Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 75 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
8. 1899-1900, Дра-Абу-эль-Нага, Бассейн гиппопотамов 9. 1903-04, Глядя на огромную кошку 10. 1906-07, Долина Царей, Обезьяна, стерегущая равновесие 11. 1907-08, Затерянный оазис (Судан), Страж горизонта (опубликована вне хронологии) 12. 1910, Палестина, Река в небесах (опубликована вне хронологии) 13. 1911-12, Завиет-эль-Ариан, Сокол у портала 14. 1914-15, Гиза, Он будет греметь в небесах 15. 1915-16, Гиза, Властелин молчания 16. 1916-17, Газа и Дейр-эль-Медина, Тот самый золотой 17. 1919-20, Дети бури 18. 1922-23, Долина Царей, Змей на короне 19. 1922-23, Долина Царей (гробница Тутанхамона), Гробница золотой птицы Элизабет Питерс (Барбара Мертц) Оливии Грейс Браун Мертц 18 января 1992 года с любовью от Эмми ОТ РЕДАКТОРА Краткое объяснение арабских и древнеегипетских терминов необходимо для читателей, незнакомых с этими языками. Как и в других семитских наречиях, в арабской вязи и египетских иероглифах отсутствуют гласные. Именно поэтому английское произношение таких слов может варьировать. Например: иероглифическое письмо, обозначающее статуэтку маленького слуги, состоит из пяти знаков: «ш», «ва», «б», «т» и «и». (Те, что похожи на гласные, в действительности таковыми не являются. Возьмите учебник грамматики. Неужели вы действительно никогда не слышали о полугласных и слабых согласных?) Это слово может произноситься по-английски как «ушебти», «шавабти» или «швабти»[1]. (ПРИМЕЧАНИЕ. Словарик арабских слов и фраз можно найти на последней странице). Арабские имена и географические названия при написании на английском языке также подвергаются аналогичным изменениям. Кроме того, своё влияние оказывает и время. Названия, распространённые в дни юности миссис Эмерсон, иногда заменяются другими, более современными версиями (Дахшур и Дашур, Мейдум и Медум и т. д.). Как и большинство из нас, миссис Эмерсон склонна придерживаться привычек, приобретённых в молодости. В некоторых случаях она осовременивала свои заметки, в других случаях — нет. Поскольку это её абсолютно не волнует, редактор не видит причин, по которым эта проблема должна волновать читателя, и считает, что бессмысленная настойчивость в таких вопросах может в определённой мере повредить вдохновенной непосредственности прозы миссис Эмерсон. (Редактор также намерен указать, что не относится к тем, о ком говорится в первой главе. Он абсолютно ничего не имеет против поэзии.) Эпиграфы к каждой главе взяты из «Собрания трудов Амелии Пибоди Эмерсон», изданных Оксфордским университетом в 1990 году (восьмое издание). ГЛАВА 1
Для процветания брака необходимо умение придерживать свой темперамент. Уверена, что могу искренне утверждать: меня никогда не пугали ни опасность, ни тяжёлая работа. Из этих двух я предпочитаю первую. Будучи единственным незамужним потомком моего овдовевшего и крайне рассеянного отца, я отвечала за ведение домашнего хозяйства, что, как известно каждой женщине, является самым трудным, самым недооценённым и самым низким (т.е. не оплачиваемым) из всех видов труда. Благодаря вышеупомянутой рассеянности моего родителя по отцовской линии, мне удалось избежать скуки с помощью таких неженских занятий, как изучение истории и языков, поскольку папа никогда не обращал внимания на то, что я делаю, пока еда подавалась вовремя, одежда была чистой и выглаженной, а его самого не беспокоили по каким бы то ни было причинам. По крайней мере, я не тосковала. Но, сказать по чести, мне не с чем было сравнивать мою жизнь, равно как и не имелось никакой надежды на лучшую. В те годы, завершавшие девятнадцатый век, брак казался мне не альтернативой, но заменой комфортабельной кабалы на абсолютное рабство — во всяком случае, я так считала. (И до сих пор придерживаюсь подобного мнения в отношении большинства женщин.) Моя судьба оказалась исключением, только подтвердившим общее правило; и если бы я знала, какие невероятные наслаждения и невообразимые радости суждены мне в будущем, узы, которые лишь раздражали меня, стали бы поистине невыносимы. Они сковывали меня до тех пор, пока смерть бедного папы не превратила меня в обладательницу скромного состояния, и я отправилась воочию увидеть древние памятники, известные мне только по книгам и фотографиям. На древней земле Египта