– Леон? Даника? – кричал он. О снах Воронам снятся сны? Людям снятся. Мне тоже. Мне нравится видеть сны, но иногда они сбивают меня с толку, потому что я начинаю путаться. Внезапно я не могу понять, случилось ли то, что я помню, во сне или в реальности. Например, я отчетливо помню, как однажды выпустил медведя из циркового фургона. Это был такой огромный медведь с коричневой шкурой и толстыми лапами. Он все рычал, не переставая, у себя за решеткой. Цирковой фургон стоял в каком-то очень темном месте. Не на ярмарке, скорее в большом амбаре. Стало очень жалко сидящего взаперти медведя. Ничего приятного в том, чтобы сидеть взаперти. Когда вокруг темно. Если бы только по другую сторону решетки был кто-то, кого можно погладить. А потом я нашел, как его отпереть. Кажется, он был рад, хотя и толкнул меня, когда выходил. Да, он толкнул меня так, что я упал. Как тот саблеглотатель, на спину. Бумс. Едва ли он сделал это специально. Просто хотел потрогать меня. Видимо, я был еще маленьким, потому что медведь казался огромным, когда встал передо мной на задние лапы. А потом все словно во мраке. Дальше никаких воспоминаний, как бы я ни пытался вспомнить, но у меня есть ощущение, что кто-то кричал. Мне все равно. Может, это мама. Я спросил Мирко, не помнит ли он. Он сказал, мне, наверное, приснилось. Да, просто приснилось. Мне часто снятся животные, так почему бы и не медведь? На днях мне снилось, что я бабочка. В другой раз я был пчелой. Больше всего мне бы хотелось стать шмелем. Материнская любовь Даника немного постояла в дверях террасы, глядя вслед Мирко, исчезнувшему с фонарем в поле. Потом повернулась и пошла в дом. Болело все тело, сильнее всего голова. И что-то было не так со зрением. Когда она ковыляла по двору, темнота вокруг казалась качающимся морем, молнии – занозами, вонзающимися ей в глаза. Она была уверена, что надо просто отдохнуть, и все пройдет. Она не могла осознать, что Карл умер. Это принесло одновременно освобождение и потрясение. Если бы Мирко не попал в него камнем, Карл бы избил ее до смерти, в этом она была уверена. А что было бы с Леоном? Уехал бы Карл, так и оставив сына под замком? Оставил бы его голодать? Еда! Только теперь Даника поняла, что не отнесла ему ужин, и в тот момент осознание принесло ей больше боли, чем все побои, которые нанес ей муж. Проходя вдоль хлева, она вынуждена была опираться о стену. Она уже не могла найти себе оправдание, как обычно. Она ничуть не лучше Карла, думала она. То, как Мирко говорил о Леоне, о том, что она держит его взаперти, заставило ее взглянуть жуткой правде в глаза. Сейчас она зайдет за сыном, отведет на кухню и приласкает, даст ему все, что он захочет. Потом Мирко придет с поля, и они поговорят. Она расплакалась. Сердце Даники екнуло, когда она увидела, что дверь в ослиный закуток открыта. Она зашла, поискала фонарь, потом поняла, что как раз этот был у Мирко. Она поискала под кроватью. Застонала, от движений у нее закружилась голова, ее чуть не вырвало, когда она слишком быстро поднялась. Голова безумно болела. Леона нигде не было. Он вышел, он где-то снаружи. Она вышла и позвала: «Леон?» Ответа не последовало, только сухие раскаты грома, носившиеся над долиной. Она пошла к уборной. Дверь открыта, значит, он там был. Да, наверняка, но она все равно сомневалась. Ей пришлось опереться о косяк двери. Еще одна молния пронзила ей мозг. Она обезумела от боли. Надо чем-то притупить боль. Она нашла бутылку под перевернутым ведром. Немного выпила. Это помогло. Она гадала, не мог ли он уйти в горы. Он всегда любил ходить в горы и искать зверей. Тут она вспомнила странные слова Мирко о том, что у Карла был медведь в амбаре. Леон! Она пошла быстро, насколько могла. Бежать она была не в состоянии, каждый шаг ощущался как удар кнута. Она все еще сжимала в руке бутылку. Не потому, что хотела напиться, но… она ее успокаивала. А зверь, в конце концов, в клетке. Эта мысль тоже успокаивала. Только бы ему не пришло в голову засовывать руки внутрь. С Леоном ничего нельзя знать наверняка. Леон не засовывал руки в клетку. Леон ее открыл. Да-ника успела увидеть, как мальчик делает несколько шагов назад в темноте, и огромная черная тень ступила из большого фургона. Он упал с глухим ударом. Она услышала, как ее сын смеется. – НЕТ, Леон, НЕТ! – крикнула она. Зверь пошел к Леону, мальчик упал плашмя. Медведь поднялся перед ним. На мгновение его осветила молния, пронесшаяся по небу и озарившая амбар. Тут же раздался гром, амбар сотрясся. – Мама, смотри! – крикнул Леон, непогода его явно не пугала. Он показывал на медведя. – Смотри, какой большой! – Он смеялся, пытаясь сесть. Даника смотрела, но не думала. Она подбежала, встав между сыном и медведем. – Ты не тронешь его, – крикнула она. – Убирайся! Она подняла руки, угрожающе потрясла бутылкой, сделалась большой и шумной. Она делала все, что полагается, если тебе угрожает дикий медведь. Только вот этот медведь уже не был диким. За решеткой он стал безобидным, а шумные люди с бутылками немало его мучили. Но и ручным он не стал. Бутылка отлетела в угол и разбилась, когда лапа медведя ударила ее в щеку. Даника пролетела по воздуху и упала на землю. Тут она закричала. Ее разрывало на тысячи осколков, но кричала она не от боли. Она кричала от страха, что медведь схватит сына. Других мыслей у нее не осталось. Она звала Мирко, чтобы тот пришел и спас Леона. Сама она не могла его спасти. Она не могла пошевелиться. Она ничего не видела. Ничего не слышала. Леон сидел на коленях у матери. Он не видел, как медведь, ковыляя, вышел из амбара. Он сжал глаза и заткнул уши. – Хватит, – прошептал он. Но она не перестала кричать. – Замолчи! Хватит! Это было хуже, чем все звериные крики разом. Это же его мать. Он не мог этого вынести. Под конец он сделал то же, что с кошкой в комнате. Он сильно сжал. Она умолкла. Наконец. Но ему не нравилось, как она смотрит. Он аккуратно тронул ее веко, и она перестала таращиться. Она лежала рядом с ним и спала. Его мама такая красивая. Он потрогал ее волосы, гладкие и мягкие. Как давно она разрешала ему их трогать. Он гладил ее по лбу. По щеке. По блузке. По ногам. Леон не мог не улыбаться, ему так приятно было трогать все это. В какой-то момент он услышал, как кто-то бежит. Мгновение было тихо, потом раздался крик. Тут Мирко появился в дверях. Вина Мирко осветил амбар. На полу перед фургоном сидел Леон с мамой. Даника лежала на спине, голова повернута набок. Белая ночная сорочка задрана, мальчик приложил обе руки к густым волосам у нее внизу живота. Он ее гладил. Потом поднял глаза. – Смотри, Мирко… шерсть! – Боже, – прошептал Мирко, подходя ближе. – Это моя мама, – прошептал Леон. – Она такая мягкая. – Да, Леон. Но так больше делать не надо. Хватит. Леон неохотно убрал руки и озадаченно посмотрел на него. Мирко опустился на колени перед Даникой и отставил фонарь на пол. Он оправил сорочку, глядя ей в лицо.