– А скажи честно, казаки – это как башибузуки? – Казак – защитник веры православной и земли русской, хотя для мусульман, наверное, башибузук. Не думал никогда об этом. Ночевать к Дончо пойду. Завтра едем в имение на рассвете. Давай прощаться. Позднее мужики тебе немного денег передадут, так ты прими. Спасибо тебе, Росинка, за все. Прости Христа ради. Пора мне. Прощай. – С богом, любим. Она опустилась на лавку, и я ушел, стараясь не смотреть в ее глаза, где плескалась тоска неземная. Откопал наши саквы[40] с вещами, достал турецкие карабины и сабли, со всем скарбом пошел к Дончо. – Сабли продашь, все равно владеть ими никто не умеет, да и не научится уже. Только вместе с седлами не продавай. Ружье одно могу вам оставить. Себе оставишь или тоже продашь? – Оставлю. – Тогда запоминай. Один карабин подвинул к нему, достал масленку, стал показывать, как разбирать, чистить, смазывать. Показал, как заряжать и стрелять. Взял немного мелких денег, наказал поделиться с Росицей. Дончо достал кувшин красного, помозговали, в каком обличье я могу появиться в имении. Дворня смешанная. В основном болгары, но есть и турки. Опять же, гайдуки! Здесь я ходил в добротных кавалерийских шароварах – ничего странного в этом не было, многие крестьяне носили что-то из турецкого обмундирования. Старую куртку и вытертый кожушок[41], шапку дал Дончо. В своем ни здесь, ни в имении появляться невместно. А так – ограбленного иностранца одели крестьяне. Завтра переберусь к графу, а Дончо попросит управляющего послать его с арбой подальше, скажем, в Софию или Пловдив, с каким-нибудь торговым поручением. Все равно с каким, лишь бы подальше от черкесов. Заодно седла продаст и амуницию. Устроившись на ночь на широкой лавке, перестав думать о Росице, стал обдумывать свое положение. Окрестности я осмотрел. Дончо рассказал местную географию. На заход – турецкое село, лес, за ним болгарское село, большое, и дорога на Софию и сербский Ниш. В противоположном направлении имение Джума-оглы. Там сейчас пользуют Ивана. Хозяин недавно погиб в боях с русским корпусом. Делами заправляет приказчик-болгарин при убитой горем вдове. Есть там, правда, десяток вооруженных гайдуков-турок. Так уж тут заведено. Дальше Плевна. Наши на севере. Сутки через земли, наводненные турками. Придется ждать, пока поручик будет здоров или, не дай Бог, помрет. С усами тоже распрощаюсь. Пшеничных в этих местах не бачилы[42]. Французы, даже военные, с босыми лицами ходят. Усы ничто, отрастут, а вот как нас черкесы в ущелье подкараулили, нужно было еще раз обдумать. С трех сторон ждали. С вечера. Один стрелок наверху на скале наблюдал. Как мы утром прошли, он вряд ли углядел, а вот как мальчишка мне деньги передал, мог увидеть или догадаться. Когда снизу конные появились, он и сигнал подал засадной группе. Он и Сашка подстрелил, и мне бы башку снес, если б я поручика на плечи не взвалил. Выходит, граф простому казаку жизнь спас, хоть и не по своей воле. С другой стороны, я вроде как графом прикрылся, хотя совсем не о том думал. Засадная команда спряталась в узкой щели, обычно забитой снегом. Значит, вычистили, залезли, сделали ложную стенку из снега и всю ночь и полдня там сидели. По сигналу со скалы выскочили. Сперва, правда, растерялись. Кинулись баранов отбивать, сразу двоих потеряли. Увидели внизу три огневые точки, рванули с тылу напасть, тут поручик их встретил – огорчил и проредил неплохо. За Грица я не волновался, ужом извернется, проскочит, еще за собой погоню уведет. Из нашей тройки он самый умелый. Мне было шесть, ему девять, и он уже год с отцом по плавням шастал и в линейных крепостицах на вышке дневалил. Батька сговорился с его отцом за мной ходить. С той поры мы расставались, только когда я в Катеринодар в гимназию уезжал. Хоть мне нравилось учиться, но учиться у дядьев Грица, его деда и отца, нравилось больше. Лагеря, линия, плавни, везде мы были с Гришкой. Только на учебу Грицько не сильно отвлекался, обучился у батюшки буквы складывать да монеты считать, вот и вся наука. Зато в четырнадцать о нем рассказывали по всей Кубано-Черноморской линии. Повел его отец в плавни, ночью на звук кабанов бить. Выстрелил, да не убил. Гриц кинулся в камыши, добить. Кабан сделал круг и напал на отца. Распорол ногу выше колена, кость перебил. Гриц кабана добил, отца перевязал, ружье к ноге привязал, до людей дотащил. Вернулся, разделал добычу, часть пристроил, чтоб зверье не растащило, часть до кордона допер. Кто по плавням не ходил по несколько часов, проваливаясь по колено в жидкую пласту и воду, тому непонятно, какие силы уходят, чтобы просто, без груза, пройти десяток верст. Много всяких подвигов у моего побратима и хранителя. Как бы ему весточку передать… 7.1 Очнувшись, я внимательно прислушивался к звукам, силясь понять, где нахожусь. Лежал на животе и видел только серые простыни и часть полутемной комнаты, такой же невыразительной, как и постельное белье. Принюхался – странные запахи – неприятные, но память точно пыталась их с чем-то увязать. Периодически раздавался лязг металла о металл, и он-то меня и встревожил – знакомые звуки в совокупности с запахами напоминали лазарет. В спину влезли металлическим прутом и несколько раз провернули. Я невольно негромко вскрикнул. В поле зрение выплыл худощавый