– А я, – сказал задумчиво Орландо, – тоже повстречал красивую девушку. Ее зовут Мерседес, она из Андорры. Я встречусь с ней снова. Я ей пообещал. – Ты не сдержишь свое обещание, – вздохнула Ховина. – Вот увидишь, – твердо сказал Орландо. Все остальные принялись закидывать его подушками, и совсем скоро он оказался погребен под их грудой и лежал, бормоча что-то невразумительное. – Ну, вот и он заговорил по-индейски, как и его отец, – засмеялся Мино. – Он ведь вбил себе в голову, что он – потомок затонувших атлантидинян. Девушки принялись за уборку, а юбилярам велели помыться, одеться и подготовиться. Праздник только начинался. – Эй, ты так здоровья лишишься, – озабоченно покачал головой Орландо, когда Мино поскользнулся на свежевымытых ступенях лестницы и совершенно невредимый оказался на полу в холле, обдумывая, как же можно вывернуть наизнанку теннисный мяч, совершенно его не повредив. – Para casa de fado Marcelino, face favor[39], – сказала Ховина таксисту. Они ехали в дом фаду. Португальцы обожали фаду и могли просидеть всю ночь, слушая бесконечные сладчайшие баллады с трагической концовкой. Все португальцы в подходящий момент времени могут спеть фаду. В качестве аккомпанемента, как правило, выступают гитары или специальное банджо. В «Марселино», самом лучшем доме фаду в Фуншале, их встретили очень тепло. Оказалось, что Ховина и Ильдебранда сняли на этот вечер весь дом, но разрешили прийти всем, кто только пожелает. Гостям дозволялось пить и есть сколько угодно, за все платила Ховина. Их усадили на самые лучшие места, а когда оркестр заиграл самую популярную фаду в Португалии, «Casa Portugesa», на глазах у Мино выступили слезы, так глубоко он был тронут. «Португеза» – это слово было очень похоже на его фамилию, которую ему предстояло забыть навсегда. Они пили сангрию из больших кувшинов. Атмосфера царила потрясающая, а туристы никак не могли взять в толк, почему они попали в мир такой расточительной щедрости. Совсем скоро шведы и немцы, финны и голландцы решили, что и они тоже прирожденные португальцы и могут без проблем подпевать сложнейшим песням. Вечер шел своим чередом, царило оживленное настроение, и большинство межнациональных барьеров попросту исчезли; все смешались друг с другом, а Мино и Орландо, которые, как поняли почти все присутствующие, и были виновниками торжества, множество раз поднимали бокалы за свое здоровье. Когда на сцену поднялся финн, чтобы спеть фаду со своей родины, все мгновенно затихли. Финские фаду – величайшая редкость, и, собрав всю силу воли, преодолевая алкогольный туман и мелкие неточности в мелодии, финн спел короткую песенку, которая оказалась совсем непривычной для слушателей. Финн потратил столько сил, что, спускаясь со сцены, запутался в собственных ногах и рухнул под стол, где и остался лежать на целый час. Его падение было встречено оглушительными аплодисментами. Вскоре настоящие музыканты фаду не смогли больше играть. Никто их не слушал, уровень шума превысил все допустимые пределы, и если бы не мягкие, но настойчивые убеждения персонала, все могло бы перерасти в настоящий хаос. И вдруг группа испанских гитаристов заиграла фламенко и задорные ритмы, в зале освободили место, начались танцы. Первым вышел танцевать Орландо. Он кружился по полу, словно тореадор, а светловолосые скандинавские девушки визжали от восторга и заливались румянцем, встречаясь с ним взглядом. Орландо танцевал румбу, сальсу и ранчо, а вместе с Ильдебрандой, этим фейерверком красоты и элегантности, они исполнили самую смелую эротическую самбу, которую когда-либо видели на свете. Он поднимал Ильдебранду на вытянутых руках под самый потолок, и она, извиваясь, спускалась по его телу вниз, словно бесплотный дух. Это была колдовская ночь, во время которой могло произойти все что угодно. Мино решился показать несколько простых фокусов: вынул охапку индюшачьих перьев из рубашки смущенного толстого немца, жена которого понемногу мрачнела, укрепляясь в мысли о том, что ее муж действительно постоянно носит под рубашкой птичьи перья. Мино вылил четыре полных кувшина сангрии на шею дремлющего норвежца, и при этом на его рубашке не появилось ни единой капли. Никто даже представить себе не мог, куда подевалась сангрия с апельсиновыми корками, кусочками фруктов и остальными ингредиентами. А еще он засунул себе в рот огромную стопку салфеток, из кухни принесли еще, и они тоже исчезли в глотке Мино, а он при этом даже ни разу не сглотнул. Когда он наконец закрыл рот и явно с усилием сглотнул, всем сразу же стало ясно, что сейчас он задохнется от невероятного количества бумаги. Но Мино был абсолютно невредим, серьезный, как сфинкс, он открыл рот и вытащил оттуда сверкающий нож длиной в два фута! Он подбросил нож в воздух, и тот превратился в голубку, испуганная, она уселась на сияющую макушку потного датчанина и тут же обделалась. Ночь все не кончалась. При виде божественных Ильдебранды и Ховины звезды сыпались из глаз мужчин. Орландо и Мино пришлось столько раз поднять тост за свое здоровье, что постепенно они утратили способность говорить и перешли к ассоциативному искусству жестикуляции. Но все четверо застыли, превратившись в ледышки, в ту секунду, когда сильно пьяный швед с рыжей бородой, закрывавшей большую часть лица, шатаясь, забрался на стол и прогнусавил на ломаном английском, что это самая крутая вечеринка, на которой ему довелось когда-либо бывать, и поэтому в этой безграничной радости он не может сдержать слез, думая о всех тех несчастных, кому не удалось быть здесь сегодня, тех, кто сидит в джунглях, посасывая землю, потому что больше им нечего есть, и поэтому он, находясь в сентиментальном состоянии, благодаря которому его мысли чисты, как кристаллы, хочет поднять тост за тех, кто рискует своей жизнью, чтобы спасти планету от неизбежной гибели, и кто, несмотря на всю кровавость поступков, на самом деле заслуживает симпатии, а не осуждения. – Тост за группировку «Марипоса»! – закончил он, с трудом выговаривая слова, а затем с помощью окружающих спустился со стола. На секунду или две воцарилась полнейшая тишина, словно все собирались с мыслями, а затем раздались оглушительные аплодисменты, люди кричали и превозносили группировку «Марипоса» на всех возможных языках. Когда Мино, Орландо, Ховина и Ильдебранда вышли из оцепенения, вызванного неожиданным тостом, никто из них не решился взглянуть на другого, опасаясь разрыдаться в открытую. Это было сильно. Так сильно, что им казалось, что все происходящее – лишь сон. Но эта ночь была колдовской. Юбилярам потребовалось выйти подышать. Глаза их затянуло поволокой, а слова стали совсем неразборчивыми. Все четверо незаметно покинули «Марселино» в тот момент, когда гости, выстроившись в длинную змейку, прыгали вперед и назад и вскидывали в разные стороны ноги. Ильдебранда и Ховина подхватили юношей по обе стороны и осторожно повели их по набережной. От мягкого морского воздуха юноши ожили, глаза их прояснились, и слова начали приобретать свою форму. – Святой Джованни, – прошептал Орландо хрипло. – Прах отца Макондо, – пробормотал Мино. – Зо-зоопарк Менгеле, – икнул Орландо. – Они любят нас, – четко и ясно проговорила Ховина. – По всему миру нас любят за то, что мы сделали. Они долго шли молча. Просто шагали вперед. Мимо скал к молу. И по нему до самого края. Но эта ночь была не просто колдовской. В своем нерушимом единстве эти четверо несли с собой мысли, надежды и чувства всего континента, всего мира, цветущие заросли фантазийных слов и выражений слились воедино с реальностью и богатством языка, и чудеса случились. – Спустимся, – сказал Мино, указывая на платформу у моря. Очень осторожно они по одному перебрались через край мола и спустились вниз. Прижавшись к стене, они чувствовали, как морские капли щекочут им кожу. Было темно. Прохладно и спокойно. – Тетраподы, – сказал Мино, указывая на контуры серых бетонных колоссов, защищавших мол. – Волнорезы. Они называются тетраподами, потому что у них четыре ноги, расставленные во все стороны. Эта конструкция как нельзя лучше подходит для той цели, для которой они созданы: приглушить, разбить разрушительные волны. Их форма совершенна, сам по себе тетрапод – прекрасная скульптура. – Тетраподы, – прошептала Ильдебранда. – Тетрапод, – повторила Ховина, задумчиво поглаживая Мино по волосам. – Тетраподы, – пробормотал Орландо, засыпая в объятиях Ильдебранды. * * * Агент Z, Херобан З. Моралес, с шипящим звуком прогонял воздух сквозь свою единственную ноздрю, изучая вместе с Урквартом и Гаскуанем имеющиеся данные. Тексты мерцали на экранах компьютеров. – Я не сомневаюсь, – наконец сказал он. – Это не совпадение. Карлос Ибаньез и Мино Ахиллес Португеза – одно и то же лицо. В студенческой среде все знают, что он постоянно тусовался вместе с Орландо Виллалобосом. У Португезы был дом у моря, где после его ареста жила его возлюбленная Мария Эстрелла Пинья вместе с матерью. Мать мертва, а девушку посадили в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений полицейскому. Через несколько дней ее выпустят, мы проследим, куда полетит птичка. – Не огорчайте меня, – пробормотал Уркварт, усевшийся в самом углу, подальше от шипящего и посвистывающего Моралеса. – Все случится завтра или послезавтра. Именно здесь, в этом вонючем городе. Вам нужно неотступно следовать за делегацией Касамура и указать на террористов, как только они к ним приблизятся. Если они подойдут к японцам ближе