И вот тогда он протянул ей ружье. Малого калибра, но стреляло оно по-настоящему. Садима не верила своим глазам. – Я научу тебя охотиться. Но, имей в виду, по-серьезному. А не от нечего делать, как эти скучающие помещики. Смеясь, он описал ей, что за выезды устраивает для мистера Уоткинса. Как псы выслеживают дичь, гонят ее, приносят подстреленную – в общем, делают почти всю работу. Как следом идет орава слуг, несущих пороховницы, мешочки с дробью, запасные ружья, ягдташи и даже маленький складной стульчик, потому что мистер Уоткинс, порхающий налегке, как пташка, очень быстро устает. – Притом мистер Уоткинс куда лучше этой молодой знати, что привыкла охотиться сворой. Он хотя бы моих советов слушается. А я его плохому не научу. Беременных зайчих он не стреляет, не донимает куропаток, паля без разбора в каждую стайку, какая вспорхнет на его глазах, не выкуривает кроликов из нор. Садима слушала, как костерит отец шумных джентльменов, разоряющих лесные угодья и не умеющих целиться своими новомодными ружьями. – Ждать им невмоготу. Им лишь бы только ружье разрядить. А потом хвалиться между собой своими подвигами. Отец сделал паузу. – В общем-то, так же точно у них и с же… Опустив взгляд на внимательно слушавшую семилетнюю дочку, он закончил: – Ну да неважно. Словом, я научу тебя охотиться. Походы в лес вскоре вошли у них в привычку. И Садима усвоила важную истину, которую отец не сумел выразить в словах. Ей никогда не пойти на бал, но зато она может разгуливать по лесу в штанах. Мэй всегда будет пленницей в своей комнате. А Садима научилась дорожить свободой. Она продолжала охотиться в одиночку, по ночам. Выходила, когда весь дом уснет. Выслеживала дичь вволю, но не стреляла. И без того ускользнуть из-под надзора миссис Уоткинс было непросто. Прибавлять к этому еще и необходимость прятать трофеи она не хотела. Порой кто-то из слуг замечал ее ночные побеги. И, разумеется, заключал, что миловидная горничная живет порочной жизнью. Однако до сих пор ей удавалось выйти сухой из воды, и она продолжала охотиться, не становясь жертвой сплетен. Увы, согласившись остаться у лорда Хендерсона, она окончательно порвала с былой спокойной жизнью. Ее доброму имени конец. А потому в ружье она нуждалась как никогда. Едва показался дом Уоткинсов, у Садимы екнуло сердце. Казалось, она покинула этот привычный уголок давным-давно. Слуги были заняты кто чем. Она незаметно проскользнула в амбар, где прятала ружье и охотничье платье, и потихоньку вышла. Оказавшись снаружи, она остановилась. Дом родителей был совсем рядом. Она могла бы зайти, успокоить их. Но что она им скажет? Садима представила, как бормочет путаные объяснения. Мать с отцом станут отговаривать ее возвращаться в Бленкинсоп. К такому трудному разговору она не была готова. Садима оценила свое везение. Не в пример матери Мэй, ее мать не проводила смотр ее нарядам, не указывала, как ей чихать с изяществом, не прокрадывалась ночью к ней в комнату – словом, не пыталась любовно направлять малейшие ее поступки. И, пользуясь преимуществом смелых детей, которым родители предоставляют свободу, Садима обогнула родной дом и углубилась в лес. Оказавшись в тени деревьев, она засыпала в ружье две мерки пороху, вложила пыж и свинец, прибила шомполом, добавила пороху на полку и взвела курок. Голод обострял все чувства. Но она не собиралась стрелять в первое, что подвернется. Она искала лакомый кусок. Так она пропустила несколько стаек куропаток и фазанов. И тут увидела его. Белый кролик. Шерсть у него была такая, какой она никогда не видела прежде: белоснежная, густая, блестящая. Великолепный зверь. Большой, сильный, с мощными задними лапами. Ничего общего с карликовыми кроликами с висячими ушками, которых маленькие девочки держат за питомцев. Изумительная особь. Едва заметив его, Садима поняла, что с ним-то и померяется силами. Словно прочтя ее мысли, кролик поднял голову и посмотрел на Садиму. Он не прижимал уши, не шевелил носом, принюхиваясь, – страха в нем не было. Вдруг кролик сорвался с места. Садима была начеку. В тот же миг она бросилась следом, с ружьем на ремне, чтобы не мешалось. Она бежала, радостно чувствуя, как напрягаются крепкие бедра, как легко несут ее ноги по кочкам и корням. Вскоре сердце часто забилось, но Садима продолжала дышать глубоко и мерно. Своей добычи она не упустит. В лесу у него нет норы, ему не скрыться. Кролик бежал зигзагами: верно, надеялся оторваться от нее за каким-нибудь стволом, – но