Интересно, а есть ли у меня на самом деле, как выразилась Нелли, «данные», чтобы стать звездой школы? Чисто гипотетически. Предположим, всё сложилось бы не так, как сложилось? Если бы я не ввязался в тот конфликт с одноклассниками Гошиной сестры? Если бы подружился с Сашей Макаровым? Нет, понятное дело, что я не мог не заступиться за маму и с Макаровым никогда в жизни не подружился бы, но главным образом, меня интересует мой собственный потенциал. Ведь, как ни крути, нужно признать, что Макаров — личность. С его мнением считались, его боялись, каким-то непонятным образом он вынуждал людей делать то, что хочет он. А ещё Макаров был яркий — с внешностью ему повезло, но это даже не основное. Он всегда держался так, словно весь мир был создан именно для него, и всё вокруг, и все должны были соответствовать его ожиданиям. А если не соответствовали, то немедленно выбраковывались. Вот, как я, например. Учился Макаров средне, на трояки, но это никого не смущало, словно ему достаточно было быть просто Макаровым. Учителя относились к нему с осторожным уважением, не цепляя лишний раз и не заваливая, словно безоговорочно принимали его неприкосновенность и исключительность. У Макарова была, конечно, богатенькая семья, но вряд ли дело заключалось только в этом. Кулыгин, вон, тоже сынок какого-то дипломата, но он тихий, скромный и безобидный. А раз безобидный, значит и считаться с ним не обязательно. Тогда как Макаров, чуть что не так, немедленно лез в бутылку, качал права и выставлял своих обидчиков в самом неприглядном свете. А ещё Макаров любил и умел командовать. Часто ему достаточно было одного взгляда, чтобы отдать приказ своей шобле, а без его одобрения те и шагу не могли ступить. Так что говоря Нелли о том, что я горжусь тем, что не прогнулся под всю эту систему, я не кривил душой и не хвастался. Но мне, действительно, было гораздо легче жить со статусом изгоя, нежели стать шавкой Макарова. Сама мысль о том, чтобы угождать против собственной воли, казалась мне настолько омерзительной, что ради уважения к самому себе, я был готов терпеть стычки и насмешки. Ведь, пойди я на попятную, то превратился бы либо в такого же шакала, как и его дружки, либо в дрожащую мышь, что в обоих случаях полностью противоречило моим взглядам на то, каким должен быть человек. Да, мои знания о мире черпались из кино и книг, но там везде было о том, что даже если на долю героя выпадали страдания, то он никогда не должен был «опускаться на колени» и «целовать сапоги». Как-то раз по малолетству я даже с мамой спорить стал, доказывая, что стоять на коленях унизительно. И тогда она, яростный противник телесных наказаний, хорошенько отхлестала меня косынкой, как только вышли из церкви, потому что мне приспичило заявить о своей героической позиции именно там. Но потом успокоилась и, выслушав, объяснила, что вставать на колени можно и нужно только перед теми, кого любишь и уважаешь. Потому что это жест не только покорности, но и доверия. А вообще, мой любимый герой — Максимус из «Гладиатора»: сильный, смелый, гордый. Сколько раз, попав в очередную передрягу, я вспоминал, как его держали в клетке и в цепях, как он был вынужден сражаться за свою жизнь и как независимо и гордо разговаривал цезарем. В такие моменты я воображал, будто я — это он и тогда мне было намного проще давать отпор Макарову. Максимус был рабом по обстоятельствам, но не по духу. Вот и я отстаивал свободу своего духа, как только мог. — Ты чего сидишь в темноте? — мама заходит в комнату и свет резко вспыхивает. Я зажмуриваюсь. Пока размышлял обо всем этом, не заметил, как монитор ноута погас. — Доклад делаю. — В темноте? — Угу. Пытаюсь представить, как было, когда ещё ничего не было. — До сотворения мира? — Тут пишут, что до момента Большого Взрыва ничего не существовало, а пространство и время начали формироваться одновременно. — Глеб, — она смотрит с укором. — Я не собираюсь вступать в полемику со школой и мешать тебе делать уроки, но, просто, чтобы ты знал, Бог был всегда и всегда будет. Он является первопричиной всего на свете. И времени, и того, что ты называешь пространством, и всего живого на свете, и нас с тобой. Во всём, что нас окружает присутствует частица Бога. — А тут пишут, что: «в рамках эксперимента по галактической эволюции с помощью спектроскопии был проанализирован состав ста пятидесяти тысяч звёзд, и исследование показало, что люди и звёзды Млечного пути на девяносто семь процентов состоят одних и тех же атомов». Мама поджимает губы, у нас уже были подобные разговоры и каждый раз тупиковые. — Хочешь знать моё мнение? — она снимает со стула белую рубашку и мнёт её в руках. — Ты слишком много думаешь, вместо того, чтобы прислушиваться к своему сердцу и чувствам. — Серьёзно? Ты так считаешь? Я немало удивлён. — Абсолютно. Нет, то что ты рассудительный и разумный, это хорошо, но иногда стоит отпустить себя и довериться сердцу. — Лучше такого не говори, — я смеюсь. — Если я себя отпущу, то очередного Большого Взрыва нам не избежать. Нет, ладно, может не такого большого, но образования сверхновой точно. — Не