Опять молчание. Обоим говорить тяжело, будто к языку привязаны здоровенные камни. Снова абсурд. Что тут вообще скажешь? Павел заглядывал по ту сторону положительного себя… на плохую, жестокую свою часть. Ту, что хотела крови и желала возмездия. Сейчас она была сильнее, и ни к чему обманывать ни Кристину, ни самого себя. Облизнув губы, Павел спросил: – Если у меня все получится, неужели ты сможешь смотреть на меня прежними глазами? Жить с тем, у кого руки в крови? – Поживем – увидим. С тобой я поняла, что все, что есть у человека, – это настоящее. Но все-таки вспомни, не ты ли говорил, что всегда можно иначе, что самое важное в человеке то, как он справляется со своими проблемами?! Так как, как ты справишься со своей? Убив хозяйку? – А если ты или я были бы на месте Вики?! Что тогда?! Как бы ты тогда заговорила?! – спросил Павел, впав в настоящее бешенство. Таким Кристина его никогда еще не видела, и не дай бог увидеть девушке его таким еще раз… «Take it or leave it», – порой говорят жители туманного Альбиона после горячего обсуждения сложного вопроса. Прими это или оставь это. – Ты видишь, я прав. И я не хочу, чтобы сейчас ты осталась со мной через силу, чтобы потом винить меня в том, что я совершил. Или в том, что я испортил тебе жизнь. Пару минут молчали. Стояли, смотрели в окно комнаты и слушали, как какой-то мужчина, видимо, Палыч, заходит в ванную. Повозившись там с полминуты, он уносит Вику (наверное, в каком-нибудь мешке из-под сахара или картошки, словно старый матрас с клопами) в никуда. Входная дверь захлопывается, и Кристина произносит: – Я остаюсь здесь. С тобой. – Подумав над словами Павла, девушка вернулась в свои подростковые годы и вспомнила, как однажды в летнем лагере переспала с хорошим мальчиком, с которым они проводили много времени вместе. Ей сложно было судить теперь о том, как бы все было, продолжи они тогда свои отношения. Кто знает, возможно, ей бы не пришлось сейчас стоять здесь, пережив аварию, развод с супругом и бог знает какие еще превратности жизни? Павел никогда не спрашивал, а она так никогда ему не сказала, что авария, после которой она лишилась ноги, случилась по вине мужа – он был пьян. Не удивительно, что Кристина запрятала воспоминания о счастливых отношениях с тем мальчишкой так далеко, – ей не хотелось думать, что она, возможно, поспешила с замужеством. Так или иначе, Павел прав, и произошло то, что произошло. И для нее теперь важнее всего в жизни было не лишиться этого молодого человека, оставив его в этой комнате одного и навсегда – как того парня в лагере, с которым она даже не попрощалась, укоряя себя за то, что позволила себе вольность. – Но если у тебя не получится сделать то, что задумал, то мы съезжаем. И, будь уверен, что, если ты окажешься в тюрьме, я не буду тратить свою жизнь и ждать твоего возвращения. Что скажешь? Теперь пришел черед решать Павлу. Вены на его шее вздулись, голова болела, а виски горели так, словно вместо мозгов в черепе была аджика из перца чили. Если и был момент, чтобы все исправить, то он был сейчас. Подумав о чем-то своем и что-то для себя взвесив, Павел ответил: – Идет. Хотя он знал, что в ту минуту мог сказать любимой: «Идем отсюда», он решил пойти на риск. Потому что в этом мире жестокость бьет через край. И быть может, если он перекроет – пусть ценой своей свободы или даже жизни – хоть один кран, через который льются корысть и бессердечие, то мир станет лучше. Так что да, он решил, и совесть его была спокойна. Алевтина Эдуардовна получит по заслугам, а дальше будь что будет. Но по крайней мере, он отомстит за Вику и за все унижения, которые пришлось перенести Кристине. Глава 13 Неявная симпатия к подонкам, которая всегда жила во мне, свидетельствует, кажется, о тонком созвучии в душевной глубине. Игорь Губерман. Иерусалимские гарики 