Я сходил к бабушке, взял мазь для Дюшки, а себе «Золотую звезду», она тоже комаров немного отпугивает. До поля километров десять на запад от кладбища, на велике докрутить можно часа за полтора – дорога там не очень. Если сначала еще как-то опилками отсыпана, то дальше колеи да песок, иногда и не проедешь, вести рядом приходится. Но все равно, приключение вроде. Заехали к Котову, на Коммунальную. Котов не просыпался долго, а когда высунулся в окно, объявил, что он на подрывное поле не поедет. – Вчера вечером малину проверять ездили, – объяснил он. – По кустам так набродились… – Ты что, малиной объелся? – перебил Дюшка. – Нет, не малиной объелся, малины нет еще, одни завязи. Я мозоли натер. – Ага, мозоли, понятно, – презрительно протянул Дюшка. – Да нет, правда. В подтверждение этого Кот выставил в окно ноги. Мозоли имелись. С такими педали не ворочать, по лесу не скакать. – Ну, и сиди, – плюнул Дюшка. – Мы и без тебя сгоняем. – Эй, пацаны, и мне пороха привезите, а? – попросил Котов. – Пару коробков хотя бы… Дюшка, не оборачиваясь, показал ему фигу. Поехали в сторону подрывного. В «Орленке» в основном недостатки, но есть и один плюс – он легкий, и ездить на нем гораздо проще. Так что я катил, не особо стараясь, медленно, любуясь утром, Дюшке же на его «Салюте» не разогнаться – тяжелый. Зато сидушка мягкая. Дюшка отставал, пыхтел и плевался, километра через три я забрал у Дюшки бродни, привесил их на раму, поближе к рулю. Дюшка приободрился, и до кладбища катили вполне себе весело, иногда, особенно если под горку, Дюшка меня даже обгонял. С утра кладбище выглядит вовсе не мрачно, а наоборот, нарядно. Нет, старый угол, где кривые, крашенные облезлой серебрянкой деревянные кресты с треугольными крышами, конечно, уныл, а новая часть ничего, разноцветная. Эмалевые красные звезды, пластмассовые цветы везде, венки, дорожки песочные, и вороны не сидят на ветках, все вороны на старом кладбище. Как ведьмы. – Звездный городок, – не удержался Дюшка. Мне такое название не нравится, если совсем уж по правде. Не очень оно хорошее, как-то я дома брякнул, так отец потом со мной два дня не разговаривал, это чтобы мне понятно стало. Мне стало. Но Дюшка любит так болтнуть. И про Чапаева анекдоты рассказывает, хотя вожатая наша в школе по поводу этого отдельное собрание проводила, вместо политинформации. На самом деле Дюшка так, конечно, не думает – у него оба деда на войне погибли, а сам Дюшка соседке старенькой по хозяйству помогает – крышу от листьев чистит, воду таскает, в магазин бегает. А она тоже ветеран, «Ил-2», стрелок-радист, в Венгрии подбили ее на штурмовке, самолет упал в озеро, сама жива осталась, но руку левую по локоть оторвало. Так замуж никто и не взял потом, одна всю жизнь прожила. А Дюшка ей помогает, не потому, что тимуровец там или пионер, а так, добровольно, сам по себе. Но про звездный городок удержаться не может. Он еще и матюгается иногда. Чтобы показать, что он пацан, а не кое-как. – Знаешь Толстую? – спросил Дюшка. – Которая картошкой на станции торгует? – Ага. Толстая у нас в городе известная тетка. По части несознательности. Ходит к поездам торговать картошкой, солеными огурцами и цветами. Огурцы у нее классные, правда, очень вкусные, да и картошка, и жареная и вареная. Поезда дальнего следования останавливаются, пассажиры выходят покурить, пробуют толстовские разносолы – и покупают враз. Толстая себе уже дом двухэтажный с этого построила и «копейку» вишневую в экспортном варианте купила. Про нее и фельетоны в газете писали, и участковый прорабатывает, а ничего сделать не могут – как с Дюшкиным папашей. Потому что Толстая месильщица на хлебозаводе, а на эту работу никто не идет. Зарплата маленькая, а работа, как в шахте, мужики не выдерживают. А Толстая двужильная, у нее руки, как у штангиста, – в ночную смену хлеб замешивает, а потом на станции капустой квашеной торгует и настурциями. Бутылки еще сдает. – Толстая все свои грибы вокруг кладбища собирает, – сказал Дюшка. – Зачем? – Говорит, что тут они хрустященькие. А еще говорит, что ей грибы муж показывает. Мы катили вокруг кладбища, слева кладбище, справа лес на полторы тысячи километров. – Он же у нее умер, – напомнил я. – Угорел в позапрошлом году… – Ага, угорел. Дюшка обернулся. – Угорел и тут похоронен. А Толстой грибы показывает. Это как? – Суеверия какие-то, – сказал