– Ну давай тогда, беги. Только аккуратно, а то скользко, – напутствовала мать, поправляя воротник у пальто ребенка. – Конечно, конечно, а как же? Вечером увидимся. Пока! – бросила ей девочка и убежала. Закрыв за дочкой дверь в комнату, Вика вновь заснула. Раз в месяц можно же позволить себе отдохнуть от работы, считала она. Выспавшись, она пошла, извините за подробности, справить нужду. Чертыхнувшись, что потолок туалета опять протекает, она села на унитаз. Дальше она услышала было смех Паши и Кристины, которые пришли домой с улицы и хлопнули дверью. А потом произошло кое-что живописное: потолок туалета просто-напросто обрушился на голову бедной женщины, обвалив тем самым шкафчик со всяким хозяйственным добром и расколов не только череп самопровозглашенной матери-одиночки, но и сам толчок. Так что если она и успела крикнуть, то никто ее в общем хаосе звуков не услышал. – Да и потом, кому нужна эта дикарка, отчаянно пытавшаяся очеловечиться в цивилизованном обществе? – сыронизировал рассказчик, отвлекшись на аудиторию, представшую перед ним в неформальной обстановке. В каждой из острых сатирических шуток – доля правды, и он знал, что ее распознают. – Все это дело уместилось в десяток секунд, хотя вряд ли кто-то из жильцов всерьез думал это сосчитать, – обратился он вновь к студентам. Некоторые уже разбились на парочки и обнимались, мечтая о своем. Другие по-прежнему слушали. По стенкам бокалов с исчезающим янтарным пивом слезала пена. – Так или иначе, Паша и Кристина были первыми, кто увидел душераздирающую картину, открыв дверь туалета, – продолжил он. Израненная соседка наших молодых людей лежала мертвой, перекинувшись спиной через треснувший, как больной кариесом зуб, унитаз. Один глаз, судя по всему, вытек, а ранее человеческое лицо, к сожалению, теперь напоминало больше в прямом смысле обезьянью морду. С потолка по стенам хлестала вода, которую нужно было категорически срочно перекрыть, иначе будет совсем плохо, ну и кровища растеклась по грязному кафелю, смешалась с бетонной пылью и бог знает чем еще. Увидев все это, Павел впал в ступор. Но после того, как закричала Кристина, он мгновенно очнулся и отправил ее в комнату. Надо было что-то решать. Понимаете, наверное, его мысли, да? Они крутились вокруг одного: надо вызвать «скорую». «По-хорошему так и надо поступить. Но мы живем тут нелегально. А не вызывать означает попасть в тюрьму», – лихорадочно соображал Павел. – Пиздец! – матюгнулся он и, трясясь, как в похмелье, набрал номер Алевтины Эдуардовны. «Главное разговаривать с ней спокойно, – убеждал он себя, слушая гудки. – Сейчас решим, что делать с Викой, а потом, будь уверена, я доберусь до тебя. Тут уж будь уверена». Наконец женщина взяла трубку и с неожиданным любопытством в голосе спросила: – Павел, вы? Как дела? – Дел-л-а? Вика умерла! – завизжал он в ответ. Контраст между ними был столь разителен, что он не смог сдержать эмоций. – Что Вика?! Серьезно?! – недоумевала Алевтина Эдуардовна со звуком проносящегося поезда. – Нет, бля, шучу! Тут в туалете потолок рухнул, все ей на голову. Вот мы с Кристиной только что домой зашли, и понеслась! – Так, так, так. Погоди, счас подумаем… – говорила хозяйка, будто трактор, двигатель которого не хотел работать. Урчал, чтобы вновь заглохнуть. Павел боялся, что она прекратит разговор и даже повесит случившееся на него. Типа, не туалет ее убил, а он, Паша. – Думайте, думайте, – подгонял ее молодой человек, стараясь в шоке оценить происходящее. – Тут вода хлещет. Опять соседи заливают. Но то, что она мертва, это очевидно. Я вызываю «скорую». – Нет, какая «скорая», погоди. Сейчас подъедет Палыч и все уладит. – Надо отдать должное Алевтине Эдуардовне, ее жесткость, природная или приобретенная, позволяла ей моментально принять решения. Не важно, сработают они или нет, но от одних ее слов сейчас Паше становилось легче. – Каким образом? – Отвезет ее… к врачу. Сейчас позвоню ему и потом сантехникам. – Но почему?! – вскипел Павел, услышав намек на очередную несправедливость, с которой он ничего не мог поделать. – Да потому! – Голос женщины неожиданно стал скрипучим, каркающим, как у вороны. – Хочешь в тюрьму? Я – нет. Сейчас твоя задача – пытаться держать все под контролем, – взорвалась хозяйка автоматной очередью дерзких слов так, что Павел, с одной стороны, оказался смертельно ранен и ощутил себя униженным рабом, а с другой – понял, что Алевтина Эдуардовна больше ни под каким предлогом не переступит порог квартиры № 25. Во всяком случае, до тех пор, пока все не уляжется. Хотя им обоим за минуту этого разговора стало ясно, что вещи уже не будут прежними. – Какой уж тут контроль! – выдохнул Павел, отметив про себя, как сильно он дрожит всем телом, но хозяйка уже положила трубку. Точка невозврата пройдена. «Если все кончится благополучно для меня, – думалось ему, – тогда будь уверена, что все кончится плохо для тебя». Вот так, глядя на ту биомассу, в которую превратилась Вика из-за халатности Алевтины Эдуардовны (или жильцов? А может, никто не виноват?), Павел решил довести свою идею «преступления без наказания» до ума. Зная, что развязка близка, он шагнул в руины туалета, чтобы взять тело Вики и отнести его в ванну. – Не зря же она всегда напоминала мне гроб, – кисло усмехнулся молодой человек, даже не обратив внимания, что плачет. 