1 Жизнь – это такая круговерть, в которой бывает, что не находишь себе места, или, напротив, место-то есть, но тебе кажется, что оно не твое. И тогда хочется быть кем-то другим, думая, что «вот там» – там было бы здорово. Но на самом деле все мы слегка потерявшиеся. Люди, живущие по принципу неопределенности Гейзенберга и законам Бора… Все относительно, у всего есть вероятность, но почему тогда все складывается так безукоризненно правильно или, наоборот, несправедливо? Так, что потом приходишь к выводу, что случайности не случайны. Добираясь на работу, Кристина вспоминала о том, как ее бывший муж, будучи юристом, уладил дела после аварии, а затем коварно и легко ушел от ответственности за свою супругу. За нее. За ту, которая его любила. И которая злилась на него все это время, пряча эту злобу в себе, а может, даже обращая этот гнев против себя – иначе как объяснить это затворничество в коммуналке? Да, конечно, она злилась. Естественно, ей было больно. Она хотела спрятаться от всех, сделать вид, что ей никто не нужен, да и сама она себе не нужна, чтобы кто-то сумел разубедить ее в обратном. Этим кем-то удалось стать Павлу. Тому, который попытался растолковать, что поступки ее бывшего – это его дело, а ее жизнь – в ее руках. Так и должно быть. И так было всегда. Но пока его не было, Кристина мало-помалу смирилась с произошедшим, стараясь не думать о том, как так вышло, что она оказалась никому не нужна. А еще были дни, когда она отчетливо понимала: жизнь висит на волоске, словно у парикмахера в ножницах, готовых сомкнуться. Бывали и такие дни, когда Кристина сперва даже не испытывала желания сходить в душ, приготовить себе бутерброд или поменять трусы. Разумеется, девушка знала, что существуют психотерапия и антидепрессанты, но, с одной стороны, – она не относила себя к участницам клуба «Химия и жизнь», считающим, что счастье заключается в волшебных пилюлях, употребление которых избавит ее от желеобразного состояния души и тела; а с другой стороны, после аварии, предательства и развода Кристина стала настолько недоверчива, что могла бы не выдержать неосторожную попытку врача-психотерапевта, возомнившего себя детективом, вывести ее на чистую воду. Было время, когда ей казалось, что она нашла себя в этом мире и начала проживать обычную женскую судьбу, но когда она лишилась почти всего, ей стало понятно, что полагаться на других означает отдавать себя на волю случая. Кристина помнила, как однажды волею этого самого случая очнулась на больничной кровати после операции и без ноги. Она понимала, что, быть может, врачи были в этом не виноваты и, наоборот, сделали все, чтобы сохранить привычную конечность, но в тот день она была жутко на них обижена, даже пыталась с ними царапаться, хотя как их достанешь, когда тошнит от наркоза и слабость во всем теле? – Где моя нога?! За что?! – пыталась кричать она, не замечая своих слез, но с губ слетали лишь обрывки слов, подобных шелесту сухих осенних листьев, которые они с ребятами сжигали в урнах на уроках труда в школе. Голоса не было просто потому, что хотелось пить. Нутром чувствуя пробуждение Кристины, в палату прибежала медсестра и дала пострадавшей воды, заботливо окунув в пластмассовую больничную кружку трубочку, из которой раньше девушка если и пила, то только коктейли. Аварию Кристина помнила смутно. Помнила только, что ее муж тогда был за рулем. Когда она пришла в себя после операции, ее не сразу посетила мысль о том, почему его сейчас нет с ней рядом. Когда Кристина лежала в больнице, она чувствовала себя нагой и беззащитной. Ей было страшно, и меньше всего хотелось быть выставочном экспонатом для студентов-медиков. – Только подойди ко мне, убью! – в ярости процедила она сквозь зубы своему «лечащему врачу», когда он пришел ее «посмотреть». Она и сейчас, в эти дни, порой