— Знаешь, Гарри, нам не пристало проявлять излишнее любопытство. — Толхерст по-прежнему говорил очень тихо. — Не наше дело думать… э-э-э… о политике. И черт тебя подери, давай потише! — Я прав? По твоему лицу видно. — Гарри подался вперед и горячо зашептал: — А что, если дело не выгорит и Франко обо всем узнает? Тогда мы окажемся по уши в дерьме вместе с Маэстре и его приятелями. — Капитан знает, что делает. — А если сработает? Мы свяжемся с этими ублюдками навечно. Они будут править Испанией всегда. Толхерст глубоко вдохнул. Его лицо побагровело от гнева. — Боже, Гарри, и давно такие идеи варятся в твоей башке? — Я только позавчера догадался, что это за «рыцари Святого Георгия». — Он откинулся на спинку стула. — Не волнуйся, Толли, я не проболтаюсь. — Лучше помалкивай, если не хочешь схлопотать обвинение в госизмене. Вот что получается, когда берут на работу ученых. Слишком уж ты любознателен. — Толхерст рассмеялся, чтобы вернуть разговор к дружескому тону. — Не могу рассказать тебе всего, ты должен это понимать. Но капитан и Сэм знают, что делают. Мне придется сообщить Хиллгарту о твоей догадке. Ты точно никому больше не говорил? — Клянусь, Толли! — Тогда выпей еще и забудь об этом. — Хорошо, — сказал Гарри. Он, конечно, не забудет, но какой смысл на всех парусах плыть к проблемам. Лучше бы он и с Саймоном не делился своими мыслями. И что его дернуло? Толхерст встал с места и скривился, ткнувшись животом в угол стола. Гарри смотрел в свой бокал. На мгновение он поддался панике, представления о мире и его месте в нем снова сдвинулись, словно песок под ногами. Глава 24 Деньги пришли пятого ноября, за день до встречи с Луисом. Барбара уже отчаялась дождаться и приготовилась умолять Луиса об отсрочке. Она понимала, что из-за тревоги становится все более раздражительной и отстраненной. Сэнди явно начал задаваться вопросом, что с ней случилось. В то утро Барбара притворялась спящей, пока он одевался, хотя сама глядела широко раскрытыми глазами в стену и вспоминала, что сегодня День Гая Фокса. В Англии в этом году фейерверков не будет; взрывов и без того хватает каждую ночь. По Би-би-си сообщали, что налетов на Мидлендс больше нет, а вот Лондон бомбят почти каждую ночь. Мадридские газеты писали, что город лежит в руинах, но Барбара уверяла себя, что это пропаганда. После ухода Сэнди она спустилась за почтой. На коврике лежал один конверт с головой короля на марке вместо Франко с его холодным взглядом. Барбара вскрыла письмо. В сухом официальном тоне ей сообщали, что ее сбережения переведены на счет, который она открыла в Мадриде: более пяти тысяч песет. В строках этого послания она уловила неодобрение: как можно забирать деньги из страны в военное время? Барбара вернулась в спальню и убрала письмо в свое бюро. Там уже лежала пара путеводителей по Куэнке, которые она купила и изучила досконально. Ящик она заперла. Одеваться пришлось в спешке: нужно было явиться в приют к девяти. Она работала там второй день. Вчера она пришла в своей обычной одежде, но сестра Иммакулада сказала, что ей не стоит пачкать хорошее платье. Барбара с облегчением подумала, что можно вернуться к старым юбкам и свободным свитерам. Она взглянула на часы. Пора было выходить. Барбара договорилась, что будет работать в сиротском приюте два дня в неделю, но уже сомневалась, что справится. Раньше она трудилась медсестрой, но в таких условиях — никогда. По дороге к приюту она с ностальгией вспоминала отдраенные коридоры муниципальной больницы Бирмингема. Мимо проехал газоген, из его маленькой выхлопной трубы валил едкий дым, Барбара закашлялась. На стук в дверь отворила монахиня. Раньше серое здание XIX века служило монастырем, у него имелся квадратный внутренний двор, обведенный крытой галереей с колоннами. Монастырские стены были обклеены антикоммунистическими плакатами: оскаливший зубы великан в шапке с красной звездой нависал над молодой матерью и ее детьми; серп и молот в коллаже с черепом и подписью: «Это коммунизм». Вчера Барбара спросила сестру Иммакуладу, не пугают ли детей эти плакаты. Высокая монахиня печально покачала головой: — Почти все дети здесь из семей красных. Приходится напоминать, что они жили в тени дьявола. Иначе как спасти их маленькие души? Сестра Иммакулада как раз заканчивала перекличку, когда пришла Барбара. Чистый голос монахини оглашал монастырский двор, за пояс рясы она заткнула трость. Пятьдесят мальчиков и девочек в возрасте от шести до двенадцати лет выстроились рядами на бетонной площадке. Сестра опустила планшет