— Потому что хочет сохранить хорошие отношения с монархистами? — спросил Гарри. — Именно. После Гражданской войны они ненавидят красных, сами понимаете. Толхерст замолчал. Они вышли на улицу, гвардейцы отдали им честь. Открыв дверцу «форда», Толхерст поморщился — ручка сильно нагрелась. — Говорят, Черчилль отправил сюда Сэма, чтобы убрать его с дороги, — весело поделился он с Гарри по пути. — Терпеть его не может и не доверяет ему. Потому и назначил капитана отвечать за разведку. Алан — давний друг Уинстона. Они вместе работали в правительстве. — Разве мы не должны быть все заодно? — Есть масса внутренних политических противоречий. — И не говорите. — Сэм обижен на весь свет, — сардонически улыбнулся Толхерст. — Он хотел стать вице-королем Индии. — Борьба со своими только усложняет всем жизнь. — Но так устроен мир, старина. — Толхерст серьезно взглянул на него. — Лучше вам не забывать о таких вещах. — Когда я учился в школе, — сменил тему Гарри, — помню, были такие книги, приключенческие романы Алана Хиллгарта. Это не он, полагаю? — Он самый, — кивнул Толхерст. — Неплохие книжки! Читали ту, где действие происходит в испанском Марокко? «Творец войны». Там выведен Франко. Завуалированно, конечно. Капитан восхищался им, сразу чувствуется. — Эту я не читал. Но знаю, что Сэнди Форсайт любил их. — Правда? — с интересом проговорил Толхерст. — Я передам капитану. Это его позабавит. Они проехали через центр и оказались в лабиринте узких улочек с четырехэтажными домами, где сдавались квартиры внаем. Наступил вечер, жара спала, на дорогу легли длинные тени. Толхерст осторожно ехал по булыжной мостовой. Домами никто не занимался много лет, штукатурка отваливалась, обнажая кирпичную плоть зданий. Им встретилось несколько строений, пострадавших от бомбежек, на их месте — поросшие сорной травой горы битого камня. Других машин на улице не было, и прохожие с любопытством поглядывали на посольский «форд». Когда они проезжали мимо, тянувший повозку осел испуганно отшатнулся и скакнул на тротуар, едва не вывалив седока. Тот принялся усаживаться, бурча под нос проклятия. — Интересно, почему выбрали именно меня? — произнес Гарри как бы между прочим. — Ничего страшного, если вы не можете ответить. — О, это не секрет. Искали старые связи Форсайта, и учитель из Руквуда упомянул вас. — Мистер Тейлор? — Не знаю его имени. Услышав, что вы знакомы с Испанией, они были на седьмом небе. Тут и возникла идея с переводчиком. — Понимаю. — Просто подарок судьбы. — Толхерст объехал трещину на дороге, оставшуюся после бомбежки. — Вы знаете, что местное посольство стало первым клочком британской земли, на который упали немецкие бомбы? — Правда? Во время Гражданской войны? — Снаряд случайно залетел в сад, когда немцы бомбили Мадрид. Сэм привел все в порядок. В нем есть хорошие черты. Он первоклассный организатор, посольство работает как часы. Нужно отдать должное Розовой Крысе. — Кому? — Мы его так называем, — доверительно улыбнулся Толхерст. — Он иногда впадает в панику, думает, что Испания вот-вот вступит в войну и его расстреляют, приходится убеждать беднягу, что еще рано бежать в Португалию. Знаете, позавчера вечером в его кабинет влетела летучая мышь, так он залез под стол и кричал оттуда, чтоб эту тварь убрали. Можете представить, как относится к таким вещам Хиллгарт. Но когда Сэм в форме, он отличный дипломат. Ходит гоголем как представитель короля-императора; монархисты, разумеется, заливаются слезами умиления, стоит при них упомянуть о чем-нибудь королевском. Ну вот мы и приехали. Толхерст припарковал машину на пыльной площади. Посреди нее на пьедестале стояла однорукая статуя солдата в форме XVIII века. Несколько магазинов пострадали от бомбардировок, витрины были наполовину пусты. Площадь окружали доходные дома, окна на ржавых железных балконах были закрыты ставнями от дневной жары. Когда-то это место имело свой шарм. Гарри рассматривал округу. Ему вспомнилась открытка, купленная в какой-то лавке на боковой улочке в 1931-м: такое же обветшалое здание, из окна высовывается девушка и с улыбкой смотрит на цыгана, поющего внизу серенаду. Картинка долго висела на стене в его комнате в Кембридже. Было что-то романтическое в этих разрушающихся домах; викторианцы, разумеется, их любили. Но жить здесь — совсем другое дело. Толхерст указал на узкую улочку, уходившую на север; дома там выглядели еще более неухоженными. — Туда я на вашем месте ходить бы не стал. Это Ла-Латина. Плохое место. Ведет через реку в Карабанчель. — Знаю, — ответил Гарри. — В тридцать первом там жила одна семья, которую мы навещали. Толхерст посмотрел на него с любопытством. — Во время осады националисты жестоко обстреливали Карабанчель? — спросил Гарри. — Да, и после Гражданской оставили его загнивать. Считали, что там живут их враги. Мне говорили, люди там голодают, а в развалинах водятся стаи диких собак. Они нападают на людей, были даже случаи бешенства. Гарри бросил взгляд вдоль длинной пустой улицы. — Что еще вам нужно знать… — продолжил мысль Толхерст. — Англичане в целом не очень популярны. Влияние пропаганды. Хотя дело ограничивается