— Не-а. Во-первых, двор окружен высокими домами и старыми деревьями. Но, даже если выйти на более-менее открытый участок, небо будет мутным, грязно-оранжевым — не таким, как за городом, на даче. Из-за яркого освещения и загазованности, наверное. Или просто всем давно пофиг на то, что висит у них над головой. — Ты, случайно, никуда не торопишься? — брякаю я, и Глеб удивляется: — Не понял? — Нет? Тогда забей. Интуиция подсказывает: с Олей он точно целовался. Но, судя по внешнему виду — растрепанным волосам, домашней футболке и кружке чая в руке, — планов на романтическую прогулку под луной у него на сегодня нет. В конце концов, все не так уж плохо — Глеб проводит время не с ней, а со мной. Однако желание показать, что я интереснее, умнее, веселее этой стервозной Оленьки, намного лучше его понимаю и просто идеально подхожу, захлестывает волной отчаянного азарта, и меня прорывает: в красках рассказываю Глебу про августовский звездопад — когда звезды висят над самыми крышами — искрятся, переливаются и мерцают, а потом вдруг катятся по дуге, взрываются, оставляя на черном бархате ночи голубоватый отсвет и гаснут, и главное — успеть за один короткий миг придумать и загадать самое заветное желание. — А что ты загадала этим летом? — Ничего. — Не верю! Ты описываешь дождь из метеоров слишком красиво. — Если расскажу, желания не исполнятся. — Да брось. Лично я вообще не верю, что они могут исполниться, если не поднять зад и не приложить усилий. А если к чему-то прикладываешь усилия, это уже не волшебная «сбыча мечт», а только твоя собственная заслуга. — Когда не чувствуешь в себе сил что-то изменить, остается надеяться на помощь высших. А еще... иногда желания все же сбываются сами по себе. Правда, слишком поздно: тогда, когда становятся ненужными. — Не увиливай от ответа! — смеется Глеб. — Спорим, ты попросила высшие силы послать тебе болтливого чувака из сети, а теперь не знаешь, как от него отделаться, да? — Не угадал. — На самом деле, я много лет мечтала найти кого-то со схожим образом мыслей, но доверять эту страшную тайну Глебу не собираюсь. — Блин, раз уж тебя гложет любопытство, слушай. Я попросила второй сезон любимого сериала, хотя он вроде как официально закрыт, здоровья близким, мира во всем мире и сто баллов на ЕГЭ — чтобы поступить в вуз и уехать далеко-далеко отсюда. Но даже с этим сложно: я все еще не определилась, кем хочу стать. А что бы загадал ты, если бы увидел звезды? Он молчит. За его спиной колышется шторка, в оконном проеме медленно проползает серая туча, а я ежусь, хотя у нас нет дождя, а в комнате пышет жаром обогреватель. — Чтобы брат никогда не пробовал, — тихо признается Глеб и поднимает взгляд к камере, отчего кажется, что он смотрит мне прямо в глаза. — Тогда бы мать не винила себя, не нашла спасение в духовных практиках а меня... заметила, наконец. Не как бесплатное говорящее приложение, существующее по распорядку и в тесных рамках, за которые нельзя выходить, а меня настоящего — с проблемами, бедами, дурными мыслями и идиотскими поступками. Перестала бояться осуждения людей и хотя бы иногда посещала мою параллельную вселенную. Я всматриваюсь в его лицо, отделенное тонкой перегородкой экрана и сотнями километров и замираю: мои отношения с мамой, невзирая на кажущееся тепло и благополучие, точно такие же. Она не лезет ко мне, а я не впускаю ее в свои проблемы. Мир рос вместе со мной, становился опаснее и сложнее, и ощущение, что я с ним один на один, не давало мечтать, верить в себя и крепко стоять на земле, но мама не догадывается об этом. Раньше о своей маме Глеб упоминал лишь вскользь и с едва заметным сарказмом, но сейчас в его голосе ясно слышатся обида и боль. — Почему ты не можешь сказать ей? — Двигаю ноут поближе и усиленно подбираю самые точные, правильные и нужные слова, но Глеб пожимает плечами: — Она не услышит. * * * ...