Садима зорко за ним следила. И вдруг кролик исчез. Хотя она не спускала с него глаз. Он не мог удрать в чащу. Она видела его белый, дерзко маячащий хвост. Но миг – и зверь испарился. Садима подошла к тому месту, где он пропал, сердито порыла землю носком. Она хотела его поймать, а он сумел уйти. Но такова игра – в этом суть охоты. Даже проиграв, Садима получила удовольствие, потому что вступила в схватку. И она пошла дальше, ища другую добычу. Спустя несколько минут, словно из той же любви мериться силами, кролик появился вновь. На этот раз он был на выгодной территории – неподалеку от холма, на котором, за комками земли, наверняка скрывались десятки входов в нору. Нырни он в эту сеть подземных ходов, и она его больше не увидит. Он вылезет в сотне ярдов отсюда, и она никогда не узнает где. В лесу сосуществуют два мира: поверхность, которую Садима знала хорошо, и подземное царство кроличьих, кротовых и мышиных нор, загадочное и разветвленное, о котором в детстве она часто мечтала. Однажды ей попалась настолько широкая нора, что можно было засунуть голову и плечи. Она протиснулась туда, не сомневаясь, что сейчас нырнет в волшебный мир. Но, вдохнув восхитительный запах влажной почвы, ничего больше не обнаружила, так что пришлось вылезать с полной земли головой. Кролик ринулся вправо, взбираясь на холм. Садима пошла ва-банк и побежала вверх по противоположному склону. Если на пути ему попадется нора, она проиграла. Норы нет. Кролик, как она того и ждала, выскочил слева: он нёсся зигзагами. Кролик был быстрее, но она-то бежала по прямой. Садима подловила его на повороте. Одним движением развернулась, схватила ружье, прицелилась и выстрелила. Пуля настигла зверька, он упал. Садима побежала к своей добыче. Если кролик только ранен, он еще может уйти. Но животное лежало неподвижно. Она присела на корточки. Свинец аккуратно пробил шею. Кролик был мертв. Садима взяла его в руки. Мех был нежный. Тело – горячее и еще дрожало. Он напомнил ей котят, таких милых, что хочется стиснуть их крепко-крепко. Садима чуть надавила ладонью на грудь – чтобы почувствовать последние удары сердца. Кролик дернулся, потом обмяк и повис у нее на руках. Через считаные часы он затвердеет. Она сложила кролика, уместив в ягдташ, и вновь зашагала к замку Бленкинсоп. Древесные тени и мерный шаг окончательно привели в порядок ее мысли и уняли сердце. Во владения лорда Хендерсона она вступила спокойно и решительно. В пустынной кухне Садима освежевала свою добычу, сняла шкуру и выпотрошила. Сегодня она поест кое-что кроме той странной еды, возникающей в замке как по волшебству. Когда Садима запустила пальцы в кроличье нутро, ее вдруг осенило. Вот в чем разгадка: во внутренностях. И еще в анатомических рисунках, пришпиленных над столом в комнате лорда Хендерсона. Замок не просто странным образом одушевлен. Он и устроен как живой организм. Как она не заметила этого прежде? Садима положила нож, вытерла испачканные кровью руки. Она вышла из усадьбы, отошла подальше и оглядела ее. Вежливо поприветствовала. Затем вновь переступила порог. Теперь она видела дом по-настоящему. Ей казалось, что она проникла в пасть огромного чудовища и теперь осматривает его нутро. Она шла по темным коридорам, обитым красным бархатом, – точно по сосудам, ведущим от органа к органу. Добралась до большой бальной залы и насчитала в ней двенадцать стрельчатых арок, похожих на ребра в грудной клетке. В комнате рядом мерно вздувались как бы от ветра две огромные гардины. Она узнала в них легкие замка: вот откуда сквозняк, гудящий в каминных трубах. Этажом выше газовые лампы в округлых плафонах выстроились на потолке полукругом. Ниже такие же лампы вдоль трех стен повторяли их ряд. Вместе они были огромными челюстями с прекрасными светящимися зубами. К ним Садима приближаться не стала. Она продолжала исследовать замок, всюду узнавая внутренности исполинских размеров, созданные из прочных и гладких материалов, а не из кровянистой бесформенной массы. Садима вспомнила кошку. И твердо решила, что она – мозг чудовищного жилища. И тогда Садиме, которой теперь следовало бы со всех ног бежать к родному дому, чтобы скорей оказаться под защитой четырех неодушевленных стен, – тогда Садиме пришла в голову дерзкая мысль поговорить с этим живым замком. Узнай о намерениях дочери ее мать, она схватила бы ее за шиворот и силой утащила подальше от имения. Но Садима была одна, и значит – как тут удержаться? Она сгорала от искушения