я. – Ага, суеверия, – усмехнулся Дюшка. – Ты «Локиса» видел? – Нет. – Ну вот. Там мужик в медведя в конце превращается. – Как это? – не понял я. – Вот так. Оборотень. Его крестьяне убивают, и он валяется на снегу, и из пасти у него течет черная кровь. А его друган понимает, что это совсем не медведь… Тут как назло на старом кладбище крикнула ворона, Дюшка дернулся, руль у него вильнул, переднее колесо наткнулось на камень, и Дюшка завалился. Упал не сильно, но колено ободрать умудрился. Зашипел. – При чем здесь медведь? – спросил я. – Ты же про Толстую говорил? По колену у Дюшки поползла кровь. – Я это к тому, что она с мертвецами разговаривает, вот к чему. Я огляделся. Вдоль дороги росли лопушистые подорожники, я выбрал который побольше, сорвал, протер о штаны от пыли. – Прилепи, – я протянул Дюшке. – Ты что?! – Дюшка вытаращил глаза. – Подорожник. Прилепи, он даже лучше пластыря. – Это кладбищенский подорожник, – прошептал Дюшка. – С кладбища ничего нельзя брать, ни грибов, ни конфет, ни подорожников. А то оно… Притянет. Снова каркнула ворона, и тут же к ней присоединились остальные, разорались, и мне отчего-то подумалось, что они это в нашу сторону. Быть обкарканными не хотелось, запрыгнули на велики, покатили дальше. Постарались побыстрее. На всякий случай. Понятно, что суеверия, но мне после «Бежина луга» о кладбищах и думать не хотелось. А тут еще Дюшка. Да и Толстую я вспомнил, руки действительно железные, а глаз такой черный, прыгучий. А то оно притянет… Это уж точно. Нажали на педали, прибавили скорость и замедлились, только когда погасли за спиной последние красные звезды. По спине до сих пор, как мышиный горох, перекатывались мурашки. Хотелось Дюшку по шее треснуть, сначала заманивает порох искать, потом пугает и сам пугается. А Кот, кстати, умный, с нами не поехал, мозоли натер, молодец, он всегда в нужный момент умеет мозоли предъявить. Минут через десять после кладбища выехали к карьеру. Тут копали песок для асфальтового завода, набралось воды, получился пруд. Решили немного отдохнуть, помыть ноги, хотя, конечно, зря – едва слезли с великов и скинули кеды, Дюшка опять принялся рассказывать свои истории. – Тут в лесу церковь есть старая, – он указал за спину. – Там раньше деревня стояла, Бушнево называлась. Она как раз на старом почтовом тракте располагалась, от Чухломы к Кологриву. Там речка есть маленькая, Ёгда называется… Дюшка сунул ноги в донный песок, стал шевелить пальцами. Я тоже. Песок под водой оказался теплый и приятный, теплей самой воды почему-то. – В этой самой речке раки водятся особенные, вот такие крупные. – Дюшка показал ладонями. – Папка туда иногда ездит с мужиками. Так вот, в этом Бушневе пятьдесят два человека жили, там у них смолокурка была. А потом они все исчезли. Раз в неделю туда трактор приезжал с цистерной – смолу забирать. Вот трактор приезжает, а людей нет. Никого. Все пропали. Мы взбаламутили песок, и теперь от нас в стороны расползалось некрасивое пятно, захватывая постепенно прозрачную воду. – И куда они делись? – неосторожно спросил я. – Не знаю, – ответил Дюшка. – Исчезли. Точно вышли все из дому… И все. Ни вещей не взяли, ничего. А в одном доме радио играло… Вот всегда так. Стоит куда-то отправиться, как найдется такой вот рассказчик. И история про пропавшую деревню, мимо не проехать. – Милиция искала-искала, но никого не нашла. А потом глядят, а на церкви все купола почернели. Как-то похолодало. То ли ветерок подул, то ли тучка набежала, но мне надоело вот так в воде сидеть. – С тех пор в Бушневе никто не живет, – сказал Дюшка. – Дома все сгнили, смолокурка сгорела, только церковь стоит с черными куполами. И там до сих пор вокруг люди пропадают, то грибники, то ягодники. – Поехали дальше, – я вытянул ноги из воды, стал натягивать кеды. – А то сейчас солнце поднимется, жарко станет, упреем, пока до поля доберемся. – Я это к чему рассказал, – Дюшка тоже стал натягивать кеды, но делал это он трудно, то ли ноги распухли, то ли кеды были давно малы. – Я к тому, что Бушнево как раз там, за Лосиным болотом. – И что? – Да так, просто. Там узкоколейка еще была… – Узкоколейка так узкоколейка. Поехали лучше. Дюшка вздохнул. Вот это мне в Дюшке не нравится. Он не такой, как в книгах, которые читает. Хотя иногда и такой. Опять каркнула ворона. Рядом, над головами. Точно проследила нас от кладбища.