– Самым страшным врагом мусульман – шайтаном. – Троим нужно обосноваться в камышах. – Есть заноза, – вступил Гамаюн. – На крыше форта столб с площадкой для сигнального костра. Я видел, как турок залазил туда и зеркалом сигналил куда-то в горы. – Может, заставе, что над нами? – Да нам все равно куда, главное, с этой площадки увидят заломы в камышах. – А это что, – опять поинтересовался Горазд. – Залом – это когда камыш сгибаешь по кругу к центру. Делаешь проплешину метров семь – десять. В заломе можно спать и обогреться. Без таких мест в камышах не продержаться. Я, Гамаюн и Гриц переправляемся, остальные делают ловушки и заготавливают припас, – поставил под конец общую задачу. – А как же столб? – С него и начнем. – Еще, хлопцы, все следы наши с берега уберите. 16. Сотник Николай Билый, первое булгаченье Первыми булгачить поплыли с Грицом и Гамаюном. Из оружия по револьверу и ножу. Провизии по мешочку сушеного и вяленого мяса, жареная рыба, горсть сухарей. Царство камыша разделяет очищенный участок шириной шагов пятьдесят. Со стороны берега до глубокой воды сделана деревянная пристань. С обеих сторон пристани привязаны две морские лодки на десять гребцов и одна речная, человека на четыре. На острове тоже деревянный настил над водой на столбах, одна большая лодка и одна маленькая. Маленькую нужно увести, хватит упражняться в плаванье. С правой стороны полоса камыша глубиной более ста шагов и выходит на сушу шагов на двадцать-тридцать. Тянется выше по течению примерно на версту. Хороший камыш, нетронутый. Османы речную рыбу не едят, делать им в этих зарослях нечего. По другую сторону пристани полоса зелени – несерьезная, глубиной не более десяти, местами пятнадцати шагов с заводями до берега. То есть преградой для стрелков она не будет, но ночью там тоже можно спрятаться. Остров выше воды метра на полтора. Крепостица, или как британцы называют – форт, прямоугольной формы. В стенах, сложенных из крупных камней, орудийные амбразуры; две смотрели на наш берег, две – на противоположный. И по одной в боковых. Амбразуры закрывались плетенками из камыша. Двустворчатые ворота, обитые железом, на ночь закрывали изнутри единственный вход. Деревянную лестницу на крышу на ночь заносили внутрь. Если поджечь плетенки, ночью внутри поднимется паника. Если человек истово верит в Бога, он и в нечистую силу верит без сомнений. Мы тоже верим, но казаки знают, что сила Бога многократно сильнее. Здесь мы должны внушить, что их Бог от них отвернулся. Три десятка солдат с одним офицером на острове явно маялись от безделья. Время от времени офицер с двумя солдатами переправлялся на маленькой лодке и шествовал в береговую казарму. Солдаты копались в небольшом огороде, сушили какое-то барахло. Возле береговой казармы солдаты маршировали, выполняли ружейные приемы, чистили винтовки. Офицер, один или в компании со своим приятелем с острова, в тени раскидистой шелковицы пил кофе, курили, резались в шеши-беши. Шла скучная жизнь изолированного гарнизона. Когда от холода перестал чувствовать ноги ниже колена, решил, что узнал все, что хотел, дал сигнал собраться вместе в камышах на берегу. Обогрелись, перекусили, обменялись наблюдениями, наметили план на ночь. Легли спать, по очереди карауля. Когда стемнело, устранили следы своей стоянки и, дождавшись, когда все успокоилось, поползли к береговой казарме. К ней примыкал загон для десятка лошадей. Дремлющего часового Гамаюн придушил. Для смеха его раздели догола, только саблю через плечо повесили. Пусть видят, что умер не от оружия, на мягких участках земли сделали отпечатки свиных копыт. Сняли две средние жерди загона, верхние снимет Гамаюн, когда мы начнем на острове. Пока он вплетал в гривы тряпочки, к которым древесным соком Швырь приклеил порох. Лошади, если эти запалы поджечь, разбегутся по всей Сербии. Запалы сгорят без следов, кроме подпаленных грив, наших следов и здесь не будет. В основе шайтана огонь, теперь ни один