Не доехав до развилки размытых грязью дорог, Дончо остановился поболтать со знакомым, возвращавшимся из Софии. Замузганные лошадки рады были такой остановке, пряли ушами, помахивали гривами и черными хвостами. Оказывается, генерал Гурко, обманув турок, перевел свой корпус через Балканы и наступает на Софию. Новость всех взбудоражила, и я понимал почему. Турецкие солдаты массово дезертируют, в войсках остаются только преданные части низам. Но турки бегут в разные стороны, расползаются в разные стороны, больше похожие на черных тараканов, чем на отважных пехотинцев и гайдуков, по пути бесчинствуя в болгарских селах. Приятель Дончо Боян – горбун, задавленный невзгодами и жизнью и оттого прибитый к земле, рассказал, как чудом спасся, показывал следы пуль в своей двуколке. В нескольких местах от посеревшей от времени доски отлетели длинные щепы. Болгары засовывали пальцы в отверстия и изумленно цокали языками, поражаясь везучести Бояна. Дети, да и только. Я качал головой, глядя на болгар. Посоветовав Дончо вернуться в село, спрятать ценное, сам же пешком направился в указанном направлении в имение. План моментально созрел в голове: Ивана нужно вытаскивать или в имении оборону держать, в общем, на месте нужно разобраться. Пока сам картину не увидишь, не поймешь ничего. Оценить надо каждую зацепку и подробность. А еще я точно знал, что хоть имение и турецкое, мародеров мог этот факт и не остановить. В голове вооруженного человека, плюнувшего на присягу, честь и мораль, не просто опилки, там хаос, один Господь может разобраться и остановить грешников. И тут как раз действовала присказка: на Бога надейся, а сам не плошай – пуля, посланная из засады, тоже могла кого хочешь остановить и вразумить раз и навсегда. Какие люди возглавят мародеров и что они могут натворить, тоже не ясно. Но ничего хорошего я уже в возникающей ситуации не видел. В имении есть охрана, час назад я думал, как с ними поладить, теперь нужно помозговать, как настроить на оборону. Разглядев первые крыши деревушки, начал искать удобное место спрятать наши сидора. Винтовку решил не скрывать – время не то. Кто я? Как представиться гайдукам. Офицер? Могут не поверить, молод, по их представлениям. Отрекомендуюсь ординарцем господина инженера. Старший бомбардир Николя Пласту. Почти не совру: и Николай, и пластун. Нечего Бога понапрасну гневить. Нашел флигель управляющего. Хитрован в европейском платье. Пару минут слушал про его заслуги на дурном французском. При этом мужчина шаркал ножками, то ли в реверансах, ему понятных, то ли по дурной привычке, и мял в руках грязный платок. Ишь, интеллигент. Прервал грубо ввиду предстоящей опасности. Попросил срочно пригласить старшего гайдука, доктора, кузнеца и оседлать пару лошадей. В общем, командование охраной взял на себя. Мой напор никто не пытался оспорить. Французских инструкторов уважали и боялись. Ординарцев, видимо, тоже. Старик-гайдук со старинным кремневым пистолем и ятаганом[43] времен Суворова даже обрадовался. Одно дело – десяток лет бездельничать в хозяйском доме под видом охраны женской половины, другое – в лучшем случае вести переговоры с шайкой вооруженных солдат. Если переговоры будут, придется отдать часть продовольствия, сбором должен заняться староста. Лучше добровольно отдать часть, но нет никакой гарантии, что не придут другие, третьи, поэтому сперва переговоры с демонстрацией силы, и не просто отдавать, а обменивать на оружие. Тогда дальше встречать «гостей» станет веселее, а то с ятаганом много теперь не навоюешь. Мой напор оценили и сразу доверились. Гайдук поворчал из вредности, но с удовольствием спихнул обязанности думать и руководить другому. Все-таки времени прошло немало с его последних боевых походов. Да и были ли они боевыми? Пошептавшись с доктором о здоровье поручика, я воспрял духом и с хорошим настроением поскакал вместе с онбаши[44] осмотреть окрестности. – Перед развилкой поставь двоих поздоровее и сена стожок, чтоб подожгли при опасности. Вон там, в саду, еще одного, и второго на другой стороне сада, тоже с сеном. – В саду?! Там же кусты, астры хозяйские. – Их тоже можно зажигать, – строго добавил я и вполголоса ругнулся, видя чужой испуг. Скоро вам будет всем не до айстр[45] и рэзэнтэ[46]. Развели тут плантации. Договорились посадить всех, сколько есть лошадей, крестьян. Конники нужны. Неважно, как сидят. Тут численность нужна. Они будут демонстрировать, не приближаясь, наличие конного отряда, который может споро атаковать как с фланга, как в лоб, так и сзади. Пускай думают те, кто станет вести мародеров – не моя забота. 