Я над ней изжалился, стыд хотел покрыть, Думал – успокоится и будет со мной жить! Глядя на её глазастое, лукавое лицо, нельзя было не улыбаться. Улыбнулся и Матвей. И подхватил хрипловато, но верно, по-кабацки держа гитару «за шейку»: – Кольца заложила, браслеты продала, А меня, мальчонку, до ДОПРа довела! Ты не плачь, Маруська, будешь ты моя, Выйду я отседова – женюсь на тебя! Цыгане вполголоса, одобрительно засмеялись. Машка просияла, забрала выше и звонче, нащупав голосом какую-то немыслимую верхнюю партию в старой воровской песне. Светлана покачала головой, вздохнула. Поднялась – и пошла плясать под ураган восторженных криков. Круг, другой у костра, юбка – парусом, напряжены, словно перед взлётом, босые, быстрые ноги… Лёгкие переступы, «метёлочки», ходочка, юбка – волнами… Вот – взлетели руки, вот – дрогнули и забились плечи, вот улыбка сверкнула так, что кожа с сердца – прочь… И разлетелись по плечам волосы, и запрыгал огонь в смеющихся глазах. – Давай-давай-давай, девочка! Ах, хорошо, давай! Бей, бей, бей! – Ещё! Ещё! Ах ты, красавица, ещё! – Девла-девла… Шатёр бы продал, коней, телегу – а вот эту радость сыну бы взял… Симка! Имей совесть! – А что я?! Я им не мать, и не уговаривай! Давай, Светочка, давай! Вот какие наши смолякоскирэ! Песня закончилась, и цыгане затормошили, зацеловали Светлану. Смущённо ухмыляющийся Матвей тоже получил свою долю похвалы («А говорил – не умеет! Всё ты, миленький, умеешь, нечего и врать! Молодец, ей-богу, молодец! Прямо как есть настоящий цыган!»). С облегчением передав гитару сестре, он отодвинулся от костра, пробормотал: «Чтоб ещё хоть раз вот это вот всё…» – и вздрогнул, заметив, что на него в упор, без улыбки смотрит Сима. – Тётя Сима, ты что? – От пристального, почти враждебного взгляда цыганки Матвею разом стало не по себе. – Я… что-то сделал не так? Песня ж не матерная была, глупая просто! Это Машка всё, банный лист… – Вот теперь, парень, я тебя и вспомнила! – выговорила Сима, не сводя глаз с удивлённой и уже слегка испуганной физиономии Матвея. – Как есть вспомнила! Вот когда ты пел и скалился – так по глазам и резануло! – Тёть Сим! Вот ей-богу, отродясь никаких цыган в роду… – Как есть Мардо… – Цыганка словно не слышала его. – Митька Мардо, молодой только! Всё его – и голос, и глаза, и морда… И улыбка даже! Вот так же зубы скалил, сукин сын… Бог ты мо-о-ой… – Она медленно, не сводя глаз с парня, перекрестилась. – И кто б подумать мог… Матвей, ничего не понимая, растерянно моргал. Украдкой покосился на бутылку из-под водки, стоящую поодаль. Но Сима, заметив этот взгляд, всплеснула руками, вздохнула и рассмеялась: – Не бери в голову, парень! Может, и обозналась я. Столько лет ведь прошло… – А… кто он был-то, Мардо этот? – осторожно спросил Матвей. – Цыган ваш? – Цыган… – вздохнула Сима. И больше не сказала ничего, уставившись в огонь и время от времени качая головой. А цыгане пели, смеялись, упрашивали Светлану ещё сплясать, а Машу – ещё спеть. И таборные девчонки тоже одна за другой прыгали в круг, и поднимались вслед за ними взрослые цыганки. А Патринка, про которую все забыли, тихо сидела в глубине шатра, смотрела на неподвижное, окаменелое лицо Ибриша и с болью думала: зря пришли, зря… Нельзя так мучить человека. Хорошо ещё, что в последний раз… Табор уснул, когда месяц уже садился, а на востоке, чуть заметная, проявилась тонкая полоска зари. Утихли песни и разговоры, погасли, затянувшись пеплом, костры. Медленно плыли, качались в чёрном небе звёзды, стрекотали кузнечики. Чуть слышно, невидимые, фыркали кони. Машка и Патринка давно спали в обнимку в глубине шатра, поделив пёстрые подушки, а рядом сопели дети тёти Симы. Матвей уснул у костра, на раскатанном половике, закинув руки за голову и недоверчиво улыбаясь чему-то во сне. От реки медленно, осторожно полз туман. Две фигуры сидели у гаснущих углей. В волосах Светланы запутались пушинки одуванчиков, и Ибриш никак не мог решиться протянуть руку и смахнуть их. – Спасибо, что пришли. Думал – не дождусь. – Это вам спасибо. Давно так хорошо не было… Мы ведь никогда в таборе не жили! – Пожить не хочешь? Молчание. Тонкий звон комаров. Треск головешки в умирающем костре. Падучая звезда, алмазной искрой чиркнувшая по небу. – Прости. Глупость спросил. – Не глупость, нет! Но пойми же… – Я всё понимаю. Забудь. Снова тишина. Короткий всплеск в реке. Рассыпавшаяся серебряная зыбь. Крылатая тень, бесшумно пронёсшаяся над камышами. – Вот книги твои все. Я прочитал. Возьми. Больше ведь не увидимся. – Оставь себе. Пусть будет подарок от меня. – Они дорогие, толстые… – Оставь себе, прошу. Не обижай меня. – Спасибо. – Я… Ибриш, я… Я на самом деле очень рада, что мы с тобой… что мы познакомились. Ты замечательный парень! – Угу… – И я совсем не потому, что… – Я знаю почему. Всё верно. Ещё не хватало тебе с вором связываться. – Не