правоверный на лошадей, помеченных шайтаном, не сядет. Правда, сперва их поймать нужно. Чуни наши пластунские сшиты из толстой шкуры кабана, щетиной наружу. Отпечаток ни на кого не похожий оставляют, а если наступать на ребро стопы, то определить направление движения невозможно. Вместе с кабаньими копытами нужный настрой сделают. Обнаружился еще один загон, с овцами. Просто прекрасно, люблю жареную на углях баранину, но это на потом. Жерди положили в маленькую лодку, аккуратно отвязали и на ней перебрались на остров. Из двух открытых пушечных амбразур шли волны турецкого храпа. Пока все чудесно. А вот еще Боженька послал пластунам подарок. На длинной веревке сушатся с десяток османских мундиров. Очень они нам пригодятся: чучела наделать и как горючий материал, пожечь чего. Пока сложили в лодку. Свою одежду тоже. Жердями подперли ворота форта, к длинным палкам привязали веревку. Конец протянули до воды, чтоб, не показываясь, утащить жердины в озеро. Пошептал в ухо Грицу, чтоб подсадил меня на крышу и отогнал лодку в тонкую полоску камышей слева от острова и ждал меня там. Ночью никто никого искать не будет, а как успокоится – уплывем. – И следов, следов натыкай, хоть не козлиное, но все ж копыто. Как Гамаюн начнет, зови его к лодке. Двигались неспешно, практически беззвучно, как будто и нет трех десятков головорезов в трех шагах. Забрался Григорию на плечи, забросил шнур с револьвером за спину, но когда он встал в полный рост, доверху я не достал. Спасибо турецким мастерам, камни по размеру не подбирали, было за что зацепиться, и Гриц снизу подставлял ладони под пятки. Наконец пальцы почувствовали край. Осторожно подтянулся, закинул ногу и замер. Батько Швырь предупреждал, что турки мастера делать крепости и такие вот небольшие укрепленные места. Крышу часто делают каменную, чтоб с нее тоже можно было стрелять. Так и здесь, плоскую крышу ограждал каменный барьер выше пояса. К ненавистному столбу с деревянными ступеньками-перекладинами натянута кисея. Под ней с комфортом, то есть на матрасе с подушками, возлежал человек в турецком исподнем. Наверное, офицер. А кисея – чтоб комары не тревожили. Как задушить стоящего или сидящего сзади, сбоку, спереди, я знал, но как-то самому не приходилось. Показал Грицу, чтоб не торопился. Осторожно откинул полог, отодвинул в сторону турецкий револьвер (так себе модель), одной ладонью закрыл рот и нос, предплечьем другой руки навалился на горло османа. Ну и не сильно-то он сопротивлялся. Передал Грицу тюфяк и подушки, затем и покойного офицера с его пугачом, показал, чтоб положил так, чтоб голова была в воде. Все, теперь самая трудная и шумная часть: сломать перекладины и поджечь сигнальный костер на площадке, венчающей столб. Или наоборот, как пойдет. Как я ненавидел этот столб, ведь, когда с горы впервые увидел турка, поверил, что он летал, а не на столбе сидел. Что говорить, несмотря на восточную расслабленность, турки мастера прекрасные, строители хорошие и воины отважные, умелые и беспощадные. Сколько они кровушки казачьей пролили, а уж душ христианских по всему свету загубили – и не сосчитать! Никогда мира между нами не будет. Когда открытой войны нет, они Кавказ настропаляют, татар крымских, к степнякам постоянно с подарками подъезжают. «Русский царь – собака, чужой вам. Султана турецкого вы дети, он любит вас, не забывает, каждый намаз Аллаха за вас просит, вот денег вам передает». Ну и в таком духе. И те, как дурачки, забыв все милости царя-батюшки, опять скачут русскую кровь лить. Снова «Алла» над христианской землей летит. Только казаки тоже не за печкой растут, и у каждого свой счет к басурманам имеется. Мы его не забываем и прощать никого не будем. Перекладины в столб хитрым способом врезаны. Если наступать – не выскочат, а если сбоку – выбивать можно. От времени рассохлись – выбью без особого труда. Где ладонью, где ногой. Выбитые перекладины складывал на сигнальный костер. Конечно, ступеньки