мужчина в пенсне. Наморщил нос, глядя строго. Редкие волосы причесаны на пробор. В руках длинная спица с комком корпии на конце. Заговорил на сносном французском: – Люди всегда наносили друг другу разнообразные скверные раны, но могли умереть и от простого удара шпаги. А почему? Так Бог распорядился. Медицина, шагнула далеко вперед, господин инженер, и сейчас вы тому живой пример. – Инженер? – переспросил я. Интересно, что произошло, пока я в беспамятстве был. В голове шумело. – Откуда вы знаете, – глядя, как по спице с корпии стекает кровь. Доктор проследил за моим взглядом. Понюхал, погримасничал и откинул от себя спицу в металлический тазик. Раздался знакомый звук. До жути неприятный. – Инженер, – подтвердил человек в пенсне, потом он закинул ногу на колено, обхватил ее руками, сжимая ладони в замок, и продолжил, глядя в окно: – Казалось бы, народные мази, травы и порошки – все те первые компоненты, которые используются, должны помочь, но помогают почему-то не всегда. Люди умирают через одного. Вам повезло, господин инженер, что вас нашли добрые крестьяне и сумели вовремя связаться со мной. Потеряй они день, и нет доблестного офицера французской армии. Доктор поправил пенсне, решил, что во мне нашел благородного слушателя, и важно продолжил: – Совсем недавно воинов пользовали кузнецы. Ведь сперва раненого нужно было достать из поврежденного, смятого доспеха. С помощью молота и клещей. Затем ему, раненому, пилой отпиливали зажатую руку или ногу, только так можно было сохранить жизнь. Сейчас доктора знают, как устроен человек, но средств, подавляющих гниение живых тканей, пока не существует. Поэтому я немного вырезал вам, шевалье, пораженное. Если процесс гниения продолжится, вырежу еще. Пока покой и молитва. – А где мои люди? – неуверенно спросил я, холодея от мысли: бросил Микола, и меня действительно нашли где-нибудь на дороге, приняв за другого. Но обноски! В них я никак не походил на французского офицера, инженера-инструктора низанской армии. Доктор заблуждался, скрывая очевидное. В чем подвох? Пенсне упало на грудь, заболталось на длинном черном шнурке. Мужчина вздохнул. Поиграл сжатыми в замке пальцами. – Им повезло меньше, чем вам, господин лейтенант. Выжил еще один из вашего отряда. Бандиты никого не пожалели. Он неподалеку. В селе хорошая ведунья. Я не признаю ее варварских методик, но верю в силу добра женщины. Добро и женская ласка не раз спасали мир. – Болгарин задумался. – И разрушали его тоже. – Господин доктор, зачем этот балаган? – тихо спросил я. Все так же глядя в окно позади меня, врач достал из коробки папиросу, закурил и тихо ответил: – Вы третий день в турецком имении. Здесь стены имеют уши. Два дня, находясь в беспамятстве, вы говорили на французском и редко на русском. Попробуем выдать вас за французского инженера, находившегося при пушках. Хозяева милые люди, но гайдуки-охрана могут соблюсти правила. И тогда, милый друг, вас повесят. – Ради бога, папиросу! Вы, господин лекарь, необычно точно угадали, я действительно инженер и командовал батареей. Однако вы сильно рискуете. – Я – болгарин. – Тодор? – неуверенно спросил я, вспоминая волшебное слово, оброненное Миколой. Может, в шутку тогда говорил, но суровый врач благостно улыбнулся. – Про Тодора пока забудем. – Доктор помог перевернуться на бок и вставил в рот зажженную папиросу. Боль резанула от спины до паха, но желание затянуться табачным дымом не отбила. Я потихоньку втягивал ароматный дым, чтоб не закашляться, грудь была туго замотана. Голова сладко закружилась. – У вас, шевалье, еще и пара ребер перебиты. Две недели неподвижности и еще месяц очень осторожно передвигаться. Рана на лице чистая, заживает хорошо. На днях вас хочет посетить хозяйка. Если вздумаете при ней, мусульманке, креститься, не забывайте, что католики крестятся в другую сторону. – Мое оружие? – Пока забудьте, но при вас была только шашка. Принести? – Да. Так мне будет спокойнее. В комнату робко поскреблись. Я напрягся, а доктор ухом не повел. Видно, для него привычный звук. Надел пенсне. Недовольным орлом посмотрел на вошедшую. – Иванка? Быстро принеси папирос для господина инженера! Возьми в моем бюро. Дверь скрипнула и захлопнулась. – Девка. Помогает, – поиграл пенсне. – Способная. Учу потихоньку. Всему. Черт в нее вселился, днюет и ночует возле вашей постели. Не выгнать. Чем думает? Что в головке женской? Вечно в грезах. А дел много. Шельма, а не девка. Вожжами пороть надо. – Доктор, вы же должны быть гуманистом. – Исключительно из гуманистических побуждений. Вы, шевалье, должны мне помогать. Ваш организм ослаблен множественными травмами, налицо истощение. Если вы не будете хорошо кушать, то все мое умение будет бесполезно. Обещайте, что не будете меня расстраивать. Я осторожно кивнул. – Иванка обед сварила. Сейчас принесет. Куриный бульон вас подкрепит. Хороший петух бегал. С вашего позволения, пойду тоже отобедаю. Живот свело. Рот наполнился слюной. Когда в последний раз ел суп? Осенью? – Это хорошо, – доктор улыбнулся, увидев мою реакцию, и крикнул: – Иванка! Дверь моментально открылась, скрипя на петлях, словно подслушивал нас кто-то. – Приберись тут да покорми господина офицера, ну и все остальное, – он коснулся носком чего-то металлического, стоявшего под кроватью.