Я решила не развивать эту тему. Я подозревала, что Эмерсон потихоньку занимается уроками фехтования, но он был не в силах признаться, что должен учиться чему бы то ни было. Его истинный мотив для занятия этим видом спорта не делает ему чести, поскольку возник из ревности к человеку, по отношению к которому не было ни малейшей причины испытывать подобное чувство[105]. Следует признать, что приобретённое умение впоследствии оказалось достаточно полезным. По-видимому, именно Эмерсон позволил Рамзесу пойти по своим стопам. Он знал, что я бы это не одобрила: кровь застывала в жилах от одной лишь мысли о том, что в руках у Рамзеса находится длинное гибкое острое оружие. Ещё два абзаца описывали достижения Нефрет гораздо подробнее, чем те заслуживали. Когда Эмерсон закончил, он заметил с родительской гордостью: — Как хорошо он пишет. Достаточно литературно, на мой взгляд. — Как будто бы всё идёт хорошо, — ответила я. — Пожалуйста, передай мне это полотенце, Эмерсон. Эмерсон протянул мне полотенце. Затем вернулся в гостиную, чтобы прочитать оставшуюся почту. * * * — Ну, что дальше? — спросил Эмерсон, когда мы сели ужинать. — Луксор или Амарна? — Ты отказался от Мейдума? — Нет, отнюдь нет. Но считаю, что мы должны рассмотреть и другие возможности, прежде чем принимать решение. — Ясно. — Что же ты предпочитаешь? — О, мне абсолютно безразлично. Эмерсон воззрился на меня поверх витиеватого меню, которое дал ему официант. — Ты чем-то расстроена, Пибоди? Письмо Рамзеса, да? Ты почти не разговаривала со мной, пока я его читал. — Какая у меня может быть причина для раздражения? — Не представляю. — Он сделал паузу. Когда я не ответила, он пожал плечами (одно из тех раздражающих мужских пожиманий плечами, которое отделывается от поведения женщины, как непонятного и/или неуместного) и возобновил дискуссию. — Я предлагаю, чтобы мы отправились прямо в Луксор. Я с колоссальным нетерпением стремлюсь избавиться от некоторых предметов. — Звучит логично, — согласилась я. — У тебя есть какие-либо мысли относительно того, где мы… м-м… можем их обнаружить? Обсуждение альтернатив затянулось на весь ужин. Когда мы закончили, ещё было рано, и я предложила прогуляться по Муски[106]. — Мы не пойдём гулять сегодня, — ответил Эмерсон. — У меня другое на уме. Надеюсь, тебе понравится. Так и вышло. Но когда Эмерсон устроился в своей обычной позе для сна — на спине, руки скрещены на груди, как у статуи Осириса — я не могла не вспомнить: когда-то при виде того, как я поднималась из ванны, у мужа возникало неудержимое желание сравнить меня с Афродитой[107], побуждавшее к немедленным действиям. А сегодня днём он просто протянул мне полотенце… * * * Единственное приглашение, которое Эмерсон не выбросил, пришло от мистера Джорджа Мак-Кензи. Он был одним из тех эксцентричных индивидуумов, которые чаще встречались в древние времена археологии, нежели сегодня: одарённые любители, занимавшиеся раскопками и изучавшие египтологию без ограничений, накладываемых государственным регулированием. Некоторые из них достигли замечательных результатов, несмотря на отсутствие формального обучения. А солидный трёхтомник Мак-Кензи по древней египетской культуре стал просто бесценным источником сведений, поскольку многие рельефы и надписи, скопированные автором в 1850-х годах, нынче утрачены навсегда. Теперь Мак-Кензи был уже очень стар и редко рассылал или принимал приглашения. Даже Эмерсон признал, что нам оказано крайне лестное внимание, и такую возможность мы не должны пропустить. Он отказался от вечернего костюма, но выглядел очень изящно в сюртуке и брюках под тон к нему. Я надела своё второе лучшее платье из серебряной парчи с вытканными красными розами, отороченное серебряным