— Там у вас наверняка были друзья? Барбара не могла представить его одиночкой. — Да, Гарри, с которым мы приезжали сюда пять лет назад. Хороший парень, сердце у него на месте. Но теперь мы не общаемся, — печально добавил Берни. — Разошлись по разным мирам. — Он остановился и привалился спиной к стволу дерева. — Столько хороших людей вроде Гарри увлекаются буржуазной идеологией. — Думаю, я в ваших глазах тоже буржуа, — заметила Барбара. — Вы немного другая, — подмигнул он ей. Ноябрь сменился декабрем, и со стороны горного хребта Гвадаррама стали приходить тучи с холодными дождями. Фашисты застряли в Каса-де-Кампо. Они пытались прорваться с севера, но там им тоже преградили путь. Обстрелы продолжались, но пик кризиса миновал. В небе появились русские истребители — быстрые монопланы с приплюснутыми носами, — и если немецкие самолеты приближались к городу, их быстро прогоняли. Иногда над Мадридом разыгрывались настоящие воздушные бои. Люди говорили, что русские взяли под контроль все и управляют Республикой из-за кулис. Правительственные чиновники вели себя все менее дружелюбно, а иногда бывали явно напуганы. Детей из сиротского дома за одну ночь перевели в государственный лагерь где-то за пределами Мадрида. С Красным Крестом по этому поводу не консультировались. Берни приглашал Барбару на свидания. Половину вечеров она проводила с ним в кафе «Хихон» или в каком-нибудь баре в Сентро. По выходным они отправлялись на прогулку в парк, расположенный в восточной, безопасной части города, а иногда и в пригороды. Они оба были ироничны и много смеялись, обсуждая книги, политику и свое детство, в котором были одиноки каждый по-своему. — Магазин моего отца — один из пяти у хозяина, — однажды сказал Берни. Они сидели на низкой каменной ограде поля сразу за городской чертой и наслаждались редким погожим днем. Облака играли в догонялки, их тени носились по буроватой стерне. Трудно было поверить, что всего в нескольких милях отсюда проходит линия фронта. — Мистер Уиллс живет в огромном доме в Ричмонде и платит моему отцу гроши. Знает, что другого места ему не найти, так как на него сильно повлияла война. Моя мать выполняет бóльшую часть работы на пару с молоденькой продавщицей. — Думаю, если сравнивать, мне жилось гораздо лучше. У моего отца мастерская по ремонту велосипедов в Эрдингтоне. Дела там всегда шли хорошо. На Барбару снова накатила печаль, как случалось всякий раз, стоило ей заговорить о своем детстве. Она почти никогда этого не делала, но вдруг разоткровенничалась с Берни: — После рождения моей сестры папа ждал сына, чтобы тот продолжил семейное дело, а родилась я. И больше моя мать не могла иметь детей. — Барбара прикурила сигарету. — Вы близки с сестрой? Мне всегда хотелось иметь сестру. — Нет. — Барбара отвернулась. — Кэрол очень хороша собой и любит покрасоваться. Особенно передо мной. — Она глянула на Берни, и тот ободряюще улыбнулся. — Зато мне достались мозги, я отличалась умом и попала в гимназию. Барбара закусила губу при воспоминаниях, вызванных этими словами, и снова посмотрела на Берни. «О черт, — подумала она, — ну и вляпалась же я!» Хотя у нее щемило сердце, Барбара рассказала, как ее дразнили с первого до последнего дня. Она покинула школу в четырнадцать лет. — Меня с порога обозвали рыжей-бесстыжей и конопатой, я сразу разревелась. С этого все и началось, теперь я понимаю. Меня приметили как того, кого можно мучить, доводить до слез. И потом, куда бы я ни пошла, девчонки кричали мне что-нибудь про мои волосы, мои очки. — Барбара издала долгий судорожный вздох. — Девочки бывают очень жестокими. Теперь она чувствовала себя просто ужасно. И зачем только выболтала все это? Какая глупость! Берни поднял руку, как будто хотел взять ее кисть, но тут же опустил. — В Руквуде было то же самое. Если ты хотя бы немного отличался от других и не давал отпора, тебя клевали со всех сторон. На меня сразу накинулись из-за акцента, обзывали плебеем. Я навалял парочке ребят, и от меня отстали. Забавно, я считал, что такое