поэтому, неправда!.. – Поэтому. Правда. Если бы я твоим батькой был, то на версту бы к тебе такого не подпустил. Ты здесь ни на миг счастливой не будешь. Симка вон насквозь таборная – и та мучается! Наши цыганки годами мужиков из тюрем ждут, плачут… Отец мой всегда говорил, что за себя брать ровню надо. – Ну да. А сам он нашу Симу украл! – И что – хорошо ей?.. Тишина. Месяц нырнул в облако и растаял в нём. Ибриш палкой поворошил угли. Вспыхнув, треснула головня, вихрем взметнулись искры. Золотой свет мелькнул в глазах Светланы. Обхватив руками колени, она молча, в упор глядела на парня. Ибриш, чувствуя её взгляд, пристально смотрел в огонь. – Скажи, но разве ты сам… Ты никогда не думал, чтобы… Ты же умный, Ибриш! Тебе нравится читать, учиться! Пройти две группы за полгода, самому в теории измерений разобраться – я никогда не видела такого! Будь ты другой – я бы и рта не открыла, клянусь! Я знаю, какие вы – таборные цыгане… да и городские не лучше, между прочим! Но не ты. Нет, не ты! Как жаль, боже мой, как жаль, что всё – вот так… Что ты так и останешься… – Светлана не договорила, запнувшись. Ибриш усмехнулся, не поднимая взгляда. – Останусь какой есть. Каким бог сделал. Ты ведь тоже другой не будешь, а? – Он вдруг повернулся, прямо посмотрел в лицо девушки. Покачал головой. Протянув руку, бережно коснулся пряди волос Светланы, смахнул с неё летучие пушинки. Она не отстранилась, продолжая молча, внимательно смотреть на парня. – Иди спать, – отвернувшись, ровным голосом сказал Ибриш. – Скоро светать будет. Я пойду коней гляну – и тоже лягу. Спокойной ночи. Он встал и, не поворачиваясь, ушёл в темноту. – Эй, вставайте! Цыгане! Вставайте! Выходите! Все выходите из палаток! Патринка вскочила. Сон ещё стоял в её расширившихся глазах. Испуганно осмотревшись, она увидела над собой косое, тяжёлое от росы полотнище шатра, чуть заметную, размытую полосу света у входа. Рядом, подсунув кулак под щёку, крепко спала Машка. Крохотный паучок деловито спешил куда-то по её спутанным кудрям. Тёти Симы и Светланы не было. Патринка с облегчением подумала: «Приснилось… Слава богу!». Смахнула паучка с Машкиных волос, прилегла было обратно… и в это время снаружи послышался шум, испуганные женские крики. И резкие голоса: – Вам говорят, выходите все, живо! Забирайте детей! Быстрее, быстрее! Путаясь в юбке, Патринка вскочила, вылетела из шатра… и попятилась. Вокруг табора стояли милиционеры в белых гимнастёрках, с винтовками в руках. Растерянно застыв, Патринка глядела на то, как из шатров выбираются заспанные мужчины, как цыганки трясут руками перед милиционерами, крича, что они не воры и ничего не взяли, что они просто стоят тут табором, что если это нельзя, то они уйдут сейчас же, что у них дети, старики, что они ни в чём не виноваты… Лаяли собаки, ревели дети. Дядя Гузган заговорил было с одним из милиционеров, но тот резко взмахнул винтовкой, приказывая цыгану отойти. – Патринка, что стряслось? – Из шатра выбежала, протирая глаза, Машка. Та только беспомощно пожала плечами. – Товарищи, это, должно быть, какая-то ошибка! – послышался знакомый строгий голос. Обернувшись, Патринка увидела Светлану, которая стояла перед молодым милиционером. Её лицо казалось совершенно спокойным и лишь слегка взволнованным. Рядом с ней стоял Ибриш и жестами приказывал перепуганной тёте Симе молчать. – Должно быть, вы что-то спутали, товарищи! Это просто цыганский табор! Люди не делали ничего плохого! Куда вы их собираетесь вести? Как вы себя ведёте, здесь же маленькие дети! Если есть распоряжение уехать, табор уедет! Что происходит, объясните? – Вам всё на месте объяснят, гражданка, – отворачиваясь, сказал милиционер. – Что значит «на месте»? По какому праву арестованы невинные люди с детьми? – Отойди. Собирайся. Пора. – Товарищ, золотой, отпустил бы ты их, – услышала Патринка невозмутимый голос Ибриша. – Вот этих девчонок отпусти: они не наши. В гости пришли из Москвы. Отец у них большой начальник, выпусти их, не ищи себе беды… – Отставить угрозы! – вышел из себя милиционер. – У кого тут «отец начальник»? У этих?! – взгляд его скользнул по босым ногам сестёр Бауловых, по синей юбке Светланы, по широким рукавам её кофты, по встрёпанным Машкиным волосам, в которых запутался подушечный пух и солома. – Врать мне ещё тут будут… Марш к остальным! – Да что же это такое! – вышла из себя Светлана. – Наш отец – Максим Егорович Наганов, руководитель оперативного отдела ГПУ! Если он узнает о том, что здесь творится над невинными людьми… – Кто-кто твой отец?!. – Милиционер усмехнулся и, опустив винтовку, слегка оттолкнул Светлану в сторону. – Вот ведь нация брехливая, чего только не придумают… Иди уже, красавица, объяснят вам там всё! – Светка, что же это такое? – глядя на старшую сестру круглыми от страха глазами, спросила Маша. – Матвей! Мотька! Чего ты орёшь?!