разбудить спящую воду и послушать ее плеск. Садима вернулась в кухню. В натекшей на стол крови она нарисовала пальцем план замка. Затем разложила внутренности кролика по соответствующим комнатам. И сказала вслух: – Если хочешь доверить мне что-то, я готова. Стол задрожал. Садима порылась в шкафах. Нашла мешок пшеницы и высыпала его на стол. Зерна заскакали, собираясь и укладываясь в буквы. Садима склонилась над ними и прочла: Дорогой дневник, я – волшебница. Что за чудо! Я кладу ухо в ящик стола и узнаю все тайны мужа. Но до чего же скучный это человек… Интриги, до которых нас, женщин, не допускают, – эти мелкие политические плутни, денежные вложения, – я слушала всё. Довольно! Больше не стану. Мужчины цепляются ко всякому вздору, говорят, когда сказать толком нечего. Беседы их скучны до крайности. Я делала и другие пробы. Тело мое разнимается восхитительно. Я забавлялась, оставляя кусочки где ни попадя. Сложнее всего отделить глаз, но хотелось заглянуть им в самые укромные места. Мне было интересно поглядеть, как слуги спят, узнать, на что похожи их ночи любви. Говорят, они в этом свободнее. Может, и удовольствия у них больше? Но и такая забава мне быстро наскучила. Их ночи неотличимы от моих: мужчина набрасывается, быстро делает свое дело, после чего нужно вставать, идти подмываться над тазом и возвращаться к храпящему бревну, занимающему полкровати. От неудовлетворенности и скуки я стала искать иные занятия. И увлеклась оккультными науками. Книги, хранящие их тайны, разумеется, под замком. Однако с моими скромными талантами добраться до них легче легкого. По их прочтении кажется, что мои предшественники большую часть своего времени искали философский камень. Такое начинание видится мне куда благороднее тех мелочей, которыми я занимала себя до сих пор. Ни один из тех мужей не достиг успеха. А что, если первой его достигнет женщина? Тогда я смогу творить золото сколько захочу! Стол замер. Пшеница вновь легла бесформенной кучей. Садима чувствовала, что силы ее окончательно иссякли. Она взглянула на подсохшие пятна крови на руках. Положила на противень кролика и отправила его в печь. А затем съела целиком. Вечером сон никак к ней не шел. События последних дней обступили ее, заполонив темноту тревожными тенями. Садима свернулась калачиком в огромной постели. Ее воображаемый возлюбленный скользнул к ней под одеяло, чтобы ее успокоить. Она чувствовала его спиной, которой отгородилась от пагубных мыслей. Она положила голову на его руку, на мышцу плеча, округлившуюся как мышиная спинка. И в конце концов заснула, прижавшись к возлюбленному, уткнувшись носом в сгиб его локтя, чувствуя щекой, как тихо вздымается его грудь. Утреннее солнце залило комнату светом, и Садиме показалось, что тревожилась она напрасно. В это утро, прежде чем встать, она понежилась в кровати. Комнату Садима покидала в самом безмятежном настроении, забыв ружье у комода. Она ослабила бдительность. Не чуя ног Садима не любила спускаться в холл по парадной мраморной лестнице: на ней себя чувствуешь как на сцене. Она предпочитала узкую деревянную, для прислуги. На третьей ступени ногу пронзила жгучая боль. Она вскрикнула. Что-то горячее хлынуло в ее домашнюю туфлю. Боль все усиливалась, и Садима поняла, что это кровь. Она приподняла ногу. Ей показалось, будто ее вырывают. Гвоздь толщиной с палец и с палец же длиной, краснея, торчал из деревянной ступеньки. Она пошатнулась и вцепилась в перила, но они заколыхались под ее рукой, точно от смеха. Выпустив их, она кое-как прохромала вниз по лестнице и забилась в угол холла. У нее перехватило горло. Нога сочилась кровью, из носа текло, слезы лились из-под зажмуренных век. Окно весело застучало ставнем. Гвоздь был шуткой, предупреждением от существа, не пытающегося обуздать своих сил. Да, дом готов был поговорить, если ему предлагали, но он напоминал Садиме о своем диком нраве и о том, что с гостями, имевшими несчастье переступить его порог, может делать все что вздумается. Пусть Садима не воображает, будто ей по плечу водиться с демонами на равных. Маленькая горничная заигралась, а колдовство не игрушки: она имеет дело с превосходящей ее силой. Садима задержала дыхание. Выносить боль она умела. Она осторожно сняла туфлю, затем чулок. Перевязала ногу носовым платком и поднялась, опираясь на стену. Стена была теплой. Садима не хотела ее касаться. Она отняла ладонь и запрыгала на одной ноге. Но потеряла равновесие. Рука подхватила ее.