— Профессор, прошу вас! — воскликнул Уоллингфорд. — Что за язык! Здесь дама. Глаза Эмерсона медленно исследовали комнату и, наконец, остановились на мне. Я стояла, скрестив руки на груди, пытаясь сдержать трепетание оборок, выдававшее бешеное биение сердца. — Если её беспокоит мой язык, она может покинуть комнату. Я её не приглашал. Сайрус не мог больше сдерживаться. — Вы, чёртов болван! — прорычал он, сжимая кулаки. — Разве вы не узнаете её? Если бы она не появилась без приглашения несколько дней назад, вы не остались бы в живых и не богохульствовали бы сегодня утром. — Ещё один назойливый непрошеный гость, — пробормотал Эмерсон, бросая злобные взгляды на Сайруса. Затем повернулся ко мне… И на этот раз ошибки быть не могло. Блестящий синий взор был ясен, осознан — и равнодушно-спокоен. Затем зрачки сузились, а брови нахмурились: — Постойте, постойте — черты знакомы, а вот костюм другой. Не та ли это особа в небрежном наряде, которая вчера вечером появилась в моей очаровательной маленькой комнате, будто пробка, вылетевшая из бутылки, а затем задала перцу пустому дверному проёму, усердно стреляя в него? Женщинам не следует разрешать пользоваться огнестрельным оружием. — Это было вчера, это было три дня назад, — огрызнулся Сайрус, его бородка дрожала. — Она спасла вашу жизнь этим пистолетом, вы… вы… — Он прервался, бросив мне извиняющийся взгляд. Среди спутанной бороды Эмерсона блеснули белые зубы. — Я не знаю вас, сэр, но, кажется, вы вспыльчивый человек — в отличие от меня. Я всегда спокоен и разумен. Рассудительность заставляет меня признать, что дверной проём, возможно, не был пустым, и что эта дама, вероятно, оказала мне некоторую помощь. Благодарю вас, мадам. А теперь уходите. Его веки смежились. Повелительный жест врача удалил нас обоих из комнаты. Сайрус, всё ещё дрожа от негодования, попытался меня обнять, утешая. Вежливо, но решительно я отвела его руки. — Я полностью владею собой, Сайрус. Мне не нужно успокаиваться. — Ваше мужество меня поражает! — вскричал Сайрус. — Услышать его отрицания… насмехаться над вашими преданностью и смелостью… — Ну, знаете ли, — слегка улыбнулась я, — я не в первый раз слышу подобные высказывания от Эмерсона. Я надеялась, Сайрус, но действительно не рассчитывала ни на что другое. Всё моё существо ожидало худшего, и я была готова к этому. Он молчаливо положил руку мне на плечо. Я позволила ей остаться там, и никто из нас не произнёс ни слова, пока врач не вышел из комнаты Эмерсона. — Я сожалею, миссис Эмерсон, — мягко промолвил он. — Но прошу вас не предаваться отчаянию. Он ничего не забыл. Он знает своё имя и свою профессию. Он спросил о своём брате Уолтере и объявил о намерении немедленно отправиться на раскопки. — Где? — насторожившись, спросила я. — Он сказал, где намерен работать в этом сезоне? — Амарна, — последовал ответ. — Это важно? — Именно в Амарне он работал, когда мы стали… познакомились поближе. — Хм-м, да. Возможно, вы нашли ключ, миссис Эмерсон. Его память о событиях ясна и точна вплоть до примерно тринадцати лет назад. Он не помнит ничего, что произошло с того времени. — С того дня, как мы познакомились, — задумчиво сказала я. Врач положил руку мне на другое плечо. Мужчины, похоже, думают, что этот жест оказывает успокаивающее действие. — Не отчаивайтесь, миссис Эмерсон, он вне опасности, но всё ещё намного слабее, чем… может заставить вас поверить его безапелляционная манера поведения. Возможно, память вернётся, когда здоровье улучшится. — А может, и нет, — пробормотал Сайрус. — Что-то вы слишком небрежно заявляете об этом, док. Что, больше ничего нельзя сделать? — Я не специалист по нервным расстройствам, — последовал раздражённый ответ. — Я бы охотно приветствовал иное мнение. — Без обид, — мгновенно отреагировал Сайрус. — Я понимаю, что мы все чертовски устали, и нервы у нас на пределе. Специалист по нервным расстройствам, говорите вы… Эй, погодите-ка! Его лицо прояснилось, и он перестал крутить бородку, явно пострадавшую от чрезмерного внимания. — Кажется, добрый Господь наконец-то на нашей стороне. Один из величайших мировых экспертов в области психических расстройств в этот самый момент находится на пути в Луксор, если только уже не приехал. Дьявольски повезло! — Как