— Он видел не одну войну. Думаю, мы уже посмотрели почти все. Хотите кофе? — О да, — благодарно улыбнулась Милагрос. — Спасибо. В залах музея царила прохлада, а в кафетерии было жарко. Когда Гарри принес к их столику две чашки дрянного кофе, Милагрос сняла шубу, и Гарри ошеломил мускусный запах дорогой парфюмерии. Она надушилась слишком сильно. Ему вдруг стало ее жаль. — Мне хотелось бы увидеть картинные галереи в Лондоне, — сказала Милагрос. — И вообще весь Лондон хотелось бы увидеть. Мама говорит, прекрасный город. — Она там бывала? — Нет, но все о нем знает. Мои родители любят Англию. Испанцы не одобряли встречи своих дочерей с иностранцами, Гарри это было известно, но в такие времена Англия стала желанным прибежищем в глазах людей вроде Маэстре. Он посмотрел на пухленькое серьезное личико генеральской дочери: — Всякая страна кажется привлекательной на расстоянии. — Может быть. — Милагрос, казалось, расстроилась. — Но там наверняка лучше, чем в Испании, тут такая бедность, грязь, все так некультурно. Гарри подумал о Софии и ее несчастной семье. — У вашего отца красивый дом. — Но здесь не чувствуешь себя в безопасности. Знаете, нам пришлось бежать из Мадрида во время войны. А теперь над нами нависла новая, и что, если мы опять все потеряем? — Милагрос на мгновение приуныла и снова улыбнулась. — Расскажите об Англии. Я слышала, в деревне там очень мило. — Да, все в зелени. — Каждое лето? — Особенно летом. Зеленая трава, много больших крепких деревьев. — В Мадриде раньше было много деревьев. Когда мы вернулись, красные спилили их все на дрова. — Милагрос вздохнула. — В Бургосе мне было лучше. — В Англии сейчас тоже небезопасно. До войны было по-другому. — Гарри улыбнулся. — Помню, в школе мы больше всего любили летними вечерами подолгу играть в крикет. У него перед глазами возникло зеленое игровое поле и мальчики в белой форме, а в ушах раздался стук бит по мячу. Это был сон, далекий, как мир, в котором остались на фотографии его родители. — Я слышала про крикет. — Милагрос нервно хихикнула и стала еще больше похожа на школьницу. — Но не знаю, как в него играют. — Она опустила глаза. — Простите за этот вечер… О живописи я тоже ничего не знаю. — Как и я на самом деле, — смущенно отозвался Гарри. — Мне просто нужно было придумать, куда бы нам пойти. Но если вы не против, мы могли бы как-нибудь съездить за город, я показала бы вам горы Гвадаррама зимой. Альфонсо отвезет нас на машине. — Да, да, возможно. Милагрос зарделась, не было сомнений, что она к нему неравнодушна. «Вот черт!» — подумал Гарри и посмотрел на часы. — Кажется, нам пора, — заметил он. — Альфонсо будет ждать. Не стоит снова раздражать его. Губы у Милагрос немного дрожали. — Да. Старый служака стоял на лестнице у входа в Прадо, курил и смотрел через дорогу на «Риц». Смеркалось. Альфонсо обернулся и на этот раз встретил Гарри улыбкой: — А, точно ко времени. Bueno. Хорошо провели время, Милагрос? — Да, Альфонсо. — Расскажете маме про картины. Машина за углом. — Он протянул руку Гарри. — Может быть, еще увидимся, сеньор Бретт. — Да, лейтенант Гомес. Гарри пожал на прощание руку Милагрос. Она выжидательно посмотрела на него, но он ничего не сказал по поводу следующей встречи. Лицо ее погрустнело, но Гарри не собирался ей потакать. Он задумчиво глядел им вслед. Что она в нем нашла? У них нет ничего общего. — Вот черт! — снова выругался он, на этот раз вслух, громко. Гарри встречался с Толхерстом в кафе «Хихон», они собирались пропустить по стаканчику. Он прошел мимо министерства, где познакомился с Маэстре, улицу патрулировали гвардейцы с пистолетами-пулеметами. Было холодно, Гарри поднял воротник. После жаркого лета и сгоревшего урожая, казалось, надвигалась суровая зима. На Пасео-де-Реколетос, широком бульваре, открывались после сиесты магазины; на тротуары от витрин лился желтый свет — даже здесь товары на полках встречались редко. Гарри слышал про «Хихон», но никогда там не бывал. Войдя в отделанный зеркалами бар, он увидел за столиками завсегдатаев, в основном тут собрались артистического типа личности с бородами и экстравагантными усами, но, без сомнения, все они поддерживали режим, как и Дали. — Фашизм — так мечта превращается в реальность, — с энтузиазмом говорил один молодой человек своему приятелю, — сюрреализм становится реализмом. «Что верно, то верно», — подумал Гарри. Толхерст сидел, с трудом втиснув свое крупное тело за столик, который стоял близко к стене. Гарри приветственно поднял руку, взял себе бренди в баре и присоединился к приятелю. — Как прошло свидание? — спросил тот. Гарри медленно отхлебнул из бокала: — Так-то лучше. Вообще, довольно ужасно. Она милая, но… совсем ребенок. У нее есть компаньон. Бывший сослуживец Маэстре или что-то в этом роде. — Здесь держатся старомодных взглядов на женщин. — Толхерст взглянул на него. — Постарайся не терять с ней связь, это путь к Маэстре. — Она хочет съездить в горы Гвадаррама. — А-а-а… — Толхерст улыбнулся. — Чтобы побыть наедине? — Гомес повезет нас. — Ну что ж… — Саймон надул толстые щеки и выпустил воздух. — О боже, иногда мне так хочется оказаться дома! Я тоскую по родине. — Скучаешь по семье? Толхерст закурил и следил, как дым завитушками поднимается к потолку. — Да нет. Мой отец служит в армии, не видел его сотню лет. — Он вздохнул. — Я всегда хотел поселиться в Лондоне, вести веселую жизнь. Но мне так и не удалось — сперва учеба, потом дипломатическая служба. — (Новый вздох сожаления.) — А теперь, наверное, слишком поздно. С этими бомбежками и затемнением прежние деньки, видно, остались в прошлом. — Толхерст покачал головой. — Ты видел последние газеты? Там продолжают рассуждать, как хорошо Франко поладил в Гитлером в Андае. И Сэм настроен вести политику умиротворения. Он сказал Франко, что Британия будет счастлива, если Испания заберет Марокко и Алжир у Франции. — Что? И сделает их своими колониями? — Да. Он подыгрывает мечтам Франко об империи. Кажется, я понимаю его мотивы. Французы больше не представляют собой силы. Толхерст, по обыкновению, рассуждал о действиях Сэма так, словно был доверенным лицом посла, хотя Гарри прекрасно понимал, что, скорее всего, тот просто повторяет циркулирующие в посольстве слухи. — Мы установили блокаду, — сказал Гарри. — Можем перекрыть им подвоз еды и топлива, как водопроводный кран. Не пора ли это сделать? Предостеречь их от союза с Гитлером. — Все не так просто. Если испанцам будет нечего терять, они могут объединиться с немцами и захватить Гибралтар. Гарри отхлебнул еще бренди: — Помнишь тот вечер в «Рице»? Я краем уха слышал, как Хор говорил, что Британии не следует поддерживать здесь никакие спецоперации. Незадолго до моего отъезда в Мадрид Черчилль произнес речь: выживание Британии зажжет искру надежды в оккупированной Европе. Здесь мы могли бы помочь людям, вместо того чтобы подлизываться к лидерам. — Полегче! — Толхерст нервно засмеялся. — Бренди ударил тебе в голову. Если Франко падет, вернутся красные. Они еще хуже. — А что думает капитан Хиллгарт? Кажется, он соглашался с сэром Сэмом в тот вечер в «Рице». Толхерст заерзал на стуле: — Вообще, Гарри, он будет немного раздражен, если узнает, что его подслушивали. — Это произошло случайно. — В любом случае я ничего не знаю, — устало добавил Саймон. — Я всего лишь рабочая лошадка. Организую встречи, опрашиваю информаторов, проверяю расходы. — Скажи, ты когда-нибудь слышал выражение «рыцари Святого Георгия»? — спросил Гарри. Толхерст прищурился и с осторожностью ответил на вопрос вопросом: — А ты где его слышал? — Маэстре использовал эти слова в разговоре с капитаном Хиллгартом в первый день, когда я переводил на их встрече. Оно означает соверены, да, Толли? Толхерст промолчал, только недовольно выпятил губы. Гарри продолжил мысль, больше не считаясь с протоколом, который, вероятно, нарушал: — Хиллгарт еще упомянул Хуана Марча. Мы подкупаем монархистов? Это тот конь, которого мы пытаемся оседлать, чтобы удержать Испанию от войны? И потому Хор не хочет ничего делать с оппозицией?