Аэлита помолчала. – Да, это безумие. Но тем не менее это похоже на правду больше, чем сама правда. Роб помедлил. Надо наконец решаться… – Ты остаешься здесь, – сказал он. – Да пошел ты! Я пойду с тобой, хочешь ты этого или нет. – Что? – Я… пойду… с тобой… – выговорила она раздельно. И тогда Роб ее ударил. * * * В какой-то момент Роб решил сдаться. Махнуть на все рукой. Подкорректировать курс, даже не назад – в сторону. Просто уйти, загребая песок сапогами. Убраться с этого зеркального пластика. Нет уже сил терпеть. Здесь человек жить не может. Тут жарко? Холодно? Голова звенит. Глаза набухли, налились свинцом внутри черепа, давят на переносицу, как щипцы. Не надо про щипцы! Свалить, вырезать себя из этой тупой сказки. Нет такого персонажа в этой сказке! Почему он прется убивать царя горы? Кем он, Роб Стуммфилд, себя возомнил? Охотником за самыми опасными головами?! Апостолом справедливости? Или, того не замечая, он сам стал наживкой? Сейчас поверну. Еще шаг и точно… Поверну… Нет. Он шагал и шагал вперед. Костяшки до сих пор саднили. Ведьма шла следом и никак не унималась. Пойдустобойпойдустобой… Он врезал вполсилы, нос хрустнул, она упала. Увидев ее лицо, он даже устыдился на миг. Она заплакала. Негромко, по-девчоночьи. Тоненько заскулила, и Роб увидел вдруг, что это его дочь ревет от жестокого, но столь необходимого наказания, и оба они согласны с ним, но обида такая глубокая, такая жгучая, она разъедает их отношения, точно белая вода, переводит стрелки с защитника, эталона мужчины на самодура и грубую скотину. «Смог бы я ударить Бетти?» – от этой мысли заныли зубы. Роб опустил взгляд и никак не мог посмотреть Аэлите в глаза. А когда заставил себя, вздрогнул. Ее лицо постарело. Роб увидел, что прежняя молодость – тщательно наведенный морок. Магия. Роб плюнул, бросил ей на колени флягу с последней водой и пошел дальше. Один. Наверное, она могла приказать ему. Но она этого не сделала. – Яяяя, челов-е-е-ек постоянной печалииии, – запел он вполголоса, шаркая ногами. В соли за ним оставалась вереница следов, придет ветер и хозяйственно заполирует все. Черта лысого стала бы Аэлита ему приказывать. Или все-таки рискнула бы? Почему нет? Марионетки медленные, плохо шевелятся, поговорить не о чем. Медведь так больше молчал. Эх, Медведь, Медведь. Роб на миг испытал угрызения совести. Он жив, а охотник – нет. Роб вошел в лес костей, обтянутых высохшей кожей, ветер скрипел, прорываясь сквозь коридор из соленых рук. Они приветствовали его бессмертным салютом, отдавали честь, пробивали бронированные хребты и панцири убитой техники. Роб шел и видел нечто знакомое во всем этом, какую-то последовательность, некий текст. И этот текст уничтожил тайну, взорвал ее изнутри. Все стало предельно ясным. «Татуировки», – подумал Роб. На всех руках, что торчали из соли, ветвился такой же рисунок, что и у юной индианки. Он же, теперь Роб не сомневался, прятался в рукавах ее дряхлой бабки… Роб пошатнулся, как от прямого удара в челюсть. Его заманивали. Им управляли. Что бы он ни делал, как бы ни вилял, дорога ему была выстлана одна – к мертвому озеру. Искать погибели или победы в схватке с чудовищем по имени Джек Мормо. Аэлита из них?! Но он же видел ее руки? Роб встал как вкопанный. Сроду он не делал того, под чем не подписался. Это не его война. Джек Мормо – не Шустер Грейп, не один из тех ничтожных ублюдков, чья смерть стоит денег. Роб вообще не должен быть здесь! Голова зазвенела еще сильнее. Роб помотал ею, пытаясь избавиться от звона, хлопнул ладонью по затылку – в темя будто вонзилась соляная игла. Черт. Черт. Он должен быть дома! Бетти