его зовут? — скептически спросил доктор. — Шаденфрейде, Сигизмунд Шаденфрейде. Он — высший класс, даю слово![143] — Венский специалист? Его теории несколько неортодоксальны… — Но они работают, — с энтузиазмом прервал Сайрус. — Я был его пациентом несколько лет назад. — Вы, Сайрус? — воскликнула я. Сайрус смотрел вниз, переминаясь с ноги на ногу, как виноватый школьник. — Вы помните, Амелия, это дело с леди Баскервиль? Я отдал своё сердце этой женщине, а она разбила его вдребезги[144]. Я долгое время места себе не находил, а потом услышал о Шаденфрейде. И он поставил меня на ноги за несколько недель. — Мне очень жаль, Сайрус, я и понятия не имела… — Было и прошло, моя дорогая. А теперь я свободен, как вольная пташка. Я сказал Шаденфрейде на прощание, чтобы он сообщил мне, если когда-либо появится в Египте, и тогда я покажу ему, на что похожи археологические раскопки. Он, вероятно, прибыл в Каир сразу после того, как я несколько дней назад получил от него письмо — тогда не обратил на него внимания, голова была занята другим — но, если я правильно помню, он на этой неделе планировал быть в Луксоре. Что вы скажете, если я побегу за ним и постараюсь заполучить его? Конечно, в действительности всё пошло совсем не так гладко, как надеялся Сайрус, движимый сочувственным энтузиазмом. Он вернулся только вечером, буксируя знаменитого венского врача, будто любимую собаку. Шаденфрейде представлял из себя любопытную фигуру — очень тонкое лицо и очень круглый живот, щёки настолько розовые, что казались нарумяненными, а борода — такая серебристо-белоснежная, что выглядела ореолом, соскользнувшим с положенного места. Близорукие карие глаза неуверенно смотрели сквозь толстые очки. Однако в его профессиональной манере не было никакой неопределённости. — Невероятно интерррресный случай, без сомнения, — заявил он. — Герр Вандергельт некоторые подробности сообщил мне. Вы не навязывались ему, gnadige Frau[145]? Я застыла в негодовании, но подмигивание и кивок Сайруса напомнили мне, что ответственность за этот грубый вопрос несёт несовершенное владение знаменитого врача английским языком. — Он спал чуть ли не весь день, — ответила я. — Я не настаивала на своём родстве с ним, если вы имеете в виду именно это. Доктор Уоллингфорд чувствовал, что на данном этапе такое поведение может быть неразумно. — Sehr gut[146], sehr gut. — Шаденфрейде потёр руки и продемонстрировал мне идеальные белые зубы. — Я пациента наедине осмотреть должен. Позволите вы, фрау профессор? И, не дожидаясь моего разрешения, распахнул дверь и исчез внутри, с грохотом захлопнув её за собой. — Своеобразный паренёк, правда ведь? — с гордостью спросил Сайрус, как будто выходки Шаденфрейде доказывали его медицинскую значимость. — Э-э-э-э… весьма. Сайрус, вы уверены… — Дорогая, он — чудо. А я — живое свидетельство его талантов. Шаденфрейде не появлялся в течение довольно длительного времени. Не было слышно ни звука — не говоря уже о крике, который я вполне естественно ожидала услышать от Эмерсона — и я уже начинала нервничать, но тут дверь, наконец, открылась. — Nein, nein, gnadige Frau[147], — заявил Шаденфрейде, удержав меня, когда я попыталась войти. — Обсуждение мы должны иметь перед тем, как вы говорите хотя бы одно слово пациенту нашему. Ведите нас, герр Вандергельт, к месту обсуждения и принесите, bitte[148], освежительного немного даме. Мы удалились в мою гостиную. Я отказалась от бренди, на котором настаивал врач — ситуация была слишком серьёзной для временного улучшения настроения — а сам он приложился к пиву, которое смаковал с таким удовольствием, что, когда он поставил бокал на стол, все усы оказались вымазаны пеной. Однако когда он начал говорить, у меня не появилось ни малейшего желания смеяться над ним. Многие люди в то время скептически относились к теориям психотерапии. Мой собственный ум всегда восприимчив к новым идеям, какими бы отталкивающими они ни были, и я с интересом прочитала работы таких психологов, как Уильям Джеймс[149] и Вильгельм Вундт[150]. Поскольку некоторые из их аксиом — в частности, концепция Гербарта[151] о пороге сознания — соответствовали моим собственным наблюдениям за человеческой природой, я склонялась к мнению, что эта наука при усовершенствовании