Похабень какая-то, сплошные хатки, и те соломой крыты. Единственное здание под черепичной крышей – вокзал. Объяснять Илье, что солома соломе рознь, а глины тут в окрестностях нет, и черепица золотой получится, коли ее откуда везти, никто не стал. Да и к чему? Пусть фыркает, его дело. Илья фыркал, но задачи офицерам ставил. Хотя какая там задача? – Я атакую вниз по холму. На всякий случай, вдруг у них есть пулеметы или еще что, рота Изместьева должна выйти к железнодорожному полотну и взорвать его. Рота Белкина – то же самое. С другой стороны. Что говорит разведка? Разведчиков Илья не слишком любил – за независимость и высокое самомнение. Но понимал, что без них никуда. Разведчики отвечали ему полной взаимностью, особенно их начальник, жом Мельников. Ну да, так получилось, что он своим умом и трудом выбился из простых. Не тор. Зато майор. И Алексеев время от времени поглядывал на него… своеобразно. Вслух ничего не говорил, но ведь разведка же! Сложно ли узнать, что твой генерал тебя считает выскочкой и пролазой, который незаслуженно занимает свое место? И приятно ли? Учитывая, что разведчики примерно такого же мнения и о генерале были. Вот уж кого бы в жизни генералом не сделали, когда б не война. А так не было у Валежного выбора. Только Илью это не оправдывало. Шаркун паркетный. Тьфу! – Никон идет к селу, – отчитался разведчик. – Будет уже завтра, тор генерал. А пока там человек сто… может, сто пятьдесят. Не больше. И те… счастливчики, одно слово. Сброд с бору по сосенке, таких разметать – плевка не стоит. О том, что Никон уже в селе, он говорить не стал. Ложная информация? Да, вот так. Но тут уж виноват сам Илья. Жом Мельников и так поглядывал на сторону освобожденцев, а после того, что творил генерал в несчастной волости… Есть пределы всякому терпению. А поскольку подчиненных разведчик подбирал под себя, они и думали примерно одинаково. Можно убивать ради защиты. Но ради забавы? В каждой чаше есть последняя капля. И если чаша переполняется, тут уж плевать на все. На любые слова и на любые дела. В глазах Мельникова Алексеев перешел некую грань, за которой нельзя оставаться человеком… Децимация[7] была последней каплей. Эти места надолго запомнят Алексеева и надолго его возненавидят. Здесь детей не будут называть Илюшками. – У них точно нет пулеметов, майор? – Клянусь, тор генерал! Мы едва успели, но пока… там едва ли сотня человек. Ружья какие-то есть, как бы не прадедовских времен, это ж самое сердце волости, считай. Чего им тут защищаться? На границе у них патрули, а здесь-то, они считают, безопасно. Таких сел по волости много. Илья глубокомысленно кивнул. Сомневаться ему и в голову не пришло. К чему? Мысль, что Никон не дурак, тоже не приходила. Чего ей в пустоте делать? Хотя мог бы и подумать, что если имеется транспортная развязка, то защищать ее будут серьезно. Не подумал. – На рассвете – атакуем. * * * Говорят, белки чувствуют непогоду. Скачет рыжуха по веткам? Все будет хорошо. Даже если небо все в тучах, скоро и разветрится, и снега не будет. Спряталась в домик? Жди беды. Уж морозов – всяко. Женя Белкин тоже предчувствовал. Вот как хотите… свербело! Мозжило, тянуло, давило, плющило… сколько слов ни подбери, все одно – тяжко на душе. Нехорошо, неправильно. Подошел денщик, присел рядом. – Тор полковник, разрешите… – Без чинов, Пахом, – отмахнулся Женя. Какие там чины? Всю войну вместе, считай, под одним одеялом… последним куском хлеба делились. Давно уже не хозяин и слуга. Давно уже друзья, крепче некуда. Пахом своего полковника опекает, что та нянька. Женя никому не позволял и косо взглянуть на хромого вояку. Подумаешь, колено не гнется? Передвигаться быстро не может, только в седле себя хорошо чувствует… и что? Зато не предаст. А это куда как ценнее проворства. – Соврал Мельников. Что хотите со мной делайте – соврал. Женя насторожился. – С чего ты решил? – Я ведь деревенский, тор. Не забыл еще старых ухваток. Пошел сегодня на речку, рыбки половить, а река-то мутная. – Илистая… – Илистая, да не такая. Словно ее поверху где взмутили, а вниз облако пошло… Женя кивнул: Допустим. Река мутная, но тому могут быть и естественные причины. Необязательно ее кто-то вброд переходил или еще чего… – Рыбы, почитай, нет. Словно распугали. – Или сама ушла. Тоже бывает. – Птиц не видно. Женя вздохнул: – Понимаешь, Пахом, сказать это Алексееву я могу. И добавлю, что беда идет. Неладное что-то. Знаешь, что он скажет? – Знаю. Посмеется. – То-то и оно. Приказ я получил, выполнять надо. – Надо, тор. А нельзя ли его как-то иначе выполнить? Чтобы мы уйти успели? Ежели чего? Или не в том месте к насыпи выйти… не моего это ума дело, а все же… Женя задумался. Железнодорожное полотно через Хормель прокладывалось с учетом рельефа местности. Холмистой. И речка еще. Поэтому Егорьевка была построена неподалеку от реки. А вот железнодорожная ветка огибала один холм, второй, некоторое время шла вдоль реки, пересекала реку… вот если там? Илья отдал приказ перерезать пути, обойдя село слева. В принципе, Белкин так может и поступить. Обойти село, но пойти не к железнодорожным путям, не сразу… просто выйти придется на час раньше или чуточку задержаться с приказом… Получится? Должно. Женя задумчиво кивнул и сам осознал, как ему стало вдруг легче. Теплее, что ли? – И когда я так промерзнуть успел? – А вот я сейчас чайку согрею, тор, у меня и заварка припрятана хорошая, еще с ранешних времен… не извольте беспокоиться, и медку ложечка найдется… Пахом, которому тоже полегчало, захлопотал вокруг и тоже подумал, что вечер какой-то сырой. Промозглый, что ли? Или это Хелла взгляд бросила? Вот душа и заледенела? Впрочем, на войне не до таких материй.