вспоминала его светлые, внимательные к ее боли и переживаниям глаза. Наверняка если бы не этот докторишка лет тридцати пяти, с короткой стрижкой и в очках, Кристина наложила бы на себя руки. Первые дни после ампутации она желала себе смерти, потому что оказалась кинута в болото одиночества, как якорь безумного корабля-призрака. Но молодой доктор уважал девушку, и ей хватило нескольких его предложений: «Поверь, в жизни бывает и не такое. Сейчас тяжело, но ты справишься. К тому же, пока ты в больнице, у тебя есть время помедитировать». Шутка в этих обстоятельствах казалась девушке циничной, но Кристина позволила себе рассмеяться. Смех, конечно, был нервным и несмелым, но зато искренним, как улыбка ее врача. В ту секунду Кристина решила, что она будет жить, несмотря ни на что. Докторишку она запомнила как человека, от которого веяло теплотой. Теплотой, которой теперь она была лишена не меньше, чем отнятой ноги. И фантомные боли, которые иногда причудливо щекотали отсутствующую ногу так, будто она была там же, где и всегда, были ничтожны в сравнении с фантомными болями по ее прошлой здоровой жизни, в которой она была жизнерадостной, спортивной и улыбчивой «чиксой». Вот так Кристина сняла розовые очки и увидела мир, которого не замечала прежде. Мир, в котором даже самый близкий человек способен на низкий поступок, мир, в котором юристы врут, а злых хирургов хлебом не корми – дай только отрезать ногу… Хуже этого было только то, что Кристина, оказавшись в те первые, самые важные и болезненные дни без поддержки супруга, почувствовала себя пустым местом, пробелом, отделяющим до от после. Белым пятном на листе бумаги, исписанным вдоль и поперек, частичкой, которую если и заметят, то только лишь для того, чтобы заштриховать, – как они с ребятами иногда делали, изрисовывая лица серьезных ученых, уткнувшись взглядом в учебник на скучном уроке химии. Она шла мимо людей, торопящихся по своим делам, словно молекулярные частицы. Мимо одних и тех же старых и не очень домов – гостиницы, салонов мобильной связи, продуктовых магазинов и арок, за которыми виднелись дворовые помойки. Шла на работу одним и тем же привычным для себя маршрутом, автоматически и без интереса к происходящему вокруг. Почему-то сегодня ей хотелось думать о том событии, все мысли о котором она раньше от себя отгоняла. Отгоняла, пребывая в глубоком ужасе. До аварии она мечтала о другой, обычной жизни – той, в которой все просто и без излишеств, но в которой можно почувствовать себя женщиной. А что, рожай себе, сиди дома с ребенком, а потом воспитывай, как эти, суетливо мечущиеся по улице пешеходы – сборище мам и пап, занятых своими делами, каждое из которых кажется им самым важным на свете. Вот было бы здорово познакомиться с тем же самым Павлом где-нибудь на совместной тусовке или, наоборот, в новом для себя месте – там, где никто бы не знал ее имени, и она бы всех присутствующих тоже видела впервые. Конфетно-букетный период, совместная жизнь, создание семьи. Не спать по ночам, оттого что у малыша болит животик, а когда он подрастет – отводить его в садик. Потом самой – бегом на работу, часов до четырех, чтобы забрать сына по дороге домой. Дальше готовка, а вот и муж домой пришел. Ссоры? Ну да, а у кого их нет. У всех есть свои взлеты и падения… В этой простой семейной жизни их трудности преодолевались бы, а все хорошее, что происходило, можно было бы потом рассортировать, словно наполняя новый фотоальбом свежими снимками. Вот бы ей жить так, чтобы на старости лет мысленно перелистывать альбом приятных воспоминаний и знать, улыбаясь, что прожила свою жизнь правильно. Всего бы этого ей хотелось. Но хотеть и мочь – это разные вещи, а жизнь у каждого одна. После аварии ее стало тошнить от этой обычной, приземленной жизни хуже, чем после медицинской