кружевом на груди, с манжетами длиной до локтя. Надеюсь, меня не обвинят в тщеславии, если я скажу, что все глаза поворачивались к нам, когда мы пересекали террасу, шествуя к ожидающему нас экипажу. Сверкающий закат озарял западное небо, купола и минареты старого Каира плыли в туманной дымке. Да, мы направлялись именно в старый Каир — средневековый город с очаровательными четырёхэтажными домами и дворцами, из которых жестокие воины-мамлюки[108] тиранически правили городом. Многие жилища обветшали, и нынче в них обитали те, кто победнее — целые семьи ютились в одной комнате. Искусно вырезанные решётки, скрывавшие красавиц харима (гарема, женской половины дома) от завистливых глаз, ушли в небытие, а выстиранные галабеи (длинные рубахи без ворота с широкими рукавами) униженно и смиренно свисали с обветшалых остатков машрабий[109]. Рассказывали, что дом Мак-Кензи в своё время принадлежал султану Кайт-бею[110], и особенности его архитектуры хорошо сохранились. Я с нетерпением ожидала того момента, когда всё увижу собственными глазами. В старом Каире нет ни уличных табличек, ни номеров домов. В конце концов кучер остановил лошадей и признался в том, что я уже давно подозревала: он понятия не имел, куда ехать. Когда Эмерсон указал на улицу — вернее, на промежуток между двумя домами — кучер заявил, что туда не поедет. Он знал эту улицу — дальше она сужалась ещё сильнее, и не было возможности развернуть лошадей. — Подождите нас здесь, — сказал Эмерсон. Помогая мне вылезти из кареты, он не смог удержаться от замечания: — Я же говорил тебе не надевать это платье, Пибоди. Я думал, что нам, вероятно, часть пути придётся идти пешком. — Так почему же не высказал эти мысли вслух? — спросила я, подтягивая юбки. — Ведь ты же бывал раньше здесь, не так ли? — Несколько лет назад. — Эмерсон предложил мне руку, и мы пошли. — Кажется, дальше по этой улице. По-моему, Мак-Кензи оставил указания, но они не… Ах да, вот и сабиль (фонтан), о котором он упоминал. Первый поворот налево. Мы прошли совсем немного, когда проход сузился настолько, что стало невозможно идти рядом. Он был похож на туннель: высокие, закрытые фасады старых домов поднимались с обеих сторон, а выступавшие балконы почти нависали над головой. Я забеспокоилась: — Что-то не так, Эмерсон. Здесь очень темно и грязно. И ни единой души с тех пор, как мы миновали фонтан. Мистер Мак-Кензи, несомненно, не может жить в подобных трущобах. — Здесь нет архитектурных различий по классам, богатые особняки примыкают к бедным домам. — Однако голос Эмерсона отражал мои собственные сомнения. Он остановился: — Вернёмся назад. Рядом с сабилем стояла кофейня, мы спросим у них. Но было уже слишком поздно. Узкая дорога освещалась только фонарём, который какой-то рачительный хозяин дома повесил над дверью в нескольких футах позади нас, и он отбрасывал достаточно света, чтобы мы увидели в тени неподалёку громоздкие силуэты нескольких мужчин. Их тюрбаны бледнели в темноте. — Проклятье, — спокойно произнёс Эмерсон. — Становись за мной, Пибоди. — Спиной к спине, — согласилась я, занимая позицию. — Чёрт побери, почему я вышла без пояса со снаряжением? — Попробуй эту дверь, — предложил Эмерсон. — Заперта. А впереди нас тоже ждут, — добавила я. — По меньшей мере, двое. А у меня всего лишь хлипкий вечерний зонтик, изготовленный под платье, а не тот, который я обычно ношу. — Великий Боже! — воскликнул Эмерсон. — Без твоего зонтика мы не посмеем встретиться с ними лицом к лицу на улице. Стратегическое отступление кажется единственным решением. — Он резко развернулся и пнул дверь, которую я проверяла. Замок со скрежетом вылетел прочь, дверь распахнулась. Эмерсон схватил меня за талию и втащил внутрь. Визги и переполох