Руки мои, удерживавшие Мэри на постели, ощутили какую-то перемену. Мэри как будто внезапно одеревенела. А глаза распахнула широко-широко, словно другая, привычная Мэри взывала о помощи из этой кукольной оболочки. – Тот… человек… в цилиндре! – прошептала она и снова протянула руку. Мэри снова указывала на потолок. Я снова посмотрела, но ничего не увидела. Я перевела взгляд на ее палец: он медленно изгибался, словно хвост напуганного зверька. А потом он упал, дернулся и замер в неподвижности на постели вместе с ее ладонью, с ее рукой, со всем ее телом. Но глаза оставались отрытыми. Открытыми, как два круга с двумя прямыми линиями вместо век. i_013.jpg Несостоявшееся представление Мне никогда не забыть, как раскачивался гроб, который опускали в могилу; помню и раскрытые зонты, которые не защищали от горизонтального дождя и яростного ветра. Кингстонское кладбище на севере Портсмута вобрало в себя всю мою жизнь. Родители, похороненные всего в нескольких ярдах от вечного пристанища Мэри Брэддок, – это часть моего прошлого. И вот оно, мое настоящее. Священник по фамилии Моррисон торопливо произнес положенные молитвы. Его было сложно понять из-за беспрестанных остановок, ведь страницы молитвенника перелистывались сами собой. Все мы, штатные медсестры Кларендона, стояли у могилы, обнимая друг друга; здесь же находились и служанки, большинство приходящих медсестер и миссис Гиллеспи. Доктор Понсонби и мистер Уидон укрывались под ненадежной защитой зонта Джимми Пиггота. Конечно, не обошлось без участия сэра Оуэна и Альфреда Квикеринга: первый смотрелся элегантно, второй – мрачно. Пришли даже Салливан и Клара Драме: девочка была как камея из слоновой кости среди черноты; изумитель держался в стороне, дождь стекал с полей его цилиндра. Доктор Дойл тоже присутствовал на похоронах, в руках он держал траурный венок. Льюис Кэрролл стоял прямо передо мной под защитой собственного зонта, и был он бледнее самой бледности. На всем кладбище не нашлось бы лица белее, чем у Кэрролла, – за исключением того, на которое сыпалась земля. У Брэддок в Лондоне жили два брата, а родители уже умерли. Братья держали мясную лавку. На похороны приехал только один. Он был пышнотелый, в черном потертом костюме и таком же пальто, и являл собою живое подтверждение, что возможно жить с таким же лицом, как у родной сестры, и при этом иметь злобный вид вместо добродушного. Мир – сложная штука. Я почти ничего не помню о том дне. Шел дождь. Вот в чем я уверена. Когда мы возвращались в Кларендон-Хаус, миссис Гиллеспи, одетая в траурное платье, которое она надевала много лет назад на похороны своего мужа, как бы между делом сообщила нам, что театр «Гленроуз», в репертуар которого входила романтическая мелодрама «Эта жизнь», первым отменил все свои спектакли из-за дождя. i_014.jpg Прогулка по баракам 1 В детстве слабый дождик навевал на меня печаль. И наоборот, ливни с их доисторической мощью приводили меня в восторг. Теперь я взрослая, и мне одинаково неприятны и дождики, и ливни, потому что я думаю только о здоровье, безопасности и благополучии. В моем возрасте погодные условия лишены волшебства: они либо благотворны, либо вредоносны. Ливень хлестал Портсмут целый день без передышки. Затоплен оказался не только театр «Гленроуз». К несчастью, Кларендон-Хаус не оказался исключением, и когда мы вернулись с похорон, служанки выбежали нам навстречу с воплями: вода проникает в дом сквозь щели в досках угольного склада со стороны проспекта Кларенс; подвал со всеми новыми сооружениями тоже затоплен. Мы наравне со служанками принялись вычерпывать воду, а время было уже позднее. Я видела, что мистер Салливан тоже помогает – он ходил с ведром вверх и вниз по лестнице. Потом подоспели мужчины со своими инструментами. Репетиции пришлось отменить. В наклонном потолке моей комнаты обнаружилась прореха. Я подставила свой умывальный таз. Я была почти благодарна непогоде и протечкам – они не оставляли мне времени на раздумья. В детстве я не догадывалась, что в моей жизни будут моменты, когда мне не захочется думать. С возрастом женщина меняется. А если учесть, что альтернатива – это участь Мэри, я благодарна за такую перемену. 2 Ту ночь я провела, зарывшись под одеяло. Поначалу капающая с потолка вода и мои слезы состязались между собой в едином уравновешенном ритме. Победила протечка – ведь природные явления всегда долговечнее, чем наши эмоции. Я несколько раз просыпалась, видела несколько обрывочных снов, кратких, как дешевые телеграммы, – я не могла отделаться от ощущения, что в моей комнате кто-то есть. Но комнатка моя столь крохотная, что на долгий страх ее просто не хватало. В детстве я очень любила просыпаться по ночам, потому что знала, что это мой шанс увидеть еще один сон. Теперь я думаю только об отдыхе. А отдохнуть как раз и не получилось. По крайней мере, та ночь помогла мне припомнить события двух последних суток и попытаться обнаружить какой-нибудь ключ, хоть что-то, способное объяснить пережитый ужас. Кэрроллу приснился очередной кошмар, в котором человек в цилиндре возвестил о новой смерти на следующей неделе. И так все и вышло. Но и этого мало: Мэри Брэддок умерла у меня на руках, что-то бормоча о человеке в цилиндре. О человеке, которого (как мне казалось до той минуты) видел только Кэрролл и только во сне. Нечего и говорить, что скромная кончина мистера Арбунтота, ознаменовавшая предыдущую неделю, не шла ни в какое сравнение с теми хаосом, сумятицей и ужасом, что свалились на нас. Нелли, Сьюзи и Джейн выбежали из своих спален, когда я начала кричать, и с этого момента происходящее вокруг меня превратилось в мелькание расплывчатых пятен – как в ускоренном зоотропе[14][Зоотроп – устройство для демонстрации движущихся рисунков.]