С её помощью я убедил льва отказаться от своей новой игрушки. Ворча, он отошёл в сторону, а пальцы Нефрет ласково гладили его гриву. Литературные аллюзии, пришедшие мне в голову, несомненно, пришли в голову и тебе, мама, поэтому я не буду тратить бумагу, описывая их. Я приступил к работе по приведению Эллис в сознание, но не успел даже прикоснуться к её щеке, как услышал невероятный шум, доносившийся из дома. Я ожидал некоторой реакции из особняка, и удивлён, что она не наступила раньше, но полагаю, что описанные мной действия заняли всего несколько минут. Потрясающе, как быстро проходит время, когда вы заняты интересной деятельностью, не так ли? То, что я слышал, заставило меня заподозрить нечто гораздо более серьёзное, нежели негодование дяди Уолтера из-за раннего пробуждения. Пронзительность криков привела меня к выводу, что их издаёт женщина. Поэтому, покинув Эллис, я поспешил выяснить их происхождение. Как вы знаете, большинство окон в замке узкие и маленькие. Только гостиная устроена по-современному, и окна открываются на розарий. Шум доносился именно из этой комнаты, и, пока я шёл через сад, то с огорчением отметил, что окна открыты. В гостиной было темно, и поначалу я не мог разобрать, что происходит; быстрые движения, вздохи и восклицания боли и напряжения были единственными фактами, доступными мне. Наконец, сражавшиеся — и издававшие эти звуки — оказались у окна. Кочерга выпала из моей ослабевшей руки, когда я увидел их. Одним из них был мужчина, неповоротливый здоровяк, в короткой фланелевой куртке и надвинутой на глаза шапке. Он держал то ли дубину, то ли толстую палку, которой пытался отражать наносимые ему удары… Несомненно, вы догадались, кто противостоял ему. Её ночной чепец свалился и висел на ленточках, заплетённые волосы падали на плечо. Её лицо искажалось свирепым рычанием — разительное отличие от обычного нежного взгляда. А инструмент, которым она без устали колотила съёжившегося злодея, казался — и, действительно, оказался — зонтиком. Опомнившись, я схватил кочергу и бросился ей на помощь. Она не нуждалась в этом, но негодяй, возможно, смог бы скрыться, если бы я не подоспел с подножкой. Вместе мы одолели его. Оторвав пояс от своего халата, тётя Эвелина приказала мне связать злодею руки. Именно в этот момент на сцене появился дядя Уолтер в сопровождении Гарджери и Боба, оба несли фонари. Они блуждали по территории, не в силах обнаружить, где происходят вышеуказанные события. (Слово «блуждание», вообще-то, создаёт неточное впечатление, ибо по внешнему виду дяди Уолтера было очевидно, что он бежал так быстро, как мог, хотя и малоэффективно. Как и папе, ему не по душе, когда его внезапно будят, но реагирует он медленно.) Боб зажёг лампы, а Гарджери закончил связывать нашего грабителя по рукам и ногам. Этот процесс проходил под моим руководством; к сожалению, вынужден заметить, что дядя Уолтер совершенно потерял голову. Я никогда раньше не видел, чтобы он вёл себя так бестолково. Он бросился к тёте Эвелине и что было сил встряхнул её. А затем обнял её так же яростно, как я когда-то видел… (Вычеркнута ещё одна фраза. Но я поняла, о чём шла речь)… у других. Затем он снова стал её трясти. Как ни странно, тётя Эвелина, похоже, не возражала. У меня нет другого листа бумаги, и я не могу его раздобыть, поскольку дядя Уолтер заточил меня в комнате до дальнейшего уведомления, поэтому вынужден быть кратким. Эллис собиралась встретиться с другом, как она объяснила, но лев перехватил её. (Роза говорит, что такие, как Эллис, могут найти друзей в любом месте. По-моему, очень милая характеристика.) Грабитель утверждал, что искал ценные вещи. Инспектор Кафф отправил его в Лондон. Инспектор Кафф — очень неразговорчивая личность. Вот всё, что он сказал до того, как отбыть с узником: «Я думаю, что вы ещё пригодитесь мне гораздо больше, мастер Рамзес[220]. В своё время я дам вам знать». Что касается тёти Эвелины, она говорит, что этот зонтик у неё уже давно. Но я никогда не видел, чтобы она носила его. Он похож на твой, мама — очень тяжёлый и простой, а не на её обычные маленькие с оборками. Интересно, почему у неё оказалось что-то