чем на сто метров, мы их схватим. И гореть вам в аду, если вы их не узнаете! Херобан З. Моралес обиженно сжал губы. Ему не нравились эти двое охотников за террористами, руководящие расследованием. Им достанется вся слава. А ведь именно он идентифицировал Морфо и Арганте. – Япошки, – сказал Гаскуань, поднимая взгляд от бумаг, которые он листал. – Дело не только в япошках. Это большое дело, если наши навозные мухи на него не клюнут, они уже никогда ни на что не клюнут. Я просмотрел документы членов делегации. Среди них четыре наблюдателя из Европы и двое из США. Все они играют определенные роли в крупнейших мировых проектах по добыче и вывозу леса из развивающихся стран. Еще с ними два экономиста, представляющих правительства соответствующих стран. А что касается самих япошек: восемь самых влиятельных и богатых людей в Японии, мафиози и династийные короли. Скажу вам, если навозным мухам удастся их уничтожить, поднимется грандиозный скандал! – Хуже уже вряд ли будет, – пробормотал Уркварт. – С тех пор как все это началось, мир полностью помешался. Все время появляются какие-то коммунисты и дебоширы. – Делегация, – продолжал Гаскуань, – прибудет сегодня вечером. У нас все под контролем. Если что-то и произойдет, это случится либо завтра, либо послезавтра. Мы знаем, где и когда. – Если вы все и так знаете, зачем я здесь? – агент Z еще обижался. – А вы еще не поняли?! – зарычал Уркварт, вскакивая со своего стула в углу. Он не смог сдержать раздражение, которое вызывал в нем этот тщедушный выскочка, который даже дышать нормально не мог. – Вы будете рядом с ними постоянно! Рядом, я понятно выражаюсь, а? – Спокойно, спокойно, все будет хорошо, – Гаскуань пытался затушить искры, разлетевшиеся по номеру на верхнем этаже отеля «Хилтон». Но и ему было неспокойно. Совсем скоро что-то произойдет. Что-то, от чего зависит и его будущее. На кон поставлено все. Зашипел телекс. «ОТЧ. СЕК. +10. ПРЯМОЙ КАНАЛ: Несколько журналистов разузнали о ликвидации девушки. Избежать обнародования сведений невозможно. Повторяю: невозможно. Крайний срок обнародования: утро. Журналист из UPI идентифицировала девушку как Мерседес Паленкес. Профессия: журналист. Гражданство: Андорра. Политические симпатии: ETA. Ждем дальнейших указаний». Уркварт схватился за волосы. – Черт подери, да какая уже разница! Ликвидация – это их проблема, пусть сами разбираются с общественным мнением. Группировка «Марипоса» будет уничтожена завтра или послезавтра, еще до того, как новость распространится по всему миру. Мы схватили их! – Мерседес Паленкес, – пробормотал Гаскуань, задумчиво глядя на море света под ними. Дворец «Долмабахче» во всей своей роскоши простирался прямо под окном. – Я помню это имя. Она писала для газеты «Эхо», поддерживавшей левых. Она совершенно точно симпатизировала навозным мухам. Но она не входила в группировку. Откуда же она знала… – Да пошла она! Идите сюда и помогите проверить все, что понадобится завтра. Тысяча вещей должны сработать. Просто обязаны сработать! Гаскуань занял место рядом с Урквартом перед экранами компьютеров. Херобана З. Моралеса предоставили самому себе. Он презрительно ухмыльнулся и принялся протирать потрескавшиеся стекла очков. Лишь он один знал, как нужно обращаться с бабочками. И как их ловить. * * * Они сидели в саду священника за столом под гибискусом, и никто их не тревожил. Другие проживающие в отеле туристы, как правило, уезжали рано утром и возвращались поздно вечером. Они тщательно проанализировали осуществленные акции и произведенный ими эффект. На официальном уровне, судя по высказываниям глав государств, полиции и правительств, их, безусловно, осуждали. Группировка «Марипоса» считалась бандой слепых фанатиков, убивавшей безвинных граждан и сеявшей повсюду ужас и панику. Но на неофициальном уровне, среди обычных людей, в среде ученых, исследователей и студентов, в экологических организациях и даже в той прессе, которая не ставила себе целью служить однозначным рупором власть имущих, акции воспринимали как знак того, что в мире происходит такое, что происходить не должно. Газеты, разумеется, не высказывали свои симпатии группировке «Марипоса» в открытую, но начали задавать критические вопросы тем, кто несет ответственность за ситуацию в дождевых лесах. В этом было нечто новое. Ни одной из террористических организаций ранее не удавалось вызвать симпатию к своему делу при помощи насилия. Но с группировкой «Марипоса» дело обстояло иначе. Они наказывали в основном только виновных. Они действовали по всему миру. За ними должна была стоять большая и очень богатая организация, а исполнители должны были быть профессионалами до мельчайших деталей. До сих пор они были абсолютно невидимыми.