моджи, в очередной раз закатывая глаза, — а из деревни. Она хочет, чтобы вы покинули деревню. Антония обратила к девушке полное внимание. — Она весь уик-энд в волнении. Рвет и мечет, и называет вас «это создание». Наверное, потому, что вы оговорили моего брата на следствии? Антония вперила взгляд в свой опустевший бокал. — Возможно. — Она взяла еще бокал и осушила его. Она думала о Дебре, которая желала ей всего хорошего в «Бар-Табак» и называла ее «это создание». — Люди такие долбанные лицемеры, — сказала Моджи. — Это о ком ты? — спросил Патрик, подходя к ним с улыбкой. — Не о тебе, — быстро ответила Моджи. Когда она смотрела на него, она сбрасывала лет десять. Больно было видеть это. Значит, это единственное, что не изменилось, подумала Антония. Она все еще сходит по нему с ума. Она повернулась к Патрику и изобразила то, что, по ее мнению, было легкой улыбкой.