творится только в частных школах для мальчиков. — Он покачал головой. — Значит, у девочек тоже? — Да. Жаль, что я не полезла с ними в драку, но мне не позволяло воспитание. — Барбара бросила окурок. — Столько унижений, и все из-за того, что я носила очки и выглядела немного странно. Она резко встала и отошла на несколько шагов, глядя в сторону города — расплывчатого пятна, в дальней части которого то и дело появлялись вспышки размером с булавочную головку — это стреляли из пушек фашисты. Берни подошел к ней и встал рядом. Дал ей еще одну сигарету. — Вовсе нет, — сказал он. — Что — вовсе нет? — Вы не выглядите странно. Не говорите глупостей. И мне нравятся ваши очки. Барбара рассердилась, как случалось всегда, когда ей делали вынужденные комплименты. — Ну, я ушла оттуда, — пожала она плечами. — Меня убеждали остаться в этой чертовой дыре, пойти в университет, но я не послушалась. Бросила школу в четырнадцать. Работала машинисткой, пока не доросла до возраста, когда могла стать медсестрой. Берни немного помолчал. Барбаре хотелось, чтобы он перестал на нее смотреть. — А как вы попали в Красный Крест? — спросил он. — Вечером по средам в школе проводили беседы разные люди. Однажды пришла женщина и рассказала нам про работу Красного Креста, как он помогает беженцам в Европе. Мисс Форбс. — Барбара улыбнулась. — Такая тучная дама средних лет с седыми волосами, которые выбивались из-под дурацкой шляпки с цветочками, но она казалась такой доброй и так старалась объяснить нам, насколько важна работа Красного Креста. Сперва я поступила к ним младшим волонтером. К тому моменту я почти утратила веру в людей. И мне ее вернули. Отчасти. У Барбары глаза защипало от слез, и она вернулась к ограде. — И потом вы оказались в Женеве? — Да. И из дома мне нужно было уйти. — Она выпустила длинную струйку дыма и посмотрела на Берни. — А как ваши родители отнеслись к тому, что вы вступили добровольцем в интербригаду? — Для них это стало очередным разочарованием. Как и то, что я бросил университет. — Он пожал плечами. — Иногда я виню себя за то, что оставил их. «Ради партии, — подумала Барбара. — И работы моделью для скульпторов». На секунду она представила его без одежды и опустила глаза. — Конечно, они не хотели, чтобы я сюда ехал, они меня не поняли. — Берни снова посмотрел на нее тяжелым взглядом. — Но я не мог сюда не приехать, после того как увидел сюжеты кинохроники, колонны беженцев. Мы должны уничтожить фашизм, должны. Берни повел Барбару знакомиться с семьей Мера, но визит прошел неудачно: Барбара плохо понимала, что ей говорят, и, хотя хозяева были добры к ней, из-за своего акцента чувствовала себя неловко в их тесной и многолюдной квартирке. Они приветствовали Берни как героя, и Барбара догадалась, что, видимо, он проявил отвагу в Каса-де-Кампо. Берни делил комнату с одним из сыновей Мера, худеньким мальчиком пятнадцати лет с бледным чахоточным лицом. По пути домой Барбара заметила, что для Берни может быть опасно жить с ним в одном помещении. Он ответил, вдруг разозлившись, как с ним иногда случалось: — Я не буду относиться к Франсиско как к прокаженному. Туберкулез лечится при хорошем питании и приеме нужных лекарств. — Знаю. Барбаре стало стыдно за себя. — Испанские рабочие лучшие в мире! — горячился Берни. — Они знают, что такое бороться с угнетением, и не боятся действовать. Они сплочены, все они интернационалисты, верят в социализм и стремятся достичь его. Это не алчные материалисты, как большинство британских профсоюзников. Это — цвет Испании. — Мне очень жаль, но я просто… не понимала, что они говорят… И к тому же я ведь буржуа. — Барбара нервно взглянула на Берни, но его гнев улетучился. — По крайней мере теперь замечаете. Большинство людей не способны даже на это. Барбара поняла бы, если бы Берни относился к ней всего лишь как к другу. Но он всегда пробовал взять ее за руку и дважды пытался поцеловать. Зачем она ему, когда он может получить любую женщину? Ей в голову приходило только одно объяснение: она англичанка, для