2 Протестные настроения в душе Павла разрастались, заполняя все его личное пространство, как семена, которыми усеяли поле. В попытке найти управу на хозяйку, руководствуясь принципом «лучшая защита – это нападение», он позвонил Ольге. Той самой, которая устраивала по вечерам «утренники» на тему уборки. Она подняла трубку сразу, и Паше стало ясно, что она уже в курсе происходящего – ведь, как гласит другая поговорка, «кто предупрежден – тот вооружен». – Удивляюсь, и где ж ваша сознательность, Оль? – спросил он, нервно умывая руки после того, как перенес тело Вики. Прижимая мобильник головой к плечу, он пустил их под струю воды. – То вы боретесь за чистоту в квартире, воюете с девочками, которые по ночам моют голову в раковине, а тут не хотите вмешиваться? – На себя посмотри, урод! – ответила она предельно кратко. – И что, побежите к ментам? Посмотрим, как они обрадуются, узнав, что у очередной украинки нет временной регистрации. – Все, давай, пока, – бросила Ольга со злобой. Так Павел понял, что значит, когда говорят «рука руку моет». – Тьфу ты! – плюнул он, наконец-то отмывшись от чужого сранья, пыли и крови. – «Хорошо хоть, куртку догадался в комнате снять, а то бы вообще была… песня», – подумал Паша и, шмыгнув носом, поспешил к Кристине. 3 Комната выглядела недружелюбной, когда он туда вошел. Кристина, увидев Павла, вскочила с кровати и кинулась ему на шею. Обнялись. Он считал, что сейчас это не к месту, и отстранил ее. Единственная девушка, которой он верил как себе, умоляла его, как может умолять только та, которая любит: – Пашечка, давай уедем. – Когда? – Вот прямо сейчас. Ну правда, тут ведь уже ничего не осталось! – убеждала она с надрывом, изредка всхлипывая. – Там жизнь, а не тут, где мы. – Все бросим и уйдем куда глаза глядят, как Бонни и Клайд? – Мы тут и так на птичьих правах. Если останемся, то это кончится плохо. Неужели ты не понимаешь? – Девушка изменила тон, вновь взяв себя в руки. С минуту Паша думал. Когда он въезжал в эту комнатушку, у него не было ничего, а теперь у него… если и не появилось больше друзей, то во всяком случае появилась Кристина. Девушка, которая даже в этот безумный момент сохраняла трезвость ума и сердечность… Что-то внутри него говорило, что она права и надо бежать куда глаза глядят, потому что ситуация не просто аховая, она нелепа и ужасна до абсурда. И дело не в том, что Паша оказался в игре, участником которой запрещалось быть по закону, а хозяйка не сможет прикрывать их вечно – своя рубашка ближе к телу, – а в том, что социум того и гляди пережует и его, и Кристину. Затем лишь, чтобы выплюнуть. Да, ему было страшно, и рациональной своей частью он сознавал, что надо валить, но иррациональная часть сознания Павла, – та, в которой слишком долго закипала вулканическая лава ненависти, – жаждала прорваться наружу, чтобы хоть что-то изменить в этом жестоком мире. По правде говоря, Павел хотел отомстить бессердечной хозяйке. Поэтому, затаив эту мысль глубоко в себе, он сказал: – Если хочешь, то уезжай. А я пока… нужен здесь. – Что ты такое говоришь?! Кому ты нужен? Кому мы нужны? – Я обещаю, что мы съедем, но попозже. Все получится, вот увидишь. Девушка, силясь не плакать, с болью смотрела то в окно, то на молодого человека. В комнате не был включен свет, и поэтому их уютное гнездышко, которое они успели полюбить, выглядело теперь заброшенным, словно ветхая кладовка с пыльными детскими игрушками – детство кончилось, и игрушки теперь не нужны. Она любила Павла, а он любил ее. Оба это знали. Стараясь справиться со своими страданиями, которые прорывались наружу, девушка подошла к окну. Она знала, что делает неправильный, возможно, ужасный выбор, который наверняка поломает ей жизнь, но уйти сейчас было для нее предательством. – Хрен с ним, – произнесла она, сглатывая комок в горле. Павел подошел к Кристине. Он уже жалел, что обманул девушку, и хотел было ее отговорить, но… – Я останусь с тобой, – прошептала она. – Кроме тебя, никого у меня нет. А хуже не будет. – Почему? – Потому что хуже уже некуда. «Make your point», – обычно говорят англичане в случае недопонимания. Действительно, сейчас им следовало объясниться. Прояснить позиции. Даже самые близкие люди, понимая друг друга с полуслова, подчас вынуждены поговорить о самом главном, хрупком и дорогом для них. – О’кей. Но почему ты остаешься на самом деле? – спросил он, памятуя, что everybody lies[13]. – Ты же знаешь почему. По правде говоря, я уже не знаю, где здесь здравомыслие, когда вокруг творится такое. Наверное, по-хорошему, мне нужно взять тебя сейчас, как маленького мальчика, за руку и вывести вон из комнаты или уйти отсюда одной и больше никогда о тебе не вспоминать, но не могу. – Спасибо… Но все же, может, нам и правда лучше сбежать? – попытался пойти на попятную молодой человек. – Глупый… Я же вижу, что ты все решил. Если требуешь честности от меня, то и сам смотри правде в глаза.