я, наконец, поняла, чего мне не хватало в жизни — приключений, волнений, опасностей. Работы, ставшей целью всей жизни, работы, для которой понадобились все мои незаурядные интеллектуальные способности. И, конечно, дружбы с этим замечательным человеком, который был предназначен мне, как и я — ему. О, эти безумные поиски! О, эта непрестанная погоня! О, этот необузданный восторг! * * * Дойдя до этого места, некий предубеждённый издатель заявил мне, что я иду по ложному пути. Он утверждает: если автор хочет привлечь внимание своих читателей, то должен начать со сцены насилия и /или страсти. — Я упомянула… ммм… необузданный восторг, — сказала я. Редактор любезно улыбнулся мне. — Поэзия, да? Мы не можем позволить себе поэзии, миссис Эмерсон. Она замедляет повествование и смущает Заурядного Читателя. (Это таинственное существо всегда упоминается предубеждёнными издателями со смесью снисходительности и суеверного благоговения; отсюда и мои заглавные буквы.) — Нам нужна кровь, — продолжал он с нараставшим энтузиазмом. — Реки крови! Вы справитесь с лёгкостью, миссис Эмерсон. Ведь вам множество раз приходилось сталкиваться с убийцами! Я не впервые просматривала свои дневники и путевые записи, намереваясь опубликовать их, но никогда раньше не заходила так далеко, чтобы общаться с редактором, или как там ещё эти особы называются. Пришлось объяснить: если бы взгляды моего собеседника отражали мнение всей издательской отрасли, то этой отрасли пришлось бы прозябать без Амелии П. Эмерсон. Как я презираю характерные для современных литературных произведений дрянные трюки, цель которых — максимально шокировать читателя! Как опустилось благородное искусство литературы за последние годы! Вместо изящного, упорядоченного, неторопливого изложения внимание читателя привлекают изображением самых ничтожных и наиболее мерзких человеческих инстинктов. Издатель удалился, качая головой и что-то бормоча об убийстве. Мне было жаль разочаровывать его, ибо он был достаточно приятным человеком — для американца. Я надеюсь, что это замечание не обрушит на меня обвинения в шовинизме: у американцев много замечательных черт характера, но литературный вкус к ним не относится и попадается довольно редко. Если мне снова придётся пройти через эту процедуру, я буду советоваться с британским издателем. * * * Думаю, я могла бы объяснить наивному издателю, что есть кое-что похуже убийств. Я научилась достаточно спокойно относиться к мертвецам, но прошлой зимой мне пришлось пережить худшие моменты всей моей жизни, когда я проползала на четвереньках через неописуемые горы мусора к тому месту, где я надеялась — и боялась — найти того, кто был для меня дороже самой жизни. Он пропал без вести почти неделю назад, и я не могла поверить, что какая бы то ни было тюрьма в состоянии так долго удерживать мужчину, обладающего подобными разумом и силой, если только… Мысли о тех ужасах, которые могли произойти, причиняли невероятные страдания. Душевные муки намного превосходили физическую боль от сбитых коленей и расцарапанных ладоней и полностью подавляли страх перед окружавшими нас врагами. Разбухшее солнце низко клонилось к западу. Заросли сорняков отбрасывали тени на траву, касаясь стен строения, к которому мы направлялись. Это было небольшое низкое здание из грязного кирпича, казалось, угрюмо сидевшее на корточках в усыпанной мусором яме. В двух стенах, обращённых ко мне, не было ни окон, ни дверей. Редкий садист согласится держать собаку в таком питомнике… С трудом сглотнув, я повернулась к моему верному реису Абдулле[2], следовавшему за мной по пятам. Он предостерегающе покачал головой и приложил палец к губам. Затем показал жестом, что следует подняться на крышу. Он подсадил меня, а затем последовал за мной. Разрушенный парапет защищал нас от посторонних взглядов, и Абдулла перевёл дыхание. Он был уже стар; тревога, неизвестность и затраченные усилия не могли не сказаться. Я ничем не могла ему помочь, да он и не хотел этого. Внезапно он застыл, а затем пополз к центру крыши, где находилось отверстие диаметром едва ли больше фута[3]. Его закрывала решётка из ржавого металла, опиравшаяся на выступ чуть ниже поверхности крыши. Прутья были толстыми и близко расположенными. Закончатся ли эти бесконечные дни ожидания? Внутри ли он? Последние секунды перед тем, как я подползла к окошку, казалось, длились