наркоты, выключившей ее сознание. Какие дети?! Тем более теперь, когда она – такая? Немудрено, что девушка поглядывала на свой протез с отвращением – неужели этот аппарат сможет заменить ей ногу? Уж лучше тешиться фантомными болями, чем притворяться, что жизнь может быть прежней. Особенно когда люди, которые ее не знали и не обязаны были знать, смотрели на нее иногда с грустью, иногда с ненавистью, а иногда даже предлагали деньги – «На, поешь», «Девушка, купите себе что-нибудь». К этому она привыкла на удивление быстро. А вот к тому, что большинство прежних друзей и коллеги смотрели на нее теперь примерно так же, как обычные незнакомцы, Кристину изводило до смерти. «Поэтому, – считала она, – нечего удивляться, что я его полюбила». Ведь это он, Павел, прошел путь от неприязни до доверия и смог стать ее другом. Он показал Кристине лучше всякого отражения в зеркале, что она умеет нравиться мужчине, и самое главное, что неважно, сколько у нее ног, – она остается человеком. Как можно было об этом забыть? И если Павел способен пойти на убийство, которое считает справедливым, потому что верит, будто умерщвление даже такой… суховатой женщины, как Алевтина Эдуардовна, сделает жизнь девушки лучше, то нечего удивляться, что и она решила постоять за себя. Приняв себя такой, какая она есть. Теперь плевать, что у нее в жизни было раньше. Главное, что она продолжается. Кристина шагала к офису в необычно приподнятом, боевом настроении. Она даже поймала себя на мысли, что, умей она бегать как прежде, то побежала бы вперед, не думая дважды. Всему этому она не удивлялась. А вот посмотреть на удивленные лица своих коллег, которых она сегодня собиралась послать далеко и надолго, – этого ей хотелось, и даже очень. Кристина замечала, что ей было легче прощать своих обидчиков, в то время как Павел с его обостренным чувством справедливости, напротив, обид не прощал. Когда она смирялась, он бил в кость, когда она извинялась, даже если была не виновата, то он, наоборот, предъявлял претензии, даже понимая свою вину. И если Кристина ответы на свои вопросы нашла в смирении, то Паша, наоборот, видел целью бунт. Что ж, она выразит свой гнев, перестанет быть «терпилой», освободится от своего рабского положения, чтобы начать все заново. Давно пора плюнуть в рожу хамью, с которым ей приходилось работать. С тех пор как Кристина лишилась ноги, в офисе она чувствовала себя негласным членом касты неприкасаемых. И все же терпеливо сносила насмешки, стеснение и презрение своих знакомцев, оставаясь работать и делая вид, что все как раньше. Глупо? Она была согласна. И теперь было пора положить этому конец. Авария аварией, но это Кристина, а не ее бывший муж, позволила коллегам так с собой обращаться. И если свое унизительное положение Кристина компенсировала терпением и добротой, понимая, что всем бывает больно, то Павел, придя к такому же выводу и уяснив, что «нет плохих на свете», решил заявить о себе. Словом, он был реформатором, тогда как она оставалась консервативной. Все же они составляли бесподобную, уникальную пару из двух людей, непохожих друг на друга. Но есть ли у них будущее? И как насчет вчерашнего разговора о мести Алевтине Эдуардовне? Вопрос не в том, достойна ли эта женщина жить или нет, а в том, смогут ли эти двое после задуманного спать спокойно. В ту секунду девушке было невдомек, что никто никого не убил. Во всяком случае, пока. Она чувствовала: произойдет что-то нехорошее. Она понимала, что Павел не юрист, чтобы избежать наказания, но это ее и трогало – «левый» человек в ее жизни любит настолько, что готов убить за нее обидчицу, притом что знает – дело кончится тюрьмой. Такая самоотдача с его стороны была ей лестна, но неужели можно любить настолько, что нельзя обойтись без убийства, служащего доказательством чистоты и искренности чувств?