больна! Две тысячи долларов! Лицо Аэлиты плыло перед мысленным взором, отодвигая образ Бетти. «Он ищет смерти», – шептали ее губы так убедительно, так правдиво. Как же давно он не видел дочь. Какое мутное, расплывчатое стало у нее лицо. Бетти! Он ее почти забыл. Бетти! Что за черт?! Бетти! Вселенную затопило лицо Аэлиты, огромное, белое, как луна. Роб вспомнил их первую встречу. Ее крики за окном. Она взяла за душу даже Дюка. Тогда почему он решил, что у нее не получилось использовать голос? Почему он, Роб, действует, как марионетка?! «Развернись и беги, – сказал он себе голосом «уокера». – Развернись и беги». «Да, – решил Роб, выдирая себя из соляной трясины. – Бежать со всех ног, вырваться из ловушки, бросить эту чертову обреченную погоню за Дьяволом». Он почти повернул… Но тут из-за перевернутого бензовоза выскочила стайка полуголых детей. Роб напрягся: от запястья до локтя по их рукам змеились знакомые узоры. Подобное притягивается подобным. Серьезно и молчаливо дети кинулись Робу в ноги, попытались облапить и повалить… От внезапности этой атаки стрелок растерялся, подпустил тварей слишком близко. И едва не поплатился за это. Инстинкт повелел переступить ногами, не дать вцепиться в колени. Роб врезал одному из нападавших рукоятью «уокера» в висок, другому – в затылок, с силой пнул третьего сапогом, четвертому мальчишке наступил на руку, сморщился от хруста мелких костей. Нет, Роб, не залипать! Дергаться, отпрыгивать, вырываться, менять позицию, сдирать с себя назойливых пигмеев. Кровь бурлила в жилах. Вожак увернулся от удара Роба, перекатился через голову, посмотрел на стрелка с земли, раскрыл узкую, длинную, как у акулы, пасть и напал. Тысячи зубов. Роб похолодел. Щель, полная заостренной смерти, растягивалась и становилась все больше и больше – пока не сомкнулась на левом плече Роба. Тот, как зачарованный, уставился на эту невозможную, невероятную хрень. Боль. Мальчишка вырвал из его плеча кусок мяса – с фалангу большого пальца. Ноги пронесли мальчишку дальше, он проскочил несколько шагов, упал на четвереньки и, мотая головой, словно варан, принялся жевать. Роб смотрел, завороженный, как исчезает в темной глотке этой пародии на человека фрагмент его живого, дышащего тела. Мальчишка повернулся к Робу, урча. Теперь Роб сумел его разглядеть. Лицо монстра наискось пересекала глубокая, кое-как заштопанная рана. Треугольный лоскут, что заменял ему нос, держался на разлохмаченных нитках и был синим – то ли взятым от трупа, то ли просто куском негритянской кожи. Из-под лохмотьев, бывших некогда курткой от песчаного комбеза, торчали обрывки бечевы, жуткие бугры мышц не скрывали громадных суставов, тут и там кожу прорывали костяные наросты вроде рогов, кое-где кожа каннибала была собрана на скрепки, в другом месте на алюминиевую проволоку. Удивительнее всего смотрелись его татуировки, свежие, яркие, еще кровоточащие, пятнающие шкуру, как заводское клеймо, не делая различия для белой или черной кожи. Но Роб отвлекся. В висок летело огромное, острое, Роб мгновенно упал на правый бок, кайло свистнуло над головой. Ударивший разочарованно взвыл, инерцией его повернуло вслед удару. В следующий момент сильным пинком Роб раздробил нападавшему колено. Хруст. Мальчишка выронил кайло и рухнул в соль, но боли словно не почувствовал – резво повернулся к Робу и пополз, волоча изувеченную ногу. Черт, да что ж такое… Роб вскочил на ноги, подхватил кайло и с размаху пригвоздил тварь к соляной поверхности. Хватит с тебя? Мальчишка рычал, выл, но продолжал тянуться к Робу. Роб отодвинулся и невольно застонал. В рану на плече во время падения