бесконечно. Но самое худшее ещё ожидало нас впереди. Единственный свет в грязной дыре внизу пробивался из щели над дверью. В противоположном углу мрак скрывал неподвижное тело. Я знала это тело, я бы узнала его в самую тёмную ночь, хотя и не могла разобрать отдельные черты. Голова шла кругом. И тут луч умирающего солнечного света пробился сквозь узкое отверстие и коснулся лежавшего. Это он! Мои молитвы были услышаны! Но… О, Небеса, неужели мы пришли слишком поздно? Застывший и недвижимый, он лежал на грязной койке. Лицо казалось восковой маской смерти, жёлтой и жёсткой. Мои глаза судорожно искали хоть какой-то признак жизни, дыхания… и не находили ни одного. Но и это было ещё не всё. Самое худшее ожидало нас впереди. Бесспорно, если бы я прибегла к презренным трюкам, которые предлагал мне американский издатель, то могла бы настолько лихо закрутить сюжет… Но я отказываюсь оскорблять интеллект моего (пока) гипотетического читателя подобным образом. И возобновляю своё упорядоченное повествование. * * * Уже упомянутая мной цитата: «О, эти безумные поиски! О, эта непрестанная погоня! О, этот необузданный восторг!»[4], естественно, употреблялась Китсом в совершенно ином контексте. Тем не менее, меня часто искали и преследовали (иногда безумно), и не раз успешно пытались скрыться от меня. Последняя фраза также уместна, хотя сама бы я не позволила себе так выражаться. Именно в Египте начались преследования, погони и прочее. Именно там я впервые столкнулась с древней цивилизацией, которая стала делом всей моей жизни, и с замечательным человеком, разделившим эту участь со мной. Египтология и Рэдклифф Эмерсон! Эти два понятия неразделимы не только в моём сердце, но и в оценке научного мира. Я часто повторяла, что Эмерсон — это сама египтология, наиболее выдающийся учёный как этой, так и любой другой эпохи. В то время, когда я писала это строки, мы стояли на пороге нового века, и я не сомневалась, что Эмерсон будет доминировать в двадцатом веке так же, как и в девятнадцатом. А стоит мне добавить, что к физическим атрибутам Эмерсона относятся сапфирово-голубые глаза, жёсткие волосы цвета воронова крыла и телосложение, являющееся воплощением мужской силы и грации, как вдумчивый читатель сразу поймёт, почему наш союз оказался настолько блестящим. Эмерсон не выносит своё имя по причинам, которые я так и не поняла. И никогда не спрашивала об этом, поскольку предпочитаю обращаться к нему по фамилии, что указывает на товарищество и равенство и навевает приятные воспоминания о тех давних днях нашего знакомства. Эмерсон также терпеть не может титулы. Причины этого предрассудка проистекают из его радикальных взглядов, поскольку он оценивает людей (вряд ли стоит упоминать — и женщин в том числе)[5] по их способностям, а не по положению в обществе. В отличие от большинства археологов он отказывается реагировать на льстивые титулы, которыми феллахи[6] именуют иностранцев. Восхищённые египетские рабочие прозвали его «Отец Проклятий», и хочу сказать, что никто не заслужил этого больше, нежели он. Мой союз с этим превосходным человеком привёл к результату, полностью удовлетворившему мои интересы. Эмерсон считал меня полноценным партнёром как в профессиональном, так и в брачном отношениях, так что мы проводили зимние сезоны[7] в разных районах Египта. Могу добавить, что я была единственной женщиной, занимавшейся такой деятельностью — печальный комментарий к ограничению прав и возможностей женщин в конце девятнадцатого века нашей эры — и что я никогда не сумела бы достичь этого без всесторонней помощи моего замечательного супруга. Эмерсон даже не настаивал на моём участии, считая его само собой разумеющимся. (Я тоже считала его само собой разумеющимся, что, возможно, способствовало такому отношению Эмерсона.) По причинам, которые я не в состоянии объяснить, наши раскопки часто прерывались действиями преступного мира. Убийцы, ожившие мумии и Гений Преступлений[8] непрестанно докучали нам; мы будто магнитом притягивали к себе расхитителей гробниц и лиц, склонных лишать жизни других. Восхитительную безмятежность нашего существования омрачал только один незначительный недостаток. Этот недостаток был нашим сыном, Уолтером Пибоди Эмерсоном, известным как друзьям, так и недругам под прозвищем «Рамзес».
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!