со списком. — Свободны! — провозгласила она и вскинула руку в фашистском приветствии. — ¡Viva Franco! Дети ответили ей нестройным хором, руки вяло поднялись вверх и упали. Барбара вспомнила концерт и подавлявшего зевоту Франко. Она прошла в изолятор. Над дверью было написано: «Испания отвоевана во имя Христа!» С утра Барбара осматривала вновь поступивших детей, проверяла, не нуждается ли кто-нибудь во врачебной помощи. В холодном изоляторе с железными кроватями и висевшими на стенах стальными инструментами ее ждала помощница, сеньора Бланко, пожилая бывшая повариха, beata — святоша, религиозная женщина, жизнь которой вращалась вокруг церкви. У нее были тугие седые кудри, и она носила коричневый передник; пухлое морщинистое лицо на первый взгляд казалось добрым. — Buenas tardes, сеньора Форсайт. Я уже приготовила горячую воду. — Спасибо, сеньора. Сколько у нас сегодня новеньких? — Только двое. Привели гвардейцы. Мальчишка залез в чужой дом, и его поймали, а девочка жила на улице одна. — Сеньора Бланко с благочестивым видом покачала головой. Барбара вымыла руки. Дети, попадавшие в приют, в основном были бездомные, жившие милостыней или воровством. Их попрошайничество досаждало горожанам, и, когда полиция ловила маленьких нищих, их передавали монахиням. Сеньора Бланко позвонила в колокольчик, и сестра Тереза, девушка с квадратным крестьянским лицом, ввела рыжего мальчика лет восьми в слишком большом грязном коричневом пальто. — Поймали на воровстве маленькую бестию, — укоризненно проговорила монахиня. — Какой негодник, — скорбно произнесла сеньора Бланко. — Снимай одежду, дитя, тебя осмотрит медсестра. Мальчик угрюмо разделся и стоял голый: ребра торчат, руки как спички. Он опустил голову, когда Барбара стала его осматривать. От него пахло застарелым потом и мочой. Кожа холодная, как у ощипанного цыпленка. — Он очень худой, — тихо сказала Барбара. — Гниды, конечно. На запястье был длинный порез, красный и мокнущий. — Это нехорошая царапина, niño, — мягко произнесла Барбара. — Откуда она у тебя? Мальчик поднял на нее большие испуганные глаза и буркнул: — Кошка. Зашла в мой подвал. Хотел взять ее на руки, а она меня цапнула. — Плохая кошка, — улыбнулась Барбара. — Мы помажем твою руку лекарством. Потом дадим тебе поесть. Ты не против? — (Мальчик кивнул.) — Как тебя зовут? — Иван, сеньора. — Кто дал тебе такое имя? — спросила сестра Бланко, поджав губы. — Родители. — А где они теперь? — Их забрали охранники. — Иван — плохое имя, русское имя. Ты это знаешь? Монахини выберут тебе имя получше. Мальчик повесил голову. — Думаю, мы закончили, — сказала Барбара. Она заполнила карточку и передала ее сеньоре Бланко, которая увела мальчика. Сестра Тереза вышла в другую дверь, чтобы привести следующего ребенка. Beata вернулась через несколько мгновений, вытирая руки о темный передник. — Боже правый, как от него воняет! — поморщилась она. За дверью послышалась возня. Раздался визг, и дверь распахнулась. Сестра Тереза волочила за собой костлявую темноволосую девочку лет одиннадцати, та отчаянно сопротивлялась. Монахиня раскраснелась, головной убор у нее съехал набок, отчего она стала похожа на пьяную. — Madre de Dios, брыкается хуже свиньи! — Сестра Тереза крепко схватила девочку за руку, принуждая ее стоять спокойно. — Прекрати, иначе получишь палкой! В эту точно вселился дьявол. Она жила в пустом доме в Карабанчеле. Гвардейцам пришлось гоняться за ней по улицам. Барбара наклонилась к девочке. Та тяжело дышала — рот раскрыт, видны плохие зубы, глаза выпучены от страха. На ней было грязное синее платье, в руке она сжимала шерстяного ослика, такого грязного и затрепанного, что его трудно было узнать. — Как тебя зовут? — мягко спросила Барбара. Девочка сглотнула. — Вы монахиня? — спросила она. — Нет, я медсестра. Я хочу только осмотреть тебя, чтобы понять, нужен ли тебе врач. Девочка посмотрела на нее умоляющим взглядом: — Отпустите меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы из меня сварили суп. — Что? — Монахини варят из детей суп и кормят им солдат Франко. Пожалуйста, пожалуйста, скажите, пусть они меня отпустят! — Видите, кто ее вырастил, — рассмеялась сестра Тереза. — Это все злостная ложь красных. — Сеньора Бланко хмуро взглянула на девочку. — Ты плохой ребенок, раз говоришь такие вещи. А теперь снимай одежду и покажись медсестре. И отдай мне это! Она протянула руку к шерстяному ослику, но девочка сжала его крепче. Лицо сеньоры Бланко побагровело от гнева. — Отдай его мне! Слушайся меня, маленькая коммунистка!