8.3 Гостиная хозяйки имения мало чем отличалась от привычных для моего глаза дворянских гостиных на родине. Окна побольше, потолок пониже, много ковров и серебряной посуды. Хозяйка на удивление моложавая женщина лет сорока. Приятные мягкие черты лица. Европейское платье хоть и закрывало плечи и руки, но не скрывало стройности фигуры, а главное – глаза! Такие глаза я видел в своих снах. Вот от кого получила Малика озера, в которых я безнадежно утонул. Рядом с ней стояла бесформенная от чадры фигура. Два дверных проема без дверей вели, видимо, во внутренние покои. У одного прохода стояли два мальчика лет восьми – десяти, у другого – два гайдука. Я представился как Жюль Маню, военный инженер, попытался щелкнуть мягкими туфлями без каблуков. По совету доктора быстро затараторил на французском, выражая свою признательность за свое спасение и выражая восторг от возможности лично выразить благодарность столь благородным и ослепительно красивым дамам. Хозяйка недоуменно переглянулась с существом в темно-фиолетовом мешке. – Не могли бы вы говорить помедленнее, я ничего не понимаю. У меня не было возможности практиковаться в разговорном французском, хотя читаю бегло. Хозяйка этого имения боян Домла, а это моя старшая сестра боян Йамур. Если перевести на ваш родной язык, я Капелька, а сестра Дождь. – Какие замечательно прекрасные имена! – Я сделал шаг вперед с намерением припасть к ручке. – Я в полном восторге! Очень поэтичные! – Стойте, шевалье, вы в мусульманском доме, уважайте наши обычаи. Мой учитель французского был гасконцем из Дакса, кроме парижского произношения учил южному диалекту, отличавшемуся быстротой и пропуском буквы «ф» в словах. Умение говорить на двух диалектах неизменно приносило мне высшие баллы на всех экзаменациях. Мысленно поблагодарив зануду-француза, я опять застрекотал с максимальной скоростью: – Простите, мадам, приехав в Порту, я сразу оказался в первых рядах османских войск и не имел возможности узнать светский этикет, если… – Стойте, шевалье, ничего не понимаю, медленнее, пожалуйста. – Мадам, я с юга Франции, и говорить медленно для меня хуже пытки. Я просто не умею, мадам, говорить медленно. Я понимаю, что это очень скверно, но ничего поделать с собой не могу! – Пожалуйста, замолчите. У меня начинает кружиться голова! Может быть, доктор, вы его понимаете? – Отдельные слова, – нахмурился лекарь. – Это быстро даже для меня. Существо в мешке произнесло фразу, из которой, я понял одно слово – Малика! Я сразу ее полюбил, тем более из щелей мешка-капюшона сверкали такие же прекрасные глаза. Должно быть, передо мной очень красивая восточная женщина, хоть и в мешке. Признаться, в воображении я рисовал презанятные картинки образа. Малика! Неужели я вновь увижу тебя? Лицо мое покрылось испариной, я слегка пошатнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Последовало несколько фраз, в результате которых я был усажен на небольшой диван, а в комнате появилось небесное существо по имени Малика. Ее потрясение было гораздо сильнее, но окружающие приняли его за смущение и всячески ее подбадривали. Я же видел, что сознание ее на грани, и напомнил доктору, что кроме меня еще кое-кто нуждается в его умении. Хрустальный флакон с нюхательной солью перекочевал с дивана под более изящный носик. Когда суета улеглась, вспомнили об ужине. За едой рассказывал о себе, именно про Суздалева, но от имени Маню. О маменьке, отце, имении, даже о Прохоре, назвав его Пьером. Старшие женщины явно благосклонно отнеслись ко мне, Малика же глаз не поднимала, но переводила все исправно, иногда в мою пользу, о чем тут же сообщала мне. Мол, так в мусульманском доме говорить не следует, она перевела по-другому. А матушка заметила, что или она стала разбирать мою речь, или я стал говорить нормально. – Мадам, простите, с детства мне запрещали вообще говорить во время еды. Садясь за