нужно ёрничать. Ты меня понял. Я киваю. Я её понял. Она пытается сказать, что я должен открыть своё сердце для Бога, как это сделала она. Вот только мама понятия не имеет, какая чернота в этом моём сердце скопилась. Лучше даже не трогать. — Заберу рубашку в грязное? — сообщает она, собираясь выйти из комнаты. — Нет! — я вскакиваю из-за стола и забираю рубашку у неё из рук. — Ещё в ней похожу. Мама с подозрением косится. — Ты же белое ненавидишь. — Да, но сейчас надо для школы. — Странно, — она пожимает плечами. — Разве у вас не траур? — Траур. Но мне так надо. — Хорошо. Только постирать её всё же стоит. Воротник грязный и потом пахнет. — Нормально. Один день доходить можно. Когда она закрывает за собой дверь, я возвращаюсь к докладу о происхождении Вселенной. Только вместо того, чтобы читать научные статьи снова думаю совсем о другом. Всё-таки эта Нелли странная. Резкая, вспыльчивая, но не злая. Хочет казаться злой, однако я чувствую, что это наносное, уж слишком она прямолинейна. По-настоящему злые люди никогда не признают этого за собой, а она извинилась, что наехала и, хотя потом наговорила ещё всякого смешного про ванильного мальчика и кибер-воспитание, поделилась со мной своими личными бедами. Пускай мимолётно и вскользь, но получилось довольно любопытно. Выходит, что она тоже своего рода изгой. А это даже прикольно. Интересно, как она с этим справляется? Есть ли у неё кто-то вроде Максимуса? И кто в её мире главный злодей? Такой же Макаров или, может, свора бешеных стерв? Скорее последнее. Я точно не знаю, но, как по мне, буллить девчонок могут только конченые слабаки, а Макаров слабаком не был. Впрочем, версия быдла тоже имела право на жизнь. Открываю её фотографию и снова разглядываю высветленные белые пряди, рассыпавшиеся по нежному, будто фарфоровому лицу, тонкий изящный нос, густо накрашенные приопущенные ресницы. Смотрю долго и внимательно, пытаясь избавиться от пелены первого впечатления. И разглядеть за всей этой косметикой и позированием её саму. Зачем? Понятия не имею. Но её внезапное появление привносит в бессобытийное однообразие каждодневной жизни капельку интриги. А ещё мне, определённо, льстит, что она посчитала меня симпатичным и похожим на блогера. Пусть даже и сказала, что её тошнит от такого, всё равно это немного смахивает на комплимент. Зеркало в моей комнате есть только на внутренней стороне дверцы шкафа. Открываю его и около минуты критически разглядываю себя, своё лицо и тело, пытаясь представить, как всё это вместе выглядит для других. У меня к себе претензий нет. Я просто знаю, что я не урод, и раньше этого было достаточно. Но теперь, когда человек составил своё первое впечатление обо мне только по моей внешности, стоило задуматься. Захлопнув шкаф, быстро возвращаюсь к ноуту и пишу ей в ВК: «Привет. Ну, как ты там?». Нелли не в сети, но пока я, пялясь на своё сообщение, думаю, что нужно было написать что-нибудь поинтереснее, на аве с ботинками загорается зелёный кружок и она сразу же открывает моё послание. — Спасибо, всё норм. Как сам? — Тоже норм. Я немного нервничаю, потому что нужно было сначала придумать тему для разговора, ведь мы не какие-то там закадычные приятели, чтобы тут же начать обмениваться новостями или болтать ни о чём. — Расскажи мне, кто главный в твоём мире злодей? — на ходу придумываю я. — Кто отравляет тебе жизнь и с кем приходится бороться? — Бороться, — она присылает гогочущий смайл. — Скажешь тоже. — Значит, ты смирилась? — Считай, что так. — Ну, а как же: «Чтобы жить, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость»? В шутку выдаю цитату Толстого, которую в прошлом году учил для сочинения. Но потом вдруг спохватываюсь, что она может не понять иронию и кидаю вдогонку весёлую рожицу. — С таким бороться невозможно, — серьёзно отвечает она. — С каким таким? — С тупостью и лицемерием. — И как же ты с этим живёшь? — Вот так и живу. Или не живу. Не знаю. — Сильно достаётся? — Ты не понимаешь! Если вдруг ты подумал, что меня бьют или как-то шпыняют, то очень ошибаешься. То, что я тебе рассказывала, это о другом. — Хм. Ты нарочно разговариваешь загадками? — Нет. Но знаешь, есть такая вещь, как чувство собственного достоинства. И бывает так, что унижение, намного оскорбительнее побоев. — Допустим. Хотя побои, честно признаюсь, тоже не сильно приятная штука. — Тебя бьют? — Я их тоже иногда бью. Снова прилетает смеющийся смайл. — Моего злодея зовут Люда Орлова, но Люда — это же не круто. Поэтому она называет себя Миланой. Чуешь уровень проблемы? — И чем же ты ей не угодила? — Фактом своего существования. — Вот просто так? Мой злодей Макаров добивался моего подчинения и никак не мог успокоиться, что кто-то рядом с ним дышит тем же воздухом, но не поклоняется ему. А твоя Милана? Чего ей нужно? — Говорю же, она ненавидит меня за то, что я вообще дышу. Не её воздухом, а в принципе! — Но почему же ты ей не противостоишь? — А почему ты не противостоял своему Макарову? — Я пытался. Но их же много. Так себе аргумент, но всё же. Я ведь не Максимус, чтобы одним взмахом меча отсечь всем разом головы.