косыми взглядами. — Как мы при встрече обращаемся с немцами? — О, просто режем этих ублюдков. Будьте осторожны, приветствуя на улицах людей, похожих на англичан, — добавил он, открывая дверцу машины. — Они вполне могут оказаться гестаповцами. Воздух снаружи был душный, ветер поднимал с земли маленькие пыльные вихри. Чемодан Гарри извлекли из багажника. Площадь переходила женщина в черном, на голове она несла, поддерживая одной рукой, торбу с одеждой. «Интересно, на чью сторону встала эта испанка во время Гражданской войны? — подумал Гарри. — Или она была в числе тех тысяч людей вне политики, застрявших где-то посередине?» Лицо женщины иссекли морщины, выражение оно хранило усталое, но не унылое. Видно, она одна из тех стоических личностей, которые снесли все. Толхерст протянул Гарри коричневую карточку: — Ваши талоны на питание. Посольство получает продукты по норме для дипломатов, и мы распределяем пайки. Это лучше того, что нам выделяют дома. И намного лучше того, чем довольствуются местные жители. — Он проследил взглядом за старухой. — Говорят, люди тут копают корни и едят их. Само собой, на черном рынке можно кое-что купить, но очень дорого. — Спасибо. Гарри сунул карточку в карман. Толхерст подошел к дому, достал ключ, и они ступили в темный вестибюль с потрескавшейся и осыпающейся краской на стенах. Где-то капала вода, стоял застарелый запах мочи. Они поднялись по каменным ступеням на второй этаж, куда выходили двери трех квартир. В коридоре две маленькие девочки играли с обтрепанными куклами. — Buenas tardes[10], — сказал Гарри, но девчушки отвернулись. Толхерст отпер дверь. Квартира оказалась с тремя спальнями. В таких, по воспоминаниям Гарри, теснились семьи бедняков из десяти человек и более. Внутри было чисто, пахло мастикой для пола. Обстановка как в жилище людей среднего класса — много тяжелых старых диванов и шкафов. На горчично-желтых стенах никаких картин, только светлые квадраты на местах, где они раньше висели. В лучах вечернего солнца плясали пылинки. — Большая квартира, — сказал Гарри. — Да, лучше обувной коробки, где обитаю я. Здесь жил один из функционеров коммунистической партии. Просто стыд, если учесть, в какой тесноте ютится большинство людей. Квартира простояла пустой целый год, после того как хозяина забрали. Потом власти вспомнили о ее существовании и выставили для сдачи в аренду. Гарри снял пальцем слой пыли с письменного стола: — Кстати, а что это за разговоры о приезде Гиммлера? Толхерст принял серьезный вид: — Об этом трубит вся фашистская пресса. Государственный визит состоится на следующей неделе. — Он покачал головой. — Невозможно привыкнуть к мысли, что нам когда-нибудь придется бежать отсюда. Было уже столько ложных тревог. Гарри кивнул и подумал: «Толхерст, видно, храбрец не больше моего». — Значит, вы отчитываетесь непосредственно перед Хиллгартом? — спросил он. — Так и есть. — Толхерст стукнул носком ботинка по ножке резного бюро. — Хотя я не занимаюсь никакой разведкой. Я административный работник. — Он издал самоуничижительный смешок. — Саймон Толхерст, главный ишак. Ищу квартиры, печатаю отчеты, проверяю расходы. — Он помолчал. — Кстати, не забывайте тщательно записывать все траты. Толхерст выглянул из окна во двор, где на веревках, натянутых между балконами, трепалось на ветру штопаное-перештопаное белье, затем повернулся к Гарри и с любопытством спросил: — Скажите, Мадрид сильно изменился с тех пор, как вы бывали здесь во времена Республики? — Да. Тогда он казался не слишком хорош, но сейчас выглядит еще хуже. Даже беднее. — Может, жизнь наладится. Полагаю, теперь здесь, по крайней мере, сильное правительство. — Вероятно. — Слышали, что сказал Дали? «Испания — это нация крестьян, которым нужна твердая рука». Куба была такой же, они просто не могут справиться с демократией. Все летит в трубу. Толхерст покачал головой так, будто это было выше его понимания. Гарри наивность собеседника разозлила, однако, поразмыслив, он решил, что ему и самому тоже не понять произошедшей здесь трагедии. У Берни были ответы на все вопросы, но его сторона проиграла, а сам Берни погиб. — Кофе? — предложил Гарри. — Если он тут есть. — О да, тут много чего припасено. Есть даже телефон, но осторожнее с разговорами, все записывается, ведь вы из дипкорпуса. То же самое относится к письмам, их перлюстрируют. Так что следите, что сообщаете в посланиях родным или девушке. У вас дома кто-нибудь есть? — робко добавил он. — Нет, — помотал головой Гарри. — А у вас? — Нет. Меня редко выпускают из посольства. — Толхерст поглядел на него с интересом. — Как вас занесло в Карабанчель, когда вы были здесь в прошлый раз? — Я приехал с Берни Пайпером. Он мой школьный товарищ, коммунист. — Гарри криво усмехнулся. — Уверен, это есть в моем досье. — Ах да. — Толхерст слегка покраснел. — Так вот, он подружился там с одной семьей. Хорошие люди. Бог знает что с ними теперь. — Гарри вздохнул. — Я поищу кофе. Толхерст посмотрел на часы: — Вообще, я лучше пойду. Нужно сверить эти чертовы расходы. Приходите завтра в посольство к девяти, вам покажут приемы работы переводчиков.