можно восстановить, но так мы обозначим запрет, наложенный нечистой силой. Для чего? Пока для страха, его нужно вырастить до ужаса, чтоб перед ночью начиналась трясучка. Слишком их много. Не одолеть без потерь. Своих мне терять нельзя, и сербы не дурачки, нас телами прикрывать не будут. Как не планируй, сшибка непредсказуема. Пуля – дура, как говорил не любивший казаков Александр Суворов. Лучший из русских генералов. Когда сотня, ну пусть полсотни винтовок выстрелят, какая-нибудь да попадет. Здесь арифметика иная. Один против троих на саблях я могу победить, вдвоем против шести – с трудом, трое против девяти – вряд ли, семь против пятидесяти – верное поражение. С огнестрельным оружием шансы победить в три раза ниже, но это в открытом бою. Я должен построить дело так, чтоб до открытого боя вообще не дошло. Отсыревшая от ночной влаги трава не хотела гореть. Раскаленные звездочки кремня рождали оранжевые полоски, не хотевшие бежать в гущу травы и веток, а опадавшие черными ниточками пепла. Пришлось оторвать кусок кисеи, такой нужной для Батьки Швыря. Прозрачная кисея – это не грубая толстая ткань. Из нее прекрасные запалы получатся. Убедившись, что теперь не погаснет, снаружи разгорающегося костра колодцем выставил бывшие перекладины. Отлично, сейчас запылает! Осторожно спустился по столбу, цепляясь за выемки от перекладин. Перед спуском с крыши вовсю завыл по-волчьи. Тут же в ответ донесся вой со стороны казармы и из камышей. Еще тишину ночи наполнили ржание и топот лошадиных копыт. Крики, несколько выстрелов. В форте глухая возня, панические удары изнутри в ворота. Били, по-моему, прикладами, но прочные ворота не поддавались. Выстрелы в никуда через открытые амбразуры. На хребте тоже загорелся огонь, значит, костры – сигнал тревоги. Пора в воду. Цепляясь за берег, поплыл по течению мимо голого османа, лежавшего на берегу так, что голова скрывалась под водой. На его обнаженных ягодицах лежал револьвер. Гриц выбрал мягкий вариант, без ненужного пока унижения. Лишение возможности дышать – излюбленный метод шайтана. Повешенные и утонувшие мусульмане в рай не попадут, они навсегда будут слугами дьявола. Вот и веревка, привязанная к жердям. Костер пылает вовсю, горит и сама площадка. Крики со стороны казармы, подкрепление подошло довольно быстро. Сейчас приплывут. Лодок тоже нужно их лишить со временем. Упершись в берег, потянул за веревку. Жерди упали, из распахнувшихся ворот выскочили полуголые солдаты, на двоих горела одежда, они кинулись в воду, видать, с испугу что-то подпалили внутри. Жерди, которые словно сами по себе скользили к воде, привели османов в ужас. Они стали стрелять по жердям. Пороховой дым, подсвечиваемый огнем, мечущиеся тени рисовали причудливые картины, но, господа, прощайте, мне пора. Течение тащило меня вместе с жердями в темноту, дальше от криков и суеты. Вон Гриц высекает кресалом искры, подает знак, обозначает свое место. Веревку вокруг пояса – и к камышам. Переждем, пока успокоится, и к своим. Перед рассветом, когда туман накрыл озеро, вернулись. Хлопцы ждали, увидев всех троих, развеселились. – Может, колыбельную, чтоб слаще спалось? Восемь глоток исполнили вой волчьей стаи. В зыбком таинственном предрассветном мире вой действительно не сулил ничего хорошего. С другой стороны пару раз выстрелили. – Вот, теперь они по каждому шороху палить будут, а днем следы копыт увидят, начнут верить, что оружие не поможет. – Лодку на руки – и в гору, Батько с Михайлом, следы подчистить и еще вот, – передал Батьке веревку, – вот две дровиняки притащили, жалко бросать было. Приспособишь? – Це по-нашему, атаман. Все в хату. – В щели ничего не осталось? – Даже копоть с камней затерли, где кострище было, песком засыпали, следов птичьих начертали. – Добре. Побежал хлопцам помочь с лодкой. Можно было ее притопить, но так надежнее. Наверху нас ждала горячая уха, но перед едой и последующим отдыхом следовало помолиться. Поблагодарить Бога за