– Она никогда не заявляла о себе так явственно. Возможно, это шанс, – сказал он. Огромными шагами он ринулся к двери. Когда она попыталась войти следом, створки забились неистово, словно не пуская ее. Лорд Хендерсон обернулся: – Останься. Подожди снаружи, я приду за тобой. Я ненадолго. Он устремился вглубь замка. Садима ждала в волнении, тревоге и бессилии. Ружье осталось внутри. Переминаясь на крыльце, обхватывая себя руками, чтобы согреться, без своего ружья Садима чувствовала себя жалкой. Заморосил дождик. Однако Садима не собиралась прятаться под навесом, искать убежища в объятьях ревнивого замка. Она осталась стоять под дождем. Ливень усилился. Адриан не возвращался. Она решила, что прождала достаточно. На цыпочках она перешагнула через порог. Все было тихо и неподвижно. Первым делом она пошла и забрала ружье. Когда она возвращалась той же дорогой, на плечо ей опустилась рука. Она подпрыгнула. – Я был заперт, – проговорил дворецкий. Садима никогда не видела Филипа таким. Никакой непроницаемой маски. Глаза блуждали, голос дрожал. – Дверь кухни пропала, – продолжал он. – Повсюду была стена. Никогда я такого не видел. Я кричал сколько мог. Долго. Потом внезапно дверь возникла снова. Он перевел дух и спросил: – Где лорд Хендерсон? Садиму пронзило дурное предчувствие. Дворецкий побежал искать хозяина. Она зарядила ружье. Садима искала в другой половине, когда услышала крик Филипа. Адриан лежал поперек коридора, голова в крови. Дворецкий стоял на коленях рядом. Он оторвал полу разодранной в клочья рубашки лорда и перевязал ему голову. Садима хотела помочь, но не знала как. Она привыкла заниматься мелкими бедами сестер Уоткинс, а не лечить настоящие раны. Филип поднял своего хозяина на руки и отнес на ближайшую кушетку. – Вы должны оставить нас, – сказал он Садиме. – Но… с ним все в порядке? Может, я могу что-то сделать? – Оставьте нас, – повторил дворецкий сухо. Садима отошла, но не слишком далеко, чтобы слышать. Через какое-то время до нее донесся шепот двух мужских голосов: Адриан очнулся. Успокоившись этим, она вернулась к себе в спальню. Близилась ночь. Садима была в полной нерешительности. Опасалась ложиться. Она знала, что Адриан слишком слаб, чтобы приглядывать за ней этой ночью. В нынешних обстоятельствах засыпать было опасно. Она вспомнила, что леди Хендерсон шептала мужу на ухо во сне, пока он не сошел с ума. Это навело ее на мысль. Опустить руки Садима вышла из спальни. Ружье она оставила в комнате, прислонив его к стене. Не спеша обошла замок, время от времени делая вид, будто всюду роется, бросает, снова принимается за поиски. Какую-то часть ночи она ломала эту комедию. Затем изобразила все внешние признаки усталости. И растянулась на диванчике. Она закрыла глаза, стала дышать медленнее и погрузилась в то состояние, что предваряет сон. Послышался едва уловимый шепот. Что-то вроде тишайшего трепетанья. Наверное, дождевая вода журчала в сточном желобе. Затем напевный шелест. Должно быть, ветер шуршал листвой. И наконец, робкая трель. Женский голос напевал едва уловимую песню. К счастью, Садима была в полудреме. Она не вздрогнула. Она слушала с той отстраненностью, какую дарует лишь сон наяву. Постепенно стали проступать слова. Голос говорил: «Ты никто, и делать тебе здесь нечего. Тебе пора уходить. Спасаться». Садима продолжала играть свою роль. Она как будто внезапно проснулась и огляделась в исступлении и тревоге. Она уже пробовала бросить замку вызов. Тщетно. Силой ей не одолеть. Тогда она решила взять хитростью. Ей не впервой, она много лет служила у своенравных, но простодушных хозяек. Голос смолк, сменившись неразборчивым гулом. Садима подошла к решетке небольшой