Я (против своей воли) слегка улыбнулась в ответ: – К моему сожалению, Кларендон-Хаус – не гостиница. – Да, разумеется, я понимаю… Вообще-то, я хотел попросить ночную рубашку моего размера. Мне сказали, что мой партнер по сцене – актриса и что она приедет сегодня. Я не хочу, чтобы ночью она оказалась в неловком положении. Я понимала, что он смеется над румянцем на моих щеках, но это было не обидно, а забавно. – Очень жаль, но у нас не найдется для вас ночных рубашек. – Вы просто чудо. Я смотрела на него. Он оставался таким же серьезным, как и я. – Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду. – Все просто. Нужно быть чудом, чтобы, как вы, отказывать мне во всем, а я все еще продолжал просить. И последнее, о чем я попрошу… – Салливан сунул руку в шляпу и вытащил колоду карт. Карты он раскинул веером. – Вытащите одну. – Зачем это? – Я едва не прыснула. – Вы еще и фокусник? – На самом деле я изумитель. Лучший изумитель от Портсмута до Саутгемптона. Ну давайте, тащите. Вот этого я не ожидала. Изумители, как всем известно, находятся у самого подножия магии. Их искусство гораздо примитивнее, чем даже у манипуляторов, не говоря уж о престидижитаторах и магах. А изумители стараются только изумить публику любой ценой, большинство из них выступает на улицах. – Я-то думала, что вы актер ментального театра. – Я делаю что могу. О боги нерешительности! Почему вам так долго все нужно обдумывать? Тащите карту. – Я вытащила. – И мне не показывайте. – Салливан изобразил сосредоточенность, приложив два пальца ко лбу (может быть, он желал мне продемонстрировать, что лоб его шире, чем два пальца). – Пятерка пик. Нет? Тройка треф. Снова не то? Ах да… Король червей! – Я покачала головой. – О боги рампы! Эта карта со мной не дружит… – Салливан опять изобразил работу мысли. Наморщил все лицо. И рассмеялся: – Ага, вот оно. Четверка бубен. Нет?! Он продолжал угадывать, с каждой ошибкой он выглядел все несчастнее. Вот что такое изумители. Когда Салливан признал свое поражение, я протянула ему карту. – Вам нужно больше практиковаться, – посоветовала я. – Оставьте себе. Это карта особенно упряма. Завтра я вам ее назову. Я рассмеялась: потрясающий трюк, типичный для изумителя! – Если я ее оставлю, мистер Салливан, изумитель, вы узнаете, какой карты не хватает в колоде. А потом что-то произошло. Он смотрел на меня и молчал, и его молчание заставило умолкнуть и меня. И никакого неудобства не возникло. Мы молчали, как двое солдат в карауле возле священного места. – Вы слишком сообразительны, мисс Мак-Кари, куда до вас простому изумителю, – признался Салливан. – Я долго жила в Лондоне и повидала немало изумителей. – И все-таки оставьте карту себе, раз уж вы разгадали фокус. Это мой подарок. Я приняла карту обратно. Удивительно, но этот подарок меня растрогал. – Спасибо, сэр. – Боги рампы! – Салливан вытаращил глаза – они, кстати, были карие (я уже говорила?) и милые. – Что я такого сделал, отчего вы меня благодарите? – Может быть, я больше не хочу казаться чудом. – У вас не получилось. Вы все такое же чудо. Я завидую пациенту, за которым вы ухаживаете. В холле начали собираться мои хлопотливые товарки. – Уже… едет! – Это была Сьюзи. А меня так захватило ожидание, что я напрочь забыла об одной детали. И вспомнила только потом. Последняя фраза Салливана прозвучала странно. Почему он с определенностью утверждал, что я ухаживаю только за одним пациентом? 6 В холле уже собрался весь персонал. Пришли Понсонби и сэр Оуэн, директор распорядился открыть входную дверь. Все мы были в нетерпении. И вот чем разрешилось наше ожидание: Джимми вышел на улицу, подошел к карете и распахнул дверцу. Изнутри появился маленький ботиночек, потом темная волна оборок на платье. Я смотрела, как она приближается аккуратными шажками; Джимми, который указывал ей дорогу, тоже чувствовал себя неловко. Вся она, вместе со шляпкой на голове, не достигала своему провожатому и до плеча. Думаю, что (за исключением Понсонби и сэра Оуэна) меньше всех удивилась именно я. Мне было прекрасно известно, что роли в ментальном театре часто исполняют девочки. Или, точнее, в другом мире они были бы девочками. Конкретно этой актрисе никак нельзя было дать больше одиннадцати-двенадцати лет. Но опыт ментального театра навсегда оставляет свой отпечаток, лишая юных актрис присущей их возрасту наивности. Девочки-актрисы из ментального театра – это трубочисты человеческого рассудка. Запачканные своей зловещей работой в глубинах желаний. К нам приближалось создание с лицом необыкновенной белизны. Словно парящее привидение, очертания которого ограничены черным платьем. Когда она поднялась на