приветствовали моё внезапное появление. Двое мужчин, находившихся в комнате, сбежали, оставив тихо булькавшие наргиле (кальяны). Эмерсон последовал за мной и захлопнул дверь. — Это их не остановит, — заметил он. — Замок сломан. И нет достаточно тяжёлой мебели, чтобы устроить баррикады. — Но здесь же есть другой выход. — Я указала на занавешенный дверной проём, через который скрылись мужчины. — Если придётся — посмотрим. — Эмерсон прислонился к двери, подпирая её плечами. — Мне не нравятся тёмные переулки, и я бы предпочёл не полагаться на доброту чужаков — особенно таких, которые обитают в подобных кроличьих норах. Давай подумаем о других возможностях, пока у нас есть минута передышки… Звук, проникший к нам сквозь хрупкие дверные панели, прервал его фразу. Я вздрогнула, а Эмерсон выругался: — Это кричит женщина! Или ещё хуже — ребёнок! Я бросилась к нему. — Нет, Эмерсон! Не ходи туда! Это может быть ловушкой! Крик повторился — высокий, пронзительный, дрожащий. Он поднялся до фальцета и оборвался. Эмерсон пытался ослабить мою хватку, а я что было сил старалась удержать его, наваливаясь всем своим весом. — Это уловка, говорю тебе! Они знают тебя, твою рыцарскую натуру! Они боятся напасть на нас обоих и надеются выманить тебя из убежища. Это не простая попытка ограбления — нас сознательно сбили с пути! Моя речь была не такой размеренной, потому что Эмерсон, судорожно вцепившись в мои руки, неистово пытался освободиться. И только когда из моих уст вырвался крик боли, он опомнился: — Зло уже совершено, что бы там ни случилось, — вымолвил он, запыхавшись. — Теперь она молчит… Прости, Пибоди, если я причинил тебе боль. Его напряжённые мышцы расслабились. Я прислонилась к нему, пытаясь овладеть собственным прерывистым дыханием. Мои запястья продолжали ныть, будто их сжимали в тисках, но я испытывала странный, иррациональный трепет. — Ничего, дорогой. Я знаю, что ты не хотел. Тишина длилась недолго. Голос, нарушивший её, был совершенно не тем, что я ожидала услышать — твёрдый, бесстрашный, официальный голос человека, отдающего чёткие приказы на искажённом арабском. — Ещё одна уловка! — воскликнула я. — Думаю, что нет, — прислушался Эмерсон. — Этот тип должен быть англичанином. Так скверно на своём родном языке не говорит ни один египтянин. Не позволишь ли теперь открыть сломанную дверь, Пибоди? В голосе звучал сарказм. Поскольку я знала, что Эмерсон откроет дверь в любом случае, то согласилась. В отличие от царившей ранее темноты, теперь улица была ярко освещена фонарями и факелами в руках людей, чья аккуратная униформа делала их практически неразличимыми. Один из них подошёл к нам. Эмерсон был прав: румяное лицо свидетельствовало о национальности, а бравая осанка и пышные усы выдавали военную подготовку. — Это вы кричали, мадам? — спросил он, вежливо сняв фуражку. — Надеюсь, что и вы, и этот джентльмен невредимы. — Я не кричала, но благодаря вам и вашим людям мы совершенно невредимы. — Хм-м, — сказал Эмерсон. — Что вы делаете в этой части города, капитан? — Исполняю свой долг, сэр, — последовал жёсткий ответ. — Я — советник каирской полиции. И с бо́льшим на то основанием мог бы задать вам тот же самый вопрос. Эмерсон ответил, что мы наносили светский визит. Недоверие, вызванное подобным ответом, выразилось не в словах, а в поджатых губах и поднятых бровях молодого человека. Очевидно, он не знал, кто мы. Он предложил сопроводить нас к нашей карете. — Не нужно, — произнёс Эмерсон. — Кажется, сэр, вы тщательнейшим образом очистили дорогу. Ни одного лежащего тела, сколько ни ищи. Неужели им всем удалось уйти от вас? — Мы не преследовали их, — высокомерно заявил офицер. — Тюрьмы переполнены подобными отбросами, а нам не в чем было их обвинить.