Берни важно именно это, несмотря на весь его показной интернационализм. Бедняжку страшила мысль, что его уверения, мол, он не видит никаких изъянов в ее внешности, связаны с желанием затащить ее лестью в постель. Она знала, что мужчины непривередливы, однажды она уже попалась на эту удочку, что стало худшим ее воспоминанием — из тех, что отдаются жгучим стыдом. Страстное желание и смущение поглощали Барбару. Рука Берни поправлялась, гипс сняли, но он по-прежнему ее подвязывал. Каждую неделю Берни являлся в военный штаб. Когда он будет совсем здоров, его отправят на юг, в новый тренировочный лагерь для английских добровольцев, так он говорил. Барбара страшилась этого дня. — Я предложил помочь обустроить несколько новых бойцов из Англии, но мне ответили, что все уже сделано. — Берни нахмурился. — Думаю, они беспокоятся, как бы мой выговор выпускника частной школы не отпугнул парней из рабочей среды, которые сюда приезжают. — Бедный Берни, — шутливо посочувствовала Барбара, — застрял между двумя классами. — Нигде я не застрял, — с горечью ответил он. — Я знаю, на чьей стороне мое сердце. Однажды в субботу в начале декабря они отправились на прогулку в северный пригород Мадрида. В этом районе селились богачи, здесь стояли большие виллы, окруженные собственными садами. Было очень холодно. Накануне ночью все вокруг припорошило снегом. Он почти весь растаял, воздух был промозглый и влажный, но на широких крышах домов оставались белые пятна. Многие обитатели этого пригорода сбежали в зону, которую контролировали националисты, или угодили в тюрьму. Одни дома стояли запертыми, другие заняли сквоттеры, сады были запущены или засажены овощами, в некоторых бродили свиньи да куры. Этот хаос оскорблял свойственное Барбаре чувство порядка, хотя она уже начинала смотреть на вещи глазами Берни: людям нужны жилье и еда. Они остановились перед воротами большого дома, где в окнах висело выстиранное белье. Девочка лет пятнадцати доила корову, привязанную к дереву посреди унавоженной лепешками лужайки. Увидев шинель Берни, она подняла в приветствии сжатую в кулак руку. — Франко разрушил их дома артиллерией или бомбами, — сказал Берни. — Интересно, куда подевались прежние владельцы. — Их нет, и это главное. От характерного звука они вскинули голову и взглянули на небо: над ними барражировал большой немецкий бомбардировщик в сопровождении двух маленьких истребителей. Их окружили русские самолеты с красными носами. Небо было исчерчено полосами белого дыма. Барбара запрокинула голову, чтобы лучше видеть. Картина казалась красивой, если не вдаваться в детали происходящего. В конце улицы стояла церковь — массивное готическое здание XIX века. Ее двери были открыты, снаружи висела табличка: «Establo de la revolución» — «Революционные конюшни». — Пошли, — сказал Берни. — Взглянем, что там. Внутри царил разгром, почти все скамьи вынесли, витражи разбили. На полу валялись сброшенные с постаментов в нишах статуи. В углу громоздились тюки соломы. В задней части церкви устроили загон для овец. Животные стояли, прибившись друг к другу. Когда Барбара и Берни приблизились, они испуганно отпрянули, заблеяли, стали пихать друг друга, вытаращив свои странные раскосые глаза. Берни начал утешать животных. Барбара подошла к груде обломков статуй. С пола на нее укоризненно смотрели полные нарисованных слез глаза Пресвятой Девы. Это навело ее на мысли о монастыре, где приютились дети. Она почувствовала, что Берни рядом, и сказала с неловким смешком: — Слезы Богородицы. — Церковь всегда поддерживала угнетателей. Церковники называют восстание Франко крестовым походом, благословляют солдат-фашистов. Нельзя винить людей за то, что они злятся. — Я никогда не понимала религию, все эти догмы. Но вид печальный. Барбара почувствовала, как Берни здоровой рукой обхватил ее за талию и развернул к себе. От неожиданности она не успела среагировать, а он наклонился вперед и, коснувшись ее теплой щекой, поцеловал. Барбара отшатнулась: — Что ты делаешь, черт возьми?!