подобное, если она не рассчитывала, что он ей понадобится? Но это отдельный вопрос, который мы сможем обсудить в будущем. Мой лист бумаги говорит мне, что я должен остановиться. Ваш любящий сын, Рамзес. P.S. Я знаю, что папа очень занят раскопками, но мне было бы очень приятно получить сообщение, написанное им собственноручно». Несколько минут мы с Сайрусом сидели молча. Затем он сказал: — Простите, Амелия, я скоро вернусь. Вернулся он с бутылкой бренди. Я сделала маленький глоток. Сайрус — побольше. — Комментировать, — подытожила я, — бесполезно. Теперь позвольте мне прочитать версию Эвелины. Но Эвелина не упоминала о событиях, описанных Рамзесом. После нежных приветствий и заверений в том, что всё в порядке, она объяснила: главной причиной её письма была необходимость систематизировать в собственном сознании то, что может лежать в основе недавно происшедших таинственных событий. «Мои жалкие способности к размышлению настолько уступают твоим, дорогая Амелия, что я не решаюсь выразить мысли, которые давно очевидны твоему ясному, решительному разуму. Тем не менее, я рискну пойти этим путём, надеясь, что случайно смогу наткнуться на какое-то замечание, которое не пришло вам в голову. Начну с того, что вы уже явно осуществили: задам вопрос, как эти ужасные люди смогли узнать секрет, который вы так тщательно скрывали. История, которую вы преподносили, была правдоподобной, поэтому у наших врагов, судя по всему, имелись источники сведений, не известных широкой публике. Я подумала о нескольких возможностях, и перечисляю их по порядку в ожидании вашего одобрения. 1. Кто-то из нас мог бы невольно предать гласности сведения о событиях, которые могли произойти только при посещении места, упомянутого мистером Фортом. Ты никогда не оказалась бы настолько неосторожной, дорогая Амелия; и, сказать по совести, я не в состоянии вспомнить ни одного раза, когда сама поступила бы так. Я не хочу спрашивать Уолтера: сама мысль о том, что он может отвечать за происшедшее, пусть даже по невинной случайности, в сочетании с бедами, постигшими нас, сокрушили бы его благородное сердце. Тем не менее, я задаюсь вопросом: упоминалось ли им или Рэдклиффом в статьях, написанных ими с момента вашего возвращения, или в беседах с коллегами по археологии о тех фактах, которые эксперт способен признать как знание из первых рук? Статьи ещё не опубликованы, но, безусловно, прочитаны, по крайней мере, редакторами журналов? 2. Кто-нибудь из офицеров в военном лагере, возможно, обладал бо́льшим количеством сведений по этому вопросу, нежели вы полагали. А если мистер Фотрайт подружился с кем-то из них? Если кто-то увидел карту? Вы упоминали, что в ней содержались показания компаса. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, что такие точные подробности должны вызвать интерес и давать почву для размышлений, особенно после того, как вы вернулись в Джебель-Баркал[221] вместе с Нефрет. 3. Сомневаюсь, стоит ли упоминать об этом факте, потому что он кажется ещё более глупым, чем другие мои дурацкие идеи, но не могу не вспомнить молодого человека, с которым Нефрет повстречалась в школе мисс Мак-Кинтош. Человек, чьё любопытство уже пробудилось, мог бы разыскивать её с намерением расспросить о прошлом. Как нам всем известно, очень трудно избежать промахов языка, а невинное дитя особенно неосторожно. Удивляюсь — и не в силах выразиться резче — удивляюсь, что это мимолётное знакомство не получило продолжения или попыток возобновить его, разве только сей джентльмен не узнал уже всё, что намеревался. По моей просьбе Нефрет однажды вечером выступила с призывом к Исиде. (Не бойся, дорогая Амелия: она была уверена, что это только для того, чтобы развлечь нас.) Уолтер не мог сдержать волнения. Он узнал некоторые фразы песни, которые, по его словам, взяты из древнего ритуала. И, конечно же, никто не мог предположить, что она обучилась этому танцу или исполняла его по разрешению начальства в христианской миссии! Поэтому я со всем возможным тактом расспросила её о молодом человеке, которого она называла сэром Генри. У него были густые вьющиеся чёрные волосы с пробором посередине, кавалерийские усы, серые или бледно-голубые глаза и длинные ресницы. Среднего роста, стройный, светлолицый, с довольно острым подбородком и узким носом. Понимаю, что описание слишком расплывчато, чтобы принести какую-то пользу (тем более, что, если моя глупая идея верна, то, очевидно, он был замаскирован). Однако я делюсь ей с вами, потому что в голову мне пришла другая и очень тревожная мысль. Отсутствие попыток этого человека продолжить знакомство с Нефрет может быть связано с тем, что он уже не находится в Англии. Твои недавние письма пытались успокоить нас, дорогая Амелия, но я отлично знаю тебя, и чувствую формальность и сдержанность, заставляющие предполагать, что вы что-то скрываете от нас. Я не призываю тебя к большей искренности, я ценю нежную привязанность, которая удерживает тебя от желания добавить лишний груз к нашим тревогам. (Хотя я могла бы добавить, моя дорогая подруга и сестра, что домыслы часто оказываются страшнее истины.) Логика также приводит меня к выводу о том, что, если детям угрожают, то вы с Рэдклиффом должны находиться в ещё большей опасности. Умоляю, береги себя! Обуздай своё отважное пристрастие очертя голову бросаться в гущу опасности! И попытайся удержать Рэдклиффа — хотя я знаю, что это нелёгкая задача. Напомни ему, как я напоминаю тебе, что существуют те, для кого ваши здоровье и безопасность важны не менее их собственных. И главная из этих людей — твоя любящая сестра, Эвелина». Слёзы застилали мне глаза, когда я читала последние строки. Как благословенна я, одарённая такой любовью! И как я недооценивала Эвелину! Лекция Рамзеса о предубеждениях не имела в виду меня (по крайней мере, я верила этому), но всё, что он написал о себе, в полной мере можно было высказать и в мой адрес. И кому, как не мне, следовало знать это лучше всех? Разве я не видела, как Эвелина хладнокровно противостояла отвратительной мумии? Разве я не слышала, как она приняла предложение, заставлявшее каждый нерв трепетать от отвращения, в надежде, что тем самым сможет спасти тех, кого любит?[222] Я была виновна в предрассудках в отношении моего собственного пола — в той же степени, как и слепые, предвзятые мужчины, которых я осуждала. Эвелина ни словом не обмолвилась о случившемся. Вместо этого она изо всех сил пыталась найти ответ на загадку. Блестящий анализ — ум, породивший его, являлся столь же острым, как и мой собственный. Сайрус перечитывал письмо Рамзеса. Тонко чувствуя малейшие колебания моего настроения, он мягко произнёс: — Что случилось, Амелия? Рамзес не упомянул о каких-то плохих новостях? Мне трудно поверить, что он мог что-то забыть или чем-то пренебречь, но… — Вот тут вы правы. Эвелина гораздо деликатнее обращается с моими чувствами, чем мой сын. — Я сложила письмо и сунула его в карман. Пусть оно остаётся лежать там, близ сердца, чтобы напоминать и о моём везении, и о моём позоре! — Надеюсь, вы простите меня за то, что я не поделилась этим с вами, Сайрус, — продолжала я. — Я увидела выражения нежной любви, заставившие меня прослезиться. Я была более чем готова последовать его совету и рухнуть на лежанку, потому что события дня полностью вымотали меня. Однако усталость никогда не мешала мне выполнять свой долг. Сначала я осмотрела пациента, состояние которого не изменилось, а затем отправилась на поиски Берты. Чем скорее мне удастся устроить её, как полагается, тем лучше. Я не испытывала восторга от необходимости наравне с прочими обязанностями играть роль наперсницы. Я почему-то совсем не удивилась, увидев, что она сидит у умирающего огня, разговаривая с Кевином. Зная, что он будет гораздо настойчивее беседовать с ней, если я попытаюсь скрыть её личность, я просто описала её как очередную жертву злодея, напавшего на Эмерсона. Я ожидала, что Кевин будет искать встречи с ней. Ни один журналист не мог противостоять таинственно завуалированной, соблазнительно скользящей фигуре, а женщины-жертвы являются особенно популярными. Я могла бы составить заголовок для его истории, в котором обязательно будет фигурировать фраза «рабыня любви». На страницах личного дневника признаюсь, что была готова бросить бедную Берту этому