стол, мы с братом должны были превращаться в глухонемых. Присутствие меня – католика – в доме правоверных заставляет тщательно продумывать слова и действия, однако южный темперамент, чрезмерный даже на родине, может оскорбить ваши чувства. Заранее прошу простить. Дамы понимающе закивали, а хозяйка жестом отправила гайдуков в глубь дома. Блюда менялись, но вкуса я не чувствовал, жевал, хвалил, изо всех сил старался смотреть на всех одинаково. Боян Капелька шепнула мальчишке, и на столе появился графинчик с темной жидкостью. – Покойный муж частенько приглашал офицеров из Пруссии, они научили моих слуг делать алкогольный напиток из вишни. Нам Аллах запрещает туманить голову вином, но вам-то можно. Доктор составит вам компанию. – Так ведь, мэтр Дончев? – С удовольствием, боян. – За прекрасных дам. – За ваши сердца, приютившие полумертвого в такое трудное время; за ваше умение, доктор. Страшная боль в голове черным замазала желанный лик, стол с правой стороны рванулся к голове… Очнулся я на знакомом диване. Доктор зачем-то растирал мне грудь. Малика! Вот она стоит с тревожным личиком. Я поймал руку лекаря, сжал. – Все в порядке, мэтр, вы же знаете, что припадки у меня бывают только раз на дню, все позади. – Опять несколько раз сжал руку и сделал зверское лицо, губами прошептал: – Убирайтесь, черт вас возьми. Доктор все понял, промямлил о неотложных лекарских делах и откланялся. Стол убран, мальчишки исчезли, маменька тоже. Малика стояла возле окна, возле крохотного витого столика орехового цвета. Тонкая, юная, одетая в легкое европейское платье девушка, совладав с собой и поджав дрожащие губы, благосклонно мне улыбнулась. Я на краткий миг оцепенел, справляясь с головокружением. Она была еще красивее, чем та турчанка из моих воспоминаний. Ослепленный желанием, в едином порыве я преодолел комнату и упал на одно колено. – Малика, – простонал я с намерением осыпать эти руки страстными поцелуями, – Малика. Она сделала шаг назад и спрятала руки за спину. Я осмелился поднять голову. Сейчас я буду либо низвергнут в ад, либо вознесен в рай. Я открыт. Мои чувства и порывы понятны даже слепцу. Девушка смотрела расширенными глазами куда-то поверх меня, за спину. Обернулся. Тетушка сидела в противоположном углу за прялкой. Потом у нее из рук выпало веретено. Гулко ударившись об пол, оно покатилось к нам. Я встрепенулся и, как воспитанный человек, поспешно поймал вещицу и отнес даме. – Садитесь, месье Маню, – сказала Малика, показывая на изящное деревянное кресло у столика, – кажется, моя тетя получила удар. У нее слабое сердце. Этот день она точно никогда не забудет. – Смею вас заверить, мадемуазель, что я тоже, – сказал я, присаживаясь за столик. Малика слегка улыбнулась. Глаза ее заблестели. Она взяла кофейник и принялась разливать кофе по крохотным кружечкам. – Простите меня за мой порыв, но вы… так очаровательны. – Это из-за платья. Я хотела произвести впечатление и соответствовать моменту. Думаю, такую выходку мне тоже не простят. – Оно изумительное! – признал я. В этот момент на девушке все одежды казались божественными. – В нем вы просто ангел! – Оставьте, Иван, пожалуйста, вы меня смущаете. Я к такому не привыкла. Лучше скажите мне, как вы оказались в моем имении? Специально? Вы так настойчивы и искали встречи со мной? Я ведь думала, что доктор действительно лечит раненого французского офицера. – Мадемуазель… Я должен признаться вам, что это чистое совпадение. Сама судьба вела меня к вам извилистой дорожкой. Случай привел меня в Болгарию, случай помог спуститься с горной кручи, судьба уберегла от вражеской пики, да еще много от чего, чтоб только мы вновь встретились. Разве не чудо, что меня, чуть живого, в беспамятстве, принесли именно в ваш дом, обожаемая моя мечта. Милая Малика, не было дня, часа, минуты, чтобы я не думал о вас. Я бы обязательно разыскал вас после войны, потому что… – Потому что?.. – эхом повторила девушка. – Мое сердце полностью принадлежит вам. Я люблю вас. Умоляю, не отвергайте эту любовь! Да, она безумна на фоне этой войны, и наши страны воюют друг с другом, но я ничего не могу поделать со своим сердцем. – Это так неожиданно, шевалье, – тихо промолвила Малика. Я вдруг все понял и горестно вздохнул: