— Ну надо же, — изумился Демичев. — Как кротовая нора. Даже не верится, что мы так быстро дошли. Оказывается, вы живете буквально за его забором… — он посмотрел на меня, кашлянул. — Света, я не совсем понял суть ваших расспросов, там, в доме. Почему вы считаете, что кто-то из знакомых Алексея Григорьевича был в секте «Белуха»? — Но ведь на фотографиях со дня рождения — весь его ближний круг. А рядом статья — «Как опознать сектанта». И меня Галя искала для опознания. — Но вы должны понимать, что целая армия детективов изучала Константинова. Если бы он был связан с кем-то из ближайшего окружения Фоменко, мы бы это узнали. Кроме того, мне кажется, вы плохо о нас думаете. Мы не инквизиторы и не сжигаем людей за их религиозные убеждения. Я так удивилась, что даже остановилась. — А кто здесь говорит про религиозные убеждения? — спросила я. — Вы говорите про секту. — И? — В нашей компании не принято навязывать вероисповедание. Поэтому зачем человеку это скрывать? Чего ему бояться? — Так и я о том же. Он пожал плечами. — Простите, Света, я не понимаю. — Послушайте, Сергей. Боюсь, что слово «секта» затуманило мозги не только вам, но и вашей армии детективов. Секта — это ведь не только учение. Это цепь событий, географическое место, группа людей, наконец. Все указывает на то, что Галя искала человека, связанного с «Белухой». Может быть, это не имеет отношения к ее исчезновению. Но она его определенно искала. И то, что его до сих пор не нашла полиция, является плохим признаком. — Так, может, его и нет? — Либо он тщательно шифруется. И это странно. — Не очень понятно, но вам виднее, — сказал он. — Что собираетесь делать дальше? — Надо лучше изучить дело. — Я вышлю остальные материалы. — Да, конечно. — Слушайте… я еще хотел спросить… Как вы догадались, кто вас сдал? Как вы узнали, что это Мищенко? Я усмехнулась, потом ковырнула носком землю. — Всего хорошего, Сергей. Когда он скрылся за калиткой, я зашла на детскую площадку. Было тепло, тихо, лишь Лидина такса визжала где-то вдалеке, на берегу Десны. У мусорки, выискивая пивные банки, возился румяный, отмытый до блеска Максимка. Я села на лавочку, положила папку на колени, прислонилась затылком к яблоне. Потом закрыла глаза. Передо мной завертелись лопасти вертолета. В лицо ударил ветер. Пригибаясь, пробежал омоновец. Молодая женщина прижала ребенка к подолу цветастой юбки. Руководитель «Белогорья» стоял с рукой, козырьком приложенной ко лбу. Я видела его лицо во всех подробностях — и злые сжатые губы, и крючковатый нос, и бородавку под глазом. Ника уже сидела в вертолете рядом с отцом. Я бросила на них прощальный взгляд — уставший и высокомерный. Я опять победила. Завтра я вернусь в Москву, где меня ждет лучший мужчина земли. Он меня любит, да и есть за что. Скоро мы с ним поженимся. Сколько счастья у меня впереди! Тут я увидела, как этот папаша положил руку между ее ног. Она побелела. В ней вдруг проступил ребенок — напуганный и отчаявшийся ребенок десяти лет. Из тех детей, которым не суждено повзрослеть, и они об этом уже знают. И вот тогда я все поняла. Паззл сложился, все совпало: и эта его яростная неразумная настойчивость насчет штурма, и навязчивые расспросы о наших с ней разговорах, и его нежелание, чтобы я выводила ее на искренность, ну и, конечно, ее признание на валунах у Катуни. Меня будто по башке стукнули, и в мозгу загорелась лампочка. Но изменить ничего уже было нельзя — вертолет поднялся в воздух. Помню, как я рыдала, сидя на полу в гостинице Барнаула, а Черт, Марыся, Липницкая и Виталик ошеломленно смотрели на меня, даже не пытаясь успокоить. Потом Виталик, самый разумный и опытный из нас, сказал, что во-первых, я могу ошибаться, а во-вторых, мы ведь можем ей как-то помочь? Ну, законы-то есть? Короче, мы совещались дня два, а потом уже в Москве попытались на нее выйти. Ха-ха. Попробуйте, подберитесь к богатею, если он не хочет, чтобы вы к нему подобрались. И пока мы строили наивные планы, похожие на игру Варкрафт, прошло еще два дня, и она покончила с собой. Еще через два месяца нам кто-то сказал, что он арестован. Мы все были пришиблены этой историей. Еще недавно мы были крестоносцами, благородными рыцарями веры. Но теперь наш прекрасный Иерусалим рухнул. Мы даже не могли смотреть друг другу в глаза. И уж тем более, мы, словно связанные никогда не произнесенной клятвой, больше не вспомнили мои слезы, не вспомнили и дурацкие планы по ее спасению. В это время в нашем офисе и появился Коля Мищенко — новый сотрудник. Единственный из нас, кто узнал только официальную версию. Которую вы мне и изложили, Сергей. Вот так я поняла, кто меня сдал. Но об этом я не скажу даже на исповеди. Глава 9 Ух ты! Сколько же я пропустила! Жизнь бьет ключом. За время моей депрессии в России пропали без вести шесть тысяч человек. Этот песок неостановимо падает в игольное ушко судьбы. Триста человек в день, сто двадцать тысяч в год, миллион двести тысяч за то время, пока я была молодой. Я расправила листовку «Лизы Алерт». Оказывается, по закону их будут искать ровно пятнадцать лет. Но почти наверняка они найдутся раньше. Найдется и Галина Фоменко. И скорее всего, найдется живой… Мы сильно преувеличиваем любовь к дому. На самом деле, стоит человеку оторваться от привычного окружения, как он понимает: ничего страшного не произошло. Жить можно и в другом месте. Девяноста три процента пропавших в России — это миллион историй, в которых нет никакого криминала. Мужики уезжают на заработки, а потом не желают возвращаться. Старики с Альцгеймером забывают собственное имя и адрес. Подростки отправляются на поиски романтических приключений. Чиновники, отключив телефоны, уходят в запой в командировке. Бизнесмены бегут от кредиторов. Упырь прав: если ее труп не найден, она, скорее всего, жива. Кстати, в виде трупов будет найден один процент пропавших. И подавляющее большинство этих бедолаг убьет не убийца с ножом и пистолетом. Убьет вода. В этом смысле наша страна предоставляет богатейшее меню. Вода со всех сторон, в любой впадине: океаны, реки, озера, моря, лужи, утонуть в России очень просто. Но все-таки, это лишь один процент — вероятность ее гибели ничтожна. Есть, конечно, и последние семь процентов. В общем-то, немало. Этих не найдут никогда. Но если следовать логике предыдущих соотношений, большинство из этих людей — это те, кто умеет прятаться. Остальных утащили особо хитроумные водоемы. На чудовищное злодейство, вроде серийного убийцы, складывающего тела жертв в холодильник, остаются сотые доли сотых долей. Но одного у этих историй не отнять. Неизвестности, изводящей хуже, чем любой кошмар. Это уже не преддверие ада — это его ядро, полыхающее черным огнем отчаянья. Я задумалась: каково это? Поди, плохо? Как живется упырю последние полтора года? То-то он нервный. …Марыся вышла из подъезда, близоруко прищурилась. Маленькая, худенькая, в джинсах. На спине — рюкзачок, на ногах — черные берцы. Надо же, совсем не изменилась. Словно испуганное травоядное, она просканировала окрестности: нет ли хищников поблизости. Это тоже осталось в ней от прошлой жизни. Я с удовольствием ждала ее взгляда — все чувства так чудесно видны на этом лице с острым носиком и веселыми конопушками на щеках. Марыся всегда замыкает сканирование в западной части горизонта. Так у нее устроена шея. Так что я специально встала напротив солнца. Меня она увидит в самом конце обзора. Есть и еще один нюанс — ее лицо на полном свету, а я — в темном облаке. Сейчас она начнет вглядываться, не веря своим глазам. Вгляделась. Поверила. Теперь уже ее глаза лезут на лоб. И вот — она бежит через дорогу ко мне. Щеки у нее раскраснелись, губы сами собой растянулись в улыбке. — Господи, вот это сюрприз! Ты откуда?! Можно тебя поцеловать? — Что за телячьи нежности? — Нет, правда! Светуль, можно я тебя поцелую? Вдруг ты привидение? — Целуй, — щедро разрешила я. Она чмокнула меня в щеку. — Живая, теплая! Откуда ты здесь? — Приехала к тебе. Ты на метро? — Не, в метро рамки поставили… На автобусе.