гибернийскому[223] волку от прессы, если этот рассказ отвлечёт его от других аспектов дела. Однако не существовало причин, обязывавших меня идти навстречу Кевину, поэтому я прервала дискуссию и отправила Берту в постель. — Вам лучше последовать её примеру, Кевин. Мы встаём на рассвете, и всем предстоит долгий день. — Не для меня, — лениво улыбнулся Кевин. — Мы, детективы, живём по своим часам. Разгуливаем там и сям, спрашиваем об этом и о том… — Вы не будете разгуливать. Вы будете рядом, чтоб я могла следить за вами. — Ладно, но попробовать стоило, — пробормотал Кевин. — Раз уж я с вами, миссис… мисс Пибоди, можете подробно рассказать мне о вашем отважном освобождении профессора. Всё становится известным, знаете ли, — добавил он, вызывающе улыбаясь. — Даже сейчас некоторые из моих более предприимчивых коллег берут интервью у разных жителей Луксора. Судя по тому, что я слышал, вам удалось поднять порядочный шум. Не предпочтёте ли вы истинные факты преувеличенным фантазиям некоторых моих соратников?.. — Замолчите и убирайтесь спать, — огрызнулась я. Он ушёл, напевая какую-то сентиментальную ирландскую мелодию, стараясь посильнее досадить мне. Когда я добралась до своей палатки, Берта то ли уже спала, то ли притворялась. Я очень хотела разузнать, о чём она говорила с Кевином, но мой ум был занят другими вопросами. Устроившись на лежанке, я, наконец, получила возможность на досуге обдумать соображения Эвелины. Её первые два предположения уже приходили мне в голову. Что касается третьего, признаюсь, я об этом и не подумала, и огорчение овладевало мной по мере осознания собственной глупости. Молодой джентльмен появился в школе в тот самый день, когда там ожидали Нефрет, и настаивал на встрече с другими ученицами — это было очень подозрительно, и я не могла не задуматься, почему тогда же не заметила его. Возможно ли, что материнские инстинкты, наличие которых у себя я никогда не подозревала, омрачили мой обычно ясный интеллект? Крайне маловероятно, решила я. Предельно чёткое изложение Эвелины позволило мне понять то, что полагалось уразуметь гораздо раньше. Не одно подозрительное обстоятельство, но сочетание многих — обилие подтверждающих доказательств; лишь это могло оказаться достаточно сильным, чтобы побудить противника действовать с подобными насилием и настойчивостью. И прежде всего его должны были встревожить воспоминания о беседе с Уиллоуби Фортом, который, казалось, умудрился поболтать с каждым археологом в Египте. Умелые расспросы офицеров Суданского экспедиционного корпуса предоставили бы дополнительные факты. Я совершенно не намеревалась обвинять Уолтера. Более того, мне пришлось несколько раз предупреждать его об осторожности, дабы не выдать случайно, что он знает больше, чем следовало бы. У него было несколько друзей-конкурентов в филологии; может быть, он мимоходом намекнул Фрэнку Гриффиту или кому-то ещё, что собирается совершить знаменательный прорыв в дешифровке мероитической письменности? Гриффит был честен, я никогда не подозревала его — но он мог бы поделиться с кем-нибудь другим. Установив таким образом возможность, злодей будет искать дальнейшее подтверждение — и где найти лучший источник, чем сама Нефрет? Она отнюдь не была столь наивна и беспомощна, как верила Эвелина, но мнение Эвелины разделялось — как заметила и сама Нефрет — обществом. Существовало множество способов возобновить якобы случайно завязанное знакомство, а если бы они потерпели неудачу, в запасе оставался добрый старый испытанный «несчастный случай близ ворот парка»[224]. Какое удивительное совпадение — раненый молодой джентльмен узнаёт очаровательную девушку, с которой он повстречался у мисс Мак-Кинтош! С какой неохотой он позволит нам окружить его заботой! С какой благодарностью примет он мои услуги и сердечное внимание милых детей! Продолжать не стоило. Эвелина попала не в бровь, а в глаз. Я видела, как Нефрет исполняла «Призыв к Исиде»; на всей земле не существовало возможности выучить его, живя в семье миссионеров или даже находясь под наблюдением такой семьи в туземной деревне. Опытный учёный безошибочно определил бы его происхождение — но это