Суббота началась не с кофе, а с душераздирающего детского вопля: Алина и мама впервые подстригли Борю, создав из его не по возрасту пышной шевелюры крутую модельную прическу. Поднялся ветер, до нас добрался московский дождь, от одного вида прибитых к асфальту желтых и оранжевых листьев по коже пробегал озноб. По закону подлости, перед завтраком закончился любимый батон Алины, и я, прихватив зонт, пакет и мятую сотню, побежала в "Магнит". Но на подступах к нему случилось забавное происшествие: на плечо опустилась чья-то рука, быстро оглянувшись, я наткнулась на хмурого Серегу, и сердце ушло в пятки. — Чего тебе? — лучшая защита — нападение, поэтому я рывком скинула его клешню и перешла в наступление: — Какие-то проблемы? Неужто узрел знак свыше и совесть проснулась?! Кажется, недотепа догадался, кто повредил его тачку и собрался предъявить претензии, но с меня взятки гладки: если надо, я подниму на всю улицу такой ор, что придурку придется спасаться бегством. Однако он примирительно вскинул руки, попятился назад и залепетал, как испуганная девчонка: — Да не, я сразу понял, что это ты. Тачку я уже починил и покрасил. Я не то хотел сказать, малая... Слушай, у тебя фотки Бори есть? Теперь настала моя очередь лепетать: — Ну, есть. А что? Вспомнил, что у тебя, вообще-то, растет сын и он в тебе нуждается? — Я никогда не забывал! Оступился немного, неправильно себя повел. Много думал об этом, решил все исправить, а теперь Алинка не дает шанса. Я даже через ее подружек пробовал выйти с ней на контакт, да все бесполезно. — Ты это своей девушке расскажи... — обозначив, что разговор окончен, я тронулась с места, но промокший, жалкий Серега опять схватил за куртку и задержал: — Послал я Настю на все четыре стороны. Много на себя берет. Душа к ней не лежит! Малая, пожалуйста, замолви за меня словечко перед Алиной. Я готов хоть сейчас жениться. Если не захочет начать все сначала, буду хотя бы Боре деньгами помогать! Серьезно, я могу быть здесь, рядом — в пятницу скатаюсь в Москву по делам, закончу сезон, а потом полгода никуда не отлучусь. Тошно, понимаешь? Вилы! Поговоришь с ней, малая? Сердце у меня доброе, к тому же до своего идиотского поступка Серега всегда казался мне неплохим, разве что немного туповатым. И я, до конца не осознавая последствий и ответственности данного обещания, кивнула: — Ладно. Будешь должен! * * * Глеб безнадежно испортил утро: вместо того, чтобы навестить брата, устроил экскурсию по незнакомой местности, вел себя так, будто мы — пара, а после и вовсе принялся зазывать в гости, обещая вписать в своей квартире. И даже дурацкие тесты из разряда "Кто ты из пяти пальцев на руке" не сбили его азарта. Что ж, перспектива увидеться вживую заманчива до дрожи: я даже дала волю эмоциям и призналась, что очень хочу приехать. Однако на самом деле уже успела свыкнуться с ролью подруги по переписке — так проще избегать суровой правды, прятать голову в песок и, в случае опасности, водружать на нос очки с розовыми стеклами. Я боюсь очутиться в мире Глеба, увидеть его и убедиться, что он сильно отличается от придуманного мной образа. Боюсь, что Оля и впрямь окажется его девушкой, а мне придется изображать беззаботную улыбку. Я боюсь, потому что после расставания с ним и возвращения в привычную среду, просто... не смогу собраться. А ворох разрозненных пазлов, оставшихся от меня прежней, с удовольствием разворошит каблуками Милана. — Лучше ты приезжай, — проглотив иголку боли и с трудом уняв взбесившееся сердце, ответила я. — Посмотришь на звезды и загадаешь свои заветные желания. Пусть с опозданием, но тут это точно сработает. Кстати, одно мое давнее глупое желание сбылось. — Какое? — В общем... меня выбрали закрывать этот чертов бал... — Ого! И ты молчала?! — Пыталась уложить новость в голове и придумать, что делать дальше. Подумать только, какой я была тупой. Искала вообще не там, шла в неправильном направлении. Я тоже не хочу никому мстить: статус школьной звезды — совсем не то, что мне нужно. — Нет, подожди! Это не ради мести. Это мечта детства. Нет ничего плохого в том, чтобы... — Глеб. Ты же хочешь, чтобы я спихнула ее. — Нет. Ладно: да, хочу. Она жива-здорова, и нет ничего неэтичного в том, чтобы ее подвинуть. Ты должна показать им всем. Потому что ты самая-самая! * * * Его слова до сих пор молоточком стучат в висках и отзываются теплом в груди, но Глеб не имел в виду ничего такого: это не было признанием — всего лишь способом поддержать, а я снова выдала желаемое за действительное и среагировала слишком остро. Во двор медленно въезжает черная машина, из нее выходит пузатый мужичок в трениках с отвисшими коленями и, отворив багажник, выволакивает из него два огромных, измазанных грязью мешка. В ужасе отпрыгиваю от окна и кричу: — Мам, это еще что такое?! Мама подбегает к зеркалу, быстро расчесывает волосы, одергивает толстовку и с щелчком открывает замок: — Это Костя, он у меня стрижется. В этом году собрал на даче богатый урожай и захотел поделиться с нами. Будем варить икру. Костя чересчур скоро нарисовывается в дверях, услужливо складирует мешки там, куда указывает мама, плотоядно пялится на нее и, с опаской, на меня. На его толстом, как сосиска, безымянном пальце поблескивает тусклое желтое кольцо, и я, сморщившись от омерзения и бессилия, сваливаю обратно на кухню. Остаток воскресенья летит коту под хвост: очищаю кабачки от семечек и зеленой полосатой шкурки, передаю маме, та в поте лица измельчает их в мясорубке, а Алина, вооружившись половником, помешивает зелье, кипящее в кастрюле. Я даже благодарна чертовой икре — ее приготовление помогает отвлечься от разъедающих душу сомнений насчет Глеба и служит отличной отмазкой для Артема, изъявившего желание погулять по Центру. Но понимание, откуда и почему на нашем столе взялись ингредиенты, отравляет кровь, и я из принципа не говорю дражайшим родственницам про предстоящий бал. Пусть остаются в неведении — мне ни к чему смешки, сплетни и слухи. Закручиваю крышку на последней банке, отряхиваю ладони и надолго зависаю в ванной — лежу в облаке душистой фруктовой пены и считаю борозды стекающих по зеркалу капель. Глеб прав — если сложу лапки, снова замкнусь в своем мирке и начну обустраивать только его, кто поможет тем, кто страдает от несправедливости и произвола придурков, возомнивших себя звездами? Такие, как мальчик Вася, увидят, что нужно бороться, а подонки вроде Орловой и ее свиты поймут, что все возвращается бумерангом. Слишком многие люди поставили на меня. Я не имею права отказаться. С чистой совестью закрываюсь в комнате, нахожу ролики с участием профессиональных танцоров и честно вникаю во все премудрости танца: как правильно двигаться, как держаться на сцене, но, спустя пять минут, окончательно понимаю, что едва ли добьюсь на этом поприще успехов — отдавленные кроссовки Артема и его усталые, плохо скрывающие раздражение улыбочки непременно станут дополнением к нашему номеру. Выключаю ночник и вслушиваюсь в неспешную беседу мамы и Алины, доносящийся из гостиной. Вспоминается обещание, данное Сереге, но я не собираюсь так скоро его выполнять: пусть помучается. Глеб говорил, что душа и тело грешника очищаются через страдания. Завтра предстоит веселый денек: Милана наверняка продумала адский план, а уж она-то от мести не откажется. Чтобы молниеносно реагировать на ее выпады и держать удар, нужно как следует выспаться. Накрываюсь пушистым пледом, но уснуть не получается: в солнечном сплетении ноет и болит. Перед глазами возникает настороженное лицо Глеба, миг — и оно озаряется широкой светлой улыбкой. За эти недели он стал моей отдушиной, соломинкой, жилеткой... На нем замкнулись все мысли и стремления, от него зависит мое настроение. Кажется, это называется «безответная любовь». Приказываю себе не зацикливаться, не думать, не переживать. Дрема оттесняет сумрак ночи на задний план, выплетает вокруг знакомую светлую комнату с полками, таящими в глубине множество интересных вещей, и я удивленно озираюсь по сторонам.