успешное выполнение задуманного. Молитва – это не набор слов. Это как бы самая короткая дорога к Богу. Она позволяет не плутать, не отвлекаться. Подумать и сказать о самом главном, сверить свои действия с божьими заветами. Прочитав про себя пару молитв, я понял, что меня отвлекало. Сегодня я впервые убил голыми руками. А это оказалось совсем по-другому. Впервые я испытывал, нет, не жалость, скорее досаду, что случилось так, а не иначе, а может, и не досаду… Что-то было не так. Если б я перерезал этому осману горло и с ног до головы был залит его кровью – обмылся бы и забыл, а вот такая легкая, бескровная смерть сидела, как шип акации, в голове. Я спрашивал, можно ли мне жалеть иноверца, ведь он тоже творение Божие. Эх, с батюшкой поговорить бы. Батюшки это лучше знают. 17. Жизнь в прибрежном лагере. Мысли и планы Утром полтора десятка османов на большой лодке вышли на веслах в озеро. Походили возле густой части камышей, залпом пальнули куда-то. Потом направились к нашей стороне. Часть высадилась на берег. Дошли до косого креста, выставленного в воде Швырем из жердин конского загона. Быстро погрузились в лодку и с хорошей скоростью погребли до дома. Пару дней беспокоить не будем, зато в следующий раз жестко побулгачим. Языка нужно добыть. Расспросить требуется. Не все пока понятно. Утром прибежали с вестью, что в одну из ловушек кабанчик попался. Не секач, так, крупный подсвинок. В голове сразу сложился план. Рассказал хлопцам, посмеялись. Стали думать, кто пойдет. – Пастухи, по вашей части работенка, и чтоб тихо. Вызвался Горазд, Гриц, само собой. Рвался Сашко, но Гриц его осадил: – С грузом бежать придется, а ты того, малость тонковат. Димитрий с Михайло отпали. – Вы, хлопцы, следов человечьих наделаете, Горазда-то мы в Батькины чуни обуем. Нельзя нам пока объявляться. – Четвертым я пойду, – не отрываясь от пришивания новой заплатки на черкеску, отозвался Гамаюн. Не понравилось мне, как он это сказал, без задора. Поймав момент, когда оказались вдвоем, спросил: – Степ, ты чего? – Скучаю я. Детей повидать хочу, жену. Сколько мы еще по чужбине хамылять будем. – Казну добудем, и айда, здесь все равно оставаться нельзя, все турки нас искать будут. – При любом результате уходить нужно. Добудем или нет. Пора домой. Да и не очень мы здесь вообще нужны. Единоверцы об освобождении страны, по-моему, меньше всего думают. Мы постараемся дать возможность по-настоящему войну вести, а там уже не с нас спрос. – Давай об этом потом, нам свое отменно сделать нужно. А нужно нам вторую лодку забрать, и осторожней завтра, наверняка скрытые посты выставят. Я думаю, к береговой казарме с тыла нужно подползать. – Так и сделаем. Ты, атаман, скажи, мы в спину по пуле не получим? – Пока нет. А дальше во все стороны смотреть придется, у меня тоже им веры нет. – Паскудно это, в жизни такого не было. Неладно в отряде. Дело даже не в сербах, заскучали хлопцы. Посидеть бы у костерка, песни казачьи попеть, слезу вышибающие. Горилки по паре глотков выпить. Гопака сплясать, казачью лезгинку. Показать друг другу удаль и уменье казачье. Прочь тоска, с утра все как новые. Только здесь нельзя. Увлекутся хлопцы волшебством напевов, унесутся в родные степи, не заметят перемены ветра, выдадут нехристям наше присутствие – прощай красивая задумка. Тогда бесславно бежать, карабкаясь по незнакомым горам. Отстреливаясь, считать каждый патрон, терять друзей и выть на луну от досады на себя. Нет, не мог я рисковать удачей всего похода. Ночь, день переживем, следующей ночью повеселимся. Самое тяжелое Гамаюну поручу. Утром с Григорием мараковали о предстоящей вылазке. Договаривались о сигналах, две группы должны действовать согласованно, а расстояние с места высадки придется пройти разное. Ничего трудного не ожидалось. Нужно найти часовых, трупы загрузить в большую лодку, потом все утопить в море. Языка взять, на малой лодке привезти на наш берег. Тут подошел Горазд. – Кабана в яме кормить?