. Понсонби с нами не было (он не ночует в Кларендоне), поэтому нам пришлось разбудить сэра Оуэна как одного из двух оставшихся в доме врачей, чтобы он засвидетельствовал смерть нашей подруги: по мнению сэра Оуэна, смерть наступила вследствие остановки сердца, и это, разумеется, бесспорный факт, ведь если в ту ночь что-то и остановилось по-настоящему, это было страждущее сердце несчастной Мэри. Наконец прибыл и Понсонби; он тотчас распорядился известить о смерти полицию – это дело взял на себя Джимми. А я, в свою очередь, бегом помчалась в комнату мистера Икс. Я в буквальном смысле заледенела от ужаса. А избавление от ужаса никоим образом не входило в число потрясающих способностей моего пациента. Мистер Икс не спал, он сидел в кресле, он знал все еще до моего появления – кроме, конечно же, последних слов Мэри Брэддок. – Человек в цилиндре, – повторила я. Я думала, мистер Икс мне не поверит. Но он как будто не удивился. – Кто-нибудь еще мог это слышать? – спросил он. – Нет… Ну нет… не думаю… – Я икала, мне не хватало воздуха. На мне до сих пор было театральное платье и шляпка, под мышкой сумочка и программка «Сердца артиста». Мистер Икс сидел неподвижно. Я никогда – можете мне поверить – не видела его таким. Таким смертельно серьезным. Он был как истукан, двухцветные глаза поблескивали в свете ламп. А я дрожала и плакала. – Дышите глубже, – сказал он. Я перестала прикрывать рот и схватилась за сердце. – Что вы сказали? – Вам необходим воздух. Побольше воздуха. Если нужно, выйдите в коридор и подышите. Потом возвращайтесь. Я не хотела выходить в коридор: оттуда слышались голоса обеспокоенных пациентов, среди них и голос Кэрролла. А я никого не хотела видеть. Я глубоко вздохнула. Несколько раз. Мне показалось, что я задыхаюсь, умираю, как Мэри Брэддок. Наступил тот ужасный момент, когда мы начинаем задумываться: как это возможно, что наше сердце делает «тук-тук» в течение всей нашей жизни, бесперебойно, а наши легкие расширяются, словно кузнечные мехи; такой момент, когда мы представляем самих себя в виде механизма из шестеренок, рычагов и других деталей, которые могут сломаться из-за любой глупости, как машины манипуляторов. – Вам лучше? – спросил мистер Икс. – Теперь расскажите мне все. Перескажите в точности все, что произошло до того момента, когда мисс Брэддок умерла. Я заговорила о вечере в театре. Потом о нашей беседе с Дойлом. Мистер Икс меня остановил. Я упомянула, что, поднимаясь, я видела приоткрытую дверь, а потом видела, как она закрывается. Он меня не останавливал. Я рассказала, что Мэри босиком расхаживала по комнате, а когда я вошла, спряталась за дверью. Я рассказала обо всем, что случилось после, – до момента, когда Мэри испустила последний вздох вместе с теми ужасными словами. Мистер Икс меня не останавливал. Даже когда я остановилась сама, он заговорил не сразу. – Это все? – Да. И тогда от его облика мне сделалось страшнее, чем от всего, что я пережила в ту ночь. Ну почти. Потому что мой пациент принялся видоизменять свое лицо (я даже не представляла, что он на такое способен): он напрягал мускулы, о существовании которых я и не подозревала, он превратил свое лицо в маску из китайского театра – а их маски, несмотря на внешнюю невинность, всегда жестоки. А потом все кончилось. Мой пациент в мгновение ока разгладил все складки, и передо мной возникло привычное бестрепетное лицо мистера Икс. Позже, гораздо позже, я узнала, что это был его способ проявления ярости. – Никому не говорите об этих последних словах, – приказал он со злостью. – Вам понятно? – Но скоро… Полиция… – Никому. Даже полицейским. Не давайте повода заподозрить никому, ни на секунду, ни при каких обстоятельствах, что это могло быть чем-то иным, нежели естественной смертью. – Но как… – Чтобы получить от этого человека какое-то рациональное объяснение, я была готова встать на колени. – Ради всего святого, мистер Икс… как могла Мэри упомянуть?.. Да, она говорила, что слышала о кошмарах его преподобия, но разве она знала, в чем они заключаются? Получается, она и это знала? Но все было так, как будто… – Мне вспомнился ее взгляд, полный смертельного ужаса. – Она как будто сама его видела… Как будто в тот самый момент она видела это существо! Боже мой! Ах, господи, господи!.. – Зверек нанес нам отменный удар, – сказал мистер Икс. – Но мы не сдадимся. Я глубоко соболезную вам в вашей утрате, мисс Мак-Кари. А теперь возвращайтесь к остальным и успокойтесь. У вас впереди много дел. Повторяю: никому не пересказывайте эти последние слова. Я слышу голоса внизу. Думаю, это полиция. Теперь вам пора.