попала соль, теперь она проедала стрелка насквозь. Зато дезинфекция. Он увидел, как мальчишка-каннибал дожевал кусок мяса и снова идет к добыче. К Робу. Остальные монстры группировались для атаки. – Ну, хорошо, – сказал Роб. Он рассвирепел всерьез. Вскинул револьвер… Вспышка. Стрелок увидел ее отражение в зрачках мальчишки. В следующее мгновение шарик сорок пятого калибра отбросил падаль от Роба. Чудовищным золотым пинком. Древний револьвер вспомнил, что такое – убивать. Как и сам Роб. И им обоим это понравилось. Накатило спокойствие. Ледяная безразличная уверенность, которая появлялась у Роба в минуты боя. Пожалуй, такой космической пустоты вокруг Роб не испытывал со времен Мексиканской войны… Револьвер бился в руке, отдавая накопившуюся ярость. Черепа детей-чудовищ лопались, как тыквы в Хеллоуин. Внезапно Роб ясно увидел, как они мальчишками швыряли камнями по тыквам, выставленным вдоль заборов. Точно так же они разбрызгивали оранжевый яркий сок. Роб выстрелил. Ребра вылетели из груди мальчишки, как кегли. Роб вспомнил: в детстве у него был игрушечный боулинг, но не было шаров, они с братом постоянно колотили кеглями друг друга. Воспоминания крючками тащили друг друга из памяти. Вот они с мальчишками пошли на дамбу, охотиться на рыбу: крупные тушки сами выбрасывались на берег, ползали на неуклюжих подобиях лап, рыли червя, жрали все подряд, как диковинная речная саранча. Ветки, мусор, полиэтиленовые пакеты, все шло в топку их пастей. На солнце чешуя с рыб облезала, и были они жуткие, костистые, розовые, в разводах мазута, гремящие Гейгером, но мальчишки плевать хотели на радиацию. Они подкарауливали рыб с обломками досок и лупили, глушили, переворачивали и протыкали заточенными о бетонные плиты электродами, а потом коптили на крышах баков, в которых варился битум. Слаще той рыбы было не найти. Барабан опустел. Роб опустил дымящийся «уокер» и приготовился отделать выживших кулаком и пинками. Уцелевшие монстры вдруг побросали пруты и вилы, дружно завыли и исчезли среди надгробий бульдозеров и грузовиков. Передышка, внезапная, как нападение, застала Роба врасплох. Он помедлил, не веря. Неужели всё? Затем, зажав обрубком, попытался перезарядить револьвер. Неловко коснулся оголенным стволом культи и замычал – обжегся. Пальцы не слушались, карманы стали узкими, патроны упрямились. Пули капали в песок, как слезы. Рыбы он наколотил предостаточно. Твари погибли не сразу. Одному пулей оторвало ногу, тот ползал по песку и шипел, другого почти обезглавило. Мальчишка полз по соли, волоча за собой полуоторванную голову, она стучала ему о спину; провода, которыми голова крепилась к туловищу, искрили. У других отродий висели надорванные руки, зияли пробоины в телах, откуда густо капало синее масло. Один силился запихать в прореху на животе комок внутренностей, перевитый гирляндой для рождественского древа. Гирлянда внезапно закоротила, и мальчишка вспыхнул, вскочил резво и принялся носиться вокруг Роба, кашляя черным дымом, но совершенно беззвучно, как машинка на дистанционном управлении. Он метался туда-сюда, а Роб стоял, изумленный, рискуя в любой момент столкнуться с чем-нибудь еще более странным и жутким. Наконец мальчишка с разгону врезался в ржавый бронетранспортер, отлетел, упал, но еще несколько минут возился в соли, пытаясь подняться, скреб пальцами, вздрагивал, точно хотел задрать голову и поглядеть в глаза Робу Стуммфилду, стрелку, который заварил весь этот кромешный бульон. Остальные мальчишки кончились незаметно. Просто застыли и омертвели глазами. Ветер шелестел сквозь их раны, заставляя раскачиваться руки и ноги.