рассуждение справедливо и для других улик. И всё же наш смертельный враг сдерживал свои порывы, пока не обнаружил последние доказательства — предметы, артефакты, не существовавшие нигде, кроме такого места, о котором заявлял Уиллоуби Форт. Должно быть, наши комнаты в Каире обыскали и нашли скипетры. Нападения на нас начались уже после того, как мы провели в городе несколько дней. Эвелина — моя дорогая, милая Эвелина, чей разум я так прискорбно недооценила — была права абсолютно во всём. Злодей находился не в Англии. А в Египте — в нашем собственном лагере. Я знала, что среди нас есть предатель. А теперь знала и его имя. * * * — Чарли?! Утром я ожидала, пока Сайрус выйдет из своей палатки — конечно же, на определённом расстоянии, дабы не смутить его, оказавшись случайным свидетелем омовений. Радостная приветственная улыбка исчезала по мере того, как он выслушивал мои объяснения, а имя вырвалось у него с откровенным недоверием. — В этом сезоне он — новый человек, Сайрус. Вы его раньше не знали. — Да, но… я знаю его отца, его семью. Я бы не нанял парня без… — Он может быть и настоящим Чарльзом Х. Холли. Инженеры и археологи невосприимчивы к жадности не более, чем представители других профессий. — Может быть и так… Извините, Амелия, иногда мне чертовски трудно угнаться за вашими мыслями. Неужели вы подозреваете, что Чарли — замаскированный Гений Преступлений? — Возможно, но маловероятно. Я сомневаюсь, что Сети осмелился бы встретиться со мной снова. Я не смогла бы долго находиться рядом с ним и при этом не заметить любой маскировки. — Я добавила с некоторой неуверенностью, потому что скептическое выражение его лица раздражало меня: — Мои основания заподозрить Чарльза не имеют ничего общего с Сети. Он выглядит, как человек, которому можно доверять… — Ага! Это ваши слова. Не хотите ли ещё раз изложить ход ваших мыслей, дорогая? Боюсь, вначале я не был особенно внимателен. Что ж, я снова повторила свои рассуждения, а в завершение прочла умозаключения Эвелины. — Но… но, — заикался Сайрус, — это описание совершенно не похоже на Чарли. Оно больше подходит Рене. Не то, чтобы я верил, будто он… — Вот в чём дело, Сайрус. «Сэр Генри» явно был загримирован. Он позаботился частично изменить свою внешность, когда появился у нас: цвет волос, усы. Длинный подбородок и узкий нос — такие же, как у Чарли, да и возраст полностью соответствует. — Господи Боже, — пробормотал Сайрус, — как по-вашему, сколько существует мужчин с длинными подбородками и узкими носами? Два миллиона? Пять миллионов? — Но здесь — только один такой! — нетерпеливо прервала я. — И один из нас — шпион Сети! Вспомните о снотворном в нашей пище и о том, что засаду, устроенную для меня вчера, должен был организовать тот, кто ожидал, что я последую по этому пути. Очевидно, он прочитал записку от Кевина и понял, что я откликнусь на неё со всей возможной быстротой. — Это предположение, безусловно, может относиться к любому, кто имеет честь быть знакомым с вами, — погладил подбородок Сайрус. — Моя дорогая девочка, я не отрицаю, что в ваших словах может содержаться зерно истины. Но вы первая согласитесь, что я не могу осудить человека, основываясь на таких зыбких доказательствах. — Я не предлагаю, чтобы мы провели сумчатый суд… — Прошу прощения? — ошеломлённо взглянул на меня Сайрус. — Разве это не американское выражение? Название незаконных судебных процессов? — А, вы имеете в виду «суд кенгуру»[225]? — Несомненно. Надеюсь, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы предположить, будто я способна ухватиться за необоснованные выводы или ниспровергнуть принципы британского правосудия. На самом деле я склоняюсь к определённой тактике: мы должны позволить ему продолжать верить в то, что он не находится под подозрением. Рано или поздно он выдаст себя, и мы его поймаем! А может быть, заодно и главаря. Отличная идея, Сайрус. Конечно, за ним следует неустанно наблюдать. — Наверное, я мог бы справиться с этим, — медленно произнёс Сайрус. — Я рада, что мы пришли к соглашению. Теперь отправляйтесь пить кофе, Сайрус. Сегодня утром вы выглядите каким-то медлительным. Надеюсь, вы не обиделись?