и развитии может дать полезные знания. Теории герра доктора Шаденфрейде были, безусловно, неортодоксальными, но я посчитала их до отвращения правдоподобными. — Непосредственной причиной амнезии мужа вашего есть физическая травма — удар по голове. Часто ли область эту он повреждал? — Ну… не так, чтобы очень часто… — начала я. — Не могу сказать точно, — пробормотал Сайрус. — Я помню, по крайней мере, два раза в течение нескольких недель, когда мы вместе проживали в Баскервиль-Хаусе[152]. Что-то в моём старом приятеле вызывает у людей неудержимое желание ударить его по голове. — Он не избегает физических столкновений, когда защищает беспомощного или исправляет дурные поступки, — заявила я. — Also[153]. Но удар катализатором, непосредственной причиной только был. Он пробил не только голову, но и невидимую мембрану бессознательного. Дыра эта к тому привела, что ослабленная часть разума поддалась страху и желаниям, которые долгое время подавлялись сознательной волей. Вкратце — простыми словами, gnadige Frau und герр Вандергельт — он забыл то, что помнить не хочет! — Вы имеете в виду, — произнесла я с болью, — что он не хочет вспоминать МЕНЯ. — Не вас лично, фрау Эмерсон. Вас, как символ, который он отвергает. — Когда человек оседлает любимого конька, он склонен быть многословным. Поэтому я передам лекцию доктора в кратком изложении. (Должна предупредить читателя, что некоторые высказывания Шаденфрейде могли изрядно шокировать). Мужчина и женщина, заявил он, являются естественными врагами. Брак представляет собой в лучшем случае вооружённое перемирие между людьми, чьи натуры абсолютно противоположны. Потребность Женщины, домохозяйки, заключаются в мире и безопасности. Потребность Мужчины, охотника, заключается в свободе охотиться на своих собратий и на женщин (врач изложил это более вежливо, но я поняла смысл). Общество стремится контролировать эти природные желания мужчины, религия запрещает их. Но ограничивающие их стены постоянно подвергаются нападениям брутальной природы Мужчины, и когда в структуре появляется прореха, это животное начало вырывается наружу. — Господи всемогущий, — пробормотала я, когда доктор сделал паузу, чтобы вытереть вспотевший лоб. Сайрус, багровый, как свёкла, кусал губы, пытаясь сдержать приглушённые выкрики негодования и отрицания. — Чтоб вас черти побрали, доктор, я категорически возражаю против подобного языка в присутствии миссис Эмерсон и против ваших попыток запятнать мужской пол. Мы не хищные звери — во всяком случае, не поголовно. А вы говорите — «хищные», да? — Хищные и похотливые, — радостно подтвердил Шаденфрейде. — Да, да, это натура человеческая. Некоторые из вас успешно подавляют свою истинную природу, mein Freund[154], но остерегайтесь! Контроль чем больше, давление тем больше создаётся и если прореха в структуре возникает, стены — БУМ! Сайрус вскочил. — Послушайте, док, вы… — Успокойтесь, Сайрус, — настойчиво вмешалась я, — врач не грубит, а излагает своё мнение с научной точки зрения. Я не обижена, и, действительно, нахожу определённый смысл в его диагнозе. Однако меня не так интересует диагноз, как лечение. Используя вашу собственную метафору, доктор (весьма впечатляющую, надо признать), как мы принудим… э-э… чудовище вернуться за стены, и какой строительный материал используем для их ремонта? Шаденфрейде одобрительно улыбнулся мне. — У вас почти мужская непосредственность, фрау Эмерсон. Процедура очевидна. Нельзя использовать одну грубую силу против другой грубой силы — в последующей борьбе оба участника схватки смертельно ранены могут быть. — Как метафора — поразительно. Но я предпочла бы более практическое предложение, — продолжила я. — Что мне делать? Быть может, гипноз… Шаденфрейде игриво погрозил мне пальцем. — Ах, фрау Эмерсон! Вы начитались работ моих коллег с более развитым воображением. Брейер[155] и Фрейд[156] правы, заявляя, что движущая сила мысли, которая не может противостоять удушающему эффекту с помощью речи или действия, должна быть возрождена — другими словами, возвращена к status nascendi[157]. Но гипноз — это только игрушка артиста, которая больше вреда, чем пользы принести может, заменив психические процессы пациента собственными предубеждениями гипнотизёра.