порог, мы все расступились, точно встречая принцессу. Но если уж сравнивать с принцессами, перед нами была Золушка после бала. Она возвращалась, утратив очарование своего счастья, отдав его в уплату за красоту, хотя я не видела и красоты на этом перламутровом личике – оно показалось мне нечеловеческим. И все-таки, будь она хоть трижды прекрасна, она была печальна и бледна, с несмываемой печатью на лице: эта девочка повидала – и сделала – слишком многое в подземельях больного мозга. Сэр Оуэн взялся всех представить. Салливан с обреченным видом (я внутренне рассмеялась) все-таки поспешил напомнить свою малозначительную фамилию. Актриса едва раздвинула губы в улыбке, как будто ее невероятная красота была сделана из хрусталя и могла разбиться от неосторожного движения. – Мисс Клара Драме – одна из лучших актрис клинического ментального театра, с которыми мне доводилось работать, – объявил сэр Оуэн. – Я ведь не преувеличиваю, правильно? – Очень приятно, – ответили мы. – Я очень рада. – Ее нежный голос был голос человека театра: четкий, рассчитанный на слушателей; голос, ждущий роли, как цветок ждет пчелу. – Пожалуйста, отведите ее вниз, – распорядился сэр Оуэн. – Ты голодна, Клара? – Нет, доктор Корридж, спасибо. С вашего разрешения, я очень утомилась. – Ну конечно. Проводите ее вниз. Сэр Оуэн повторил свою просьбу с холодностью, которую я так ненавидела: ему как будто вручили букет цветов, и теперь он велит нам принести вазу с водой, чтобы его разместить. Я положила руку на плечо девочки и улыбнулась: – Пойдем с нами, Клара. Хотя она и отказалась, я собиралась предложить девочке что-нибудь поесть и, разумеется, сделала бы все возможное, чтобы этой крохе не пришлось ночевать в подвальной каморке со стенами из занавесок. Впрочем, с другой стороны, я успокоилась при взгляде на Салливана: я поняла, что Клара может спать, ничего не опасаясь, Салливан точно ее не потревожит. Для меня было очевидно, что Салливан ожидал увидеть актрису совсем иного рода. Но когда я повернулась, чтобы вести Клару в подвал, нам пришлось остановиться. В холле находился кое-кто еще, и его взгляд был устремлен на девочку. Молчаливый, печальный и бледный. И не отводящий взгляда. – Ах да! – Сэр Оуэн, как обычно, первым оценил ситуацию. – Пользуясь случаем, я вас представлю. Чарльз, это Клара Драме, исполнительница главной роли в нашем театре. Клара, это преподобный Чарльз Доджсон, наш пациент. Актриса с улыбкой шагнула вперед, но Кэрролл только склонил голову и, не издав ни звука, устремился вверх по лестнице. 7 Треволнения этого дня – и предыдущей ночи – совершенно меня вымотали. И все-таки, добравшись до своей спальни, я приготовилась к новому ночному бдению, чтобы не упустить возможность еще раз проследить за Брэддок, если она опять соберется на прогулку. Посему я не стала снимать униформу и, вместо того чтобы улечься в кровать, осталась сидеть в своей каморке на узком (и единственном) стуле. Слуховое окно потемнело, как закрывшийся глаз, ветер подвывал. Заснуть я не боялась: в голове моей, точно на дагеротипной пластинке, запечатлелся облик Кэрролла, его замешательство, его глаза, вспыхнувшие при появлении Клары Драме. Для него это, наверно, было неописуемо, если уж мы, почтенные люди, оказались прямо-таки потрясены. Да, это верно: на приветствие и печальную улыбку девочки Кэрролл ответил только поклоном и незамедлительным бегством, но верно так же и то, что я задалась целью максимально удалить Клару от этого субъекта. Я не могла помешать ему смотреть на девочку во время ментального театра, но это уже будет частью медицинского эксперимента. Как бы Клара в те моменты ни выглядела, она будет лишь исполнительницей терапевтической роли. Но до наступления этого часа я позабочусь, чтобы мистер Кэрролл держался от нее подальше. Раздумывая об этом, я увидела, как Клара Драме кричит и носится между бараков, а преследует ее не кто иной, как мой пациент, – со зрением у него не было ни малейших проблем, – использующий свою воображаемую скрипку в качестве метательного оружия. И когда скрипка угодила Кларе в голову, я чуть не свалилась с узкого стула, на котором и задремала. Я определила, что время уже позднее. И подумала (о наивная!), что смогу продолжать наблюдение и лежа на постели. Снимая униформу, я обнаружила в кармане передника посторонний предмет. Это была карта мистера Салливана. Та самая, которую он не угадал. Я взглянула на карту с улыбкой и… увидела несколько слов, написанных красными чернилами, – клянусь вам, сначала их не было! Слова служили доказательством, что Салливан знал эту карту. А карта сама по себе казалась чудесным символом: двойка червей.