— О! Ты чего здесь шаришься? Серега загораживал дверь. Кирилл протянул руку над его плечом и включил свет. На угловой койке, прижимая к себе набитый рюкзачок, вытянулся пацан лет шестнадцати, точно не больше. В белой рубашке, аккуратно причесанный, он жмурился на лампу, а казалось — от страха. Как будто ждал, что его съедят. А Серега и рад вымещать раздражение. — Ты кто? Новенький? — преувеличенно дружелюбно спросил Кирилл, пихая Серегу в бок, чтоб заткнулся. Пацан поморгал и ответил: — Да. Здравствуйте. Он спохватился, спихнул рюкзачок на пол и встал. — Меня зовут Яков. Мне сказали ложиться на свободную кровать. Эта же свободна? — Свободна, — буркнул Серега. — Ночью чтоб ни звука, понял? А то придушу. Все уже укладывались. Семеныч, громко зевнув, прекратил запугивание молодежи веским: — Спать! Кирилл щелкнул выключателем одновременно с рухнувшим по команде на койку пацаном. — Молитвами святых отец наших… — Аминь, твою мать! Свет включился. Дежурный подождал, когда они сползут с кроватей и выпрямятся, блеющим голоском затянул: — Господи, Боже спасения моего, во дни воззвах и в нощи пред тобою… Кирилл прислонился к стенке и прикрыл глаза. Глава 2. В чужой монастырь — Ну и как он? Неопрятный парень согнулся в поклоне и прогундел: — Работает. Молится. Как все. — Разговаривал с кем? Ох, ну можно же иногда мыться! Припираются в кельи к старцу как к себе в сарай! — Как все, — повторил парень. Как же его? Иван? Петр? — Скажи мне, чадо, ты ведь усердно исполняешь послушание? — Да, Господи! — «чадо» хлопнулось на колени и теперь бубнило в пол. — Встань. «Когда молишься, не будь, как лицемеры. Ибо знает Господь все нужды твои»! Продолжай наблюдать за порученным тебе рабом божиим. Ну все, все, иди. Старец торопливо благословил «чадо», постаравшись не коснуться немытых волос, и скривился только когда дверь закрылась. — Полдня теперь проветривать! Еще и навозом от него несет. Вот откуда? — На птичник бегает, — сообщили из угла. — К Ольге. — Вот это — к Ольге? Это ж какое самомнение надо иметь! — восхитился старец. — Окно открой. Келейник выскользнул из-за стола, перетек к окну и потянулся к высоко расположенной ручке. Не знай его старец несколько лет, подумал бы: рисуется, а то и завлекает. Но нет, просто наградила природа такой вот кошачьей грацией. И не на радость — сколько получал тумаков и кличек. Весь монастырь был уверен в его — той самой — ориентации, а старец только посмеивался, замечая, как «не такой» ловко скашивает глаза на Ольгину или Дашину грудь. — Нужно заповедью запретить вход к Богу немытым. — И в непраздничных ризах, — хихикнул келейник. Он растекся по подоконнику, подставляя лицо сквозняку. — А еще можно проповедь про «мойте руки перед едой». Таким все надо в стишках и с картинками. — Каким «таким»? — рассердился старец. — Слезь! Чуть было не сказал «брысь» и за это отвесил подзатыльник. Потому что рука сама потянулась — то ли почесать за ухом, то ли пригладить вихры. Келейник спрыгнул на пол и тут же привычно ссутулился. — Не смей возноситься! Ничем ты не лучше этого… — Иоанна, — подсказал келейник. — Иоанна. Иди отсюда. И Ваську не пускай: проповедь писать буду. Про чистые помыслы. И одежды. Келейник испарился, а старец еще постоял, глядя на дверь, тряхнул головой и уселся за проповедь. Но писалось почему-то про борьбу с искушениями. Тут ему было что сказать, как любому святому. За дверью препирались келейник с Васей, тикали напольные — в рост человека — часы, проповедь получалась вдохновенной и грозной. Главное — не отвлекаться, не думать, зачем здесь этот Кирилл из полиции. Сам приехал или по службе? Тоже вот искушение… И не знаешь, что с ним делать: выгнать? поговорить? Что? — Берешь доску и несешь вон туда, в угол, понял? Яков послушно кивнул. — А можно мне какие-нибудь перчатки? Серега остановился, почуяв новый повод потыкать мальчишку. Почему-то тот ему не нравился. Семеныч немедленно уселся прямо в траву. Все использовали любую возможность передохнуть, а тут как раз куда-то унесло надсмотрщика. Кирилл прислонился плечом к будке, которую они курочили, посматривая, не идет ли кто, и только Александр изображал деятельность, уныло таскаясь к забору и обратно. — Какие перчатки? — Для рук, — пояснил Яков, протягивая свои белые аккуратные ладони. — Яшенька, — завелся Серега, — ты тут у кого-нибудь видишь перчатки? — А у него? Яков кивнул на бродившего с куском фанеры Александра. — А ему невеста привозит, — сообщил Семеныч, хихикая. Действительно, рыжая невеста приезжала каждый третий день, вытаскивала жениха за ворота и по часу миловалась с ним в машине. В келью Александр возвращался счастливый, мечтательный, с пакетами, из которых доставал чистую одежду, постельное белье и, что особенно бесило Серегу, всякие кремчики-масочки и шампуньки. «Лучше бы жратвы привезла», — как-то выступил он. Александр демонстративно отпил воды из пятилитровой канистры и умелся на улицу с полотенцем и косметичкой. — Вот у тебя есть невеста? — не унимался Серега. — Нет? Значит, проживешь без перчаток. — Я не могу, — озабоченно нахмурился Яков. — Мне надо руки беречь. — Это почему? Ты у нас что, скрипач-виртуоз? — Ага. Только не виртуоз. Просто скрипач. — Ну надо же! Эй, Саня! Сань, хватит бродить, как хомяк по клетке. Иди сюда! Александр подошел. Фанерку свою он так и не бросил, Кириллу показалось, даже перехватил поудобнее. — Чего надо? — А ты что грубый такой? Я вот тебя обрадовать хотел. У нас тут еще один артист образовался. Коллега твой. Александр обернулся, едва не заехав фанеркой Сереге в живот. — Здравствуйте, Александр Сергеевич! — затараторил мальчишка. — Вы меня помните? На дне города… Вы тогда с нами, в филармонии…