отдушины, внизу стены. Свернулась на паркете в позе зародыша, прижавшись к решетке лбом, и сдавленно всхлипнула несколько раз. – Мама… – начала она. И почувствовала, как от этого слова вся мебель напряглась, внимательно слушая. – Мама меня предупреждала… Она всхлипнула снова. – М-м-ма… М-мое дитя-а… – прогудело из отдушины. Сквозь влажные ресницы Садима разглядела в выгнувшихся прутьях очертания губ. – Адриану я не нужна. Я уйду. Нужно было слушаться маму, – сказала она. – И ни за что здесь не оставаться. Железные губы растянулись в довольной улыбке. – Н-н-нужно всегда слушать м-м-маму. Леди Хендерсон отвечает ей. Садима ничем не выдала своего испуга. – Теперь она и видеть меня не захочет, никогда! – продолжала она жалобным голосом. – Н-н-ну что ты! – воскликнула решетка. – М-мать никогда не бросит свое дитя-а-а. И ветер откликнулся эхом: «Не бро-о-осит… не бро-о-осит…» – Может быть… – проговорила Садима медленно. – Конечно, – поддержал голос. – Да, мама меня не оставит… – продолжала она. – Когда я болею, она всю ночь сидит у моей кровати. Даже теперь, когда я выросла. Садима ни разу в жизни не болела. Но она видела, как живут ее хозяева. Ей казалось, что среди господ все очень хрупкие и чуть что укладываются в постель. Поэтому любимое занятие, особенно у женщин – сидеть ночами у постели друг друга. – Всю ночь, – истово повторил голос. – М-мать сидит у постели сына. Сы-ыну нужна мама. Рядом. Всю ночь. Садима попала в точку. Она повторила для верности: «Да, всем нам нужна мама». Край гобелена, висевшего на стене возле отдушины, погладил ее по голове. Садима прижала к груди кулак, справляясь с ужасом. – Да, мама была права, – продолжала она. – Она говорила мне держаться от колдовства подальше. Гобелен замер. – Колдовство – не наше женское дело. В камине вспыхнуло пламя. – Н-н-ну зн-наешь, дитя, – произнес голос, пыша гневом, – колдовство-о-о – дело тех, кто его понимает. Пол здесь н-н-ни при чё-о-ом. – Колдовство под запретом, – упорствовала Садима. – А запреты для женщин строже, чем для мужчин. Окно задрожало от шквала. – Это изменится, – сказал голос. – Жен-н-нщины покажут, на что способны. И больше не позволят мужчин-н-нам себя наказывать. Внезапно все смолкло. Огонь в камине погас. Решетка замерла. Комната снова стала холодной и безжизненной. Садима удивилась. Почему леди Хендерсон ушла так быстро? И что теперь делать? На всякий случай она осталась лежать где лежала, не шевелясь. – Вставай. Она вздрогнула. Голос шел не из отдушины. В нем больше не было того ветроподобного завывания. Он был четким, как если бы в комнате находилась живая женщина во плоти. В лунном свете Садима увидела, как стена вздувается разными очертаниями. Проступила ладонь, давящая на стенную перепонку. Камень разгладился снова. Затем возникло и сразу исчезло лицо, как будто леди Хендерсон силилась воплотиться. В углу обозначились две узкие дырки. Садима присела и узнала ушные каналы. Синие узоры на белой плитке пола расплылись. Из них нарисовались два огромных глаза шириной во всю комнату. Садиме пришлось отпрянуть в угол, чтобы не топтаться на косящих на нее зрачках. Голос спросил: – Скажи мне, дитя: что такое колдовство? Садима поняла: вопрос – это испытание. Она вспомнила сверхъестественные вещи, происходившие в замке на ее глазах, и то, что рассказал ей Адриан. Но если ограничиться этим, ответ ее, вероятно, окажется слишком неполным и наивным. Она закрыла глаза и спросила себя, что она по-настоящему поняла про колдовство. Как ощущает это нутром. – Колдовство – это внутренняя музыка. И, поскольку подобное утверждение, едва оно сорвалось с губ, показалось ей слишком смутным и нелепо высокопарным, она уточнила: