1-го февраля 1940 года Генштаб сделал и без того разросшемуся за счёт снабжённых полушубками резервных корпусов до трёх общевойсковых армий Ленфронту подарок, включив в его состав и 1-ю Танковую армию, ради упорядочивания тылового снабжения последней. Для меня это означало, что приходилось брать под свой контроль сбор и ремонт подбитых и брошенных по всей южной и западной Финляндии боевых машин. Ведь через залив перебрасывались, в первую очередь, боевые подразделения, а тыловые — по остаточному признаку. В результате, в первых боях 1-я ТА повреждённые машины попросту бросала, имея их достаточное количество, чтобы действовать против финнов без восстановления битой техники. Даже к Новому году, когда Финнский залив уже замёрз, рембаты и рембазы армии всё ещё находились в Ленинграде и вышли по льду на соединение со своими частями только во второй половине января, когда были захвачены и уничтожены последние береговые батареи и трасса стала достаточно крепкой, чтобы выдерживать тяжёлые гусеничные тягачи. 2-го числа я, взяв с собой только неизменного водителя-радиста Грачика, которого перевели-таки ко мне в начале ноября 1939-го, выехал в штаб 1-й ТА, выбрав для этого также ледовый маршрут. Здесь, на идеально ровной трассе, хорошо наезженной грузовиками, мой «бронетур» мог развить хоть максимальную скорость, не то, что по извилистым сухопутным дорогам, и я от души радовался возможности порезвиться в волю. Нет, я вовсе не раскочегаривал дизель до максимальных 360 сил, но и в «крейсерском», щадящем режиме, спидометр показывал 150–160 километров в час, достичь которых в этом мире я мог, разве что, на самолёте. Или на какой-нибудь специально построенной гоночной трассе, но таковые имелись только за рубежом. Морозная погода, безоблачное небо и яркое солнце дополнительно поднимали мне настроение, разгоняя невесёлые мысли о том, что я всё-таки творю. Ведь, в меньшей степени в Польше, а в Финляндии практически, за ничтожным исключением, полностью, мы либо уничтожили, либо изъяли мужскую половину самого цветущего возраста у целых народов. Причём, вернуть пленных, особенно финских, из-за их антисоветских, вообще антирусских националистических настроений мы попросту не могли. Для Финляндии, в которой остались лишь бабы, дети да старики, это было, безусловно, трагедией. И как мы, если всё обернётся плохо, потом сможем кого-то обвинять в геноциде?! Хотя… Чувствуя левой щекой тёплые ласковые лучи, я даже не смог злиться на себя за дурные мысли, только тихо усмехнулся. Тоже мне, сравнил! Разве РККА воевала с мирным населением? Нет! Нашими врагами были только те, кто взял в руки оружие и направил его против нас! Сами виноваты. И финский народ не пропадёт, в СССР этого племени хватит на развод, да и прочие национальности, в рамках правильно понимаемого пролетарского интернационализма, помогут. Лучше б о своих, товарищ Любимов, думал, о тех, кто в блокаде мог бы оказаться, не сокруши мы сейчас страну Суоми. А теперь Финляндская народная республика — особая в составе СССР. Кожанов, вон, на седьмом небе от счастья, что вырвался из «Маркизовой лужи». Даже зимовать на своём «Кадисе» в Хельсинки остался. Скоро уж увижу давнишнего друга-приятеля… Треск и два удара по машине заставили меня нажать на тормоз и сбросить скорость. Поломка какая? Нет, в зеркало заднего вида я заметил поднявшуюся их наметённого на льду сугроба человеческую фигурку в белом маскхалате. Следующую мысль, пришедшую мне в голову, я потом считал одной из самых дурацких в своей жизни, но дуракам везёт. Вид человека на морозе и вдали от берега вызвал у меня желание помочь ему и подбросить до ближайшего жилья. Ага, тот только этого и ждал. Разворачиваясь и вынужденно выехав в снег за пределами накатанной дороги шириной метров пятдесят, я увидел, что «несчастных» на самом-то деле четверо, к тому же, они вооружены. Характерные круглые магазины выдали с потрохами пистолеты-пулемёты «Суоми», один из которых был направлен в мою сторону. Правда, сосед стрелка, протянув руку, тут же пригнул оружие к земле, не давая стрелять. В любом случае, предлагать помощь расхотелось, я остановился, а Грачик рядом принялся листать ни разу не пригодившийся нам пока разговорник. Люди побежали к нам, сокращая изначально примерно стометровую дистанцию. — Анна перикси! Пудоттакаа асеенне!!! — проорал, приоткрыв со своей стороны дверь и чуть высунувшись, Грачик. — Сдаавайтесь! Выходиите из маашины!!! — прилетело в ответ и двое из четырёх подняли стволы, в то время как другие, чуть разойдясь в стороны, чтобы не перекрывать обстрел, продолжали бежать. — Это диверсанты, — буднично сказал мой радист, захлопывая бронированную дверь. — Давите их, товарищ дивинженер. Я им сдаться предложил, они не послушались. Сами виноваты. Только не стойте, а то вдруг у них гранаты есть. Любой испанец или португалец, истинный ценитель корриды, если бы мог знать то, что произошло дальше, вырвал бы себе всю шерсть из подмышек от того, что не видел представления собственными глазами. Резко бросая сцепление и давя в пол газ, я быстро перебрасывал передачи, разгоняя своего «Тура», нацеливаясь в крайнего левого «тореадора». Тот попытался увернуться, бросившись в сторону, но я всё же ударил его бампером по ноге. Остальные принялись от души палить, стараясь, однако, не повредить мотор и колёса, целясь в боковые окна. На бронестёклах появились три-четыре отметины, что-то попало в двери и попортило внешнюю обшивку, но мы были неуязвимы. Следующие десять-пятнадцать мнут я носился под обстрелом кругами и далеко не с первой попытки, но задавил или сбил всех, кроме одного, самого вёрткого. Его, запыхавшегося, бывшего уже не в состоянии точно стрелять в ответ, срезал Грачик из своего ППШ. И тут я совершил вторую глупость. Вместо того, чтобы покататься по поверженным врагам для верности, сам вышел из машины с пистолетом. Трофеев захотел. Обыскал одного, живого, но без сознания, забрал «Суоми» и похожий на «Парабеллум» пистолет, гранат не нашёл, подошёл ко второму, но тот, с переломанными ногами, до последнего прикидывался трупом и лишь когда я приблизился, перевернулся и выпалил в меня короткой очередью. Я успел и сместиться в сторону, и попасть в него из «Браунинга», но свою пулю в бедро всё-таки поймал. Увидев это, Грачик, молча отстрелялся из ППШ по всем, кто лежал в маскхалатах на льду, не забыв и того, которого я разоружил. — Ну что же вы так, товарищ дивинженер? — спросил он сокрушённо, подходя и доставая перевязочный пакет, пока я перетягивал ногу жгутом. — Вот так ладно, — спустя пару минут сказал он, глядя на наложенную поверх штанов повязку. — Давайте я вам дойти помогу. Посадив меня в машину, мой ординарец собрал оружие, свалив его на заднее сиденье и приволок немного замёрзшей копчёной рыбы из найденной неподалёку волокуши, рядом с которой нашлись и лыжи. — Выкинь, нам ни к чему, — приказал я, бросив взгляд на еду. — Да я только показать! — даже обиделся Грачик от того, что я подумал, будто он хочет меня этим накормить. — Еды у них всего ничего. И как они здесь оказались? — Как-как! Мы примерно напротив Котки. Через залив — Эстония. Хоть наши гарнизоны там и стоят, но всё же не СССР. Пока. На машине они бы туда через залив и смылись. Не повезло им, что на мой замаскированный броневик нарвались. — Куда мы теперь, товарищ дивинженер? Вернёмся или всё же в Хельсинки? — Давай, Грачик, рули на запад, туда, кажется, ближе. Добравшись до финской столицы я, разумеется, сразу же попал в руки медиков и о службе речь уже не шла. Вокруг моей персоны, хотя ранение-то было не самым тяжёлым, пуля прошла навылет, сразу поднялась суета, собрался целый консилиум военврачей, признавший меня годным к перевозке и решивший отправить утром следующего дня самолётом сразу в Москву. Подальше от себя, чтоб не нести ответственности за состояние здоровья товарища Любимова, умудрившегося, несмотря на прямой приказ комфронта не соваться дальше дивизионных штабов, поучаствовать в перестрелке. Хорошо хоть Кожанов выкроил время и навестил меня поздним вечером. У меня было что ему сказать. 20 декабря в Ленинград пришло японское судно «Касино», водоизмещением в 11000 тонн, которое не могло подняться по уже вставшей реке за Литейный мост к Металлическому заводу, чтобы оставить там свой груз. Проблема оказалась такой важной, что решением её озадачили меня, как человека всегда находившего способ извернуться. Но когда я узнал о содержимом трюмов, мне, прямо скажу, поплохело. Башня линкора «Ямато» и четыре пушки, три из которых 460-миллиметрового калибра и ещё одна 480-миллиметрового! Первое, что возникло у меня в голове, был вопрос «Зачем?!» А немедленным решением — отправить барахло обратно, пока не замёрз залив. Увы, одного меня для этого было мало, нужна ещё чья-то, обязательно авторитетная, поддержка и кроме Кожанова, пожалуй, помощи ждать было неоткуда. Нарком Кузнецов к линейным силам дышал неровно и убедить его было бы попросту невозможно. — Невозможно, — отрезал Кожанов в ответ на мои уговоры. — За это уже сполна уплачено. Собраны деньги по партии, начато проектирование линкора под такие башни. ЛМЗ получил заказ скопировать их. Большевик — орудия. Понимаешь, как далеко всё уже зашло. К тому же, инициатива САМОГО! — То есть как уплачено? Чем? Кто-то, помнится, убивался из-за чрезмерных расходов на войну с финнами! — Деньги здесь не причём. Японцам интересны авиадвигатели и зенитные мотор-пушки. Нам — линкорное вооружение. Обменялись. — Вы что же, отдали им секретные разработки за какой-то бесполезный хлам?!! — взбесился я и чуть не вскочил, несмотря на рану, на ноги. — Во-первых, за уникальную артсистему. Во-вторых, запорожские моторы у нас не самые лучшие, а «гатлинги» и так уже у всех на слуху. — Какая разница! Там принципиальная схема важна! — В любом случае, дело сделано. Курс на расширение сотрудничества с Японией взят партией в пику американцам, объявившим нам эмбарго сразу после польской провокации, не потрудившись выяснить истину. Они, кстати, и сейчас на нас ещё гавкают, пасквили в своих газетёнках печатают. Ты же не будешь выступать против линии партии? — Не буду… — буркнул я, нахмурившись. — Сергей Мироныч, приехав к нам в Ленинград, уже упрекнул меня, что я страху на него нагнал, а Мерецков мог и сам справиться. Вместо этого — астрономические затраты, срыв планов и прочее… Не в том я сейчас положении, чтобы выступать. Хоть и знаю, что прав. — Семён Петрович, да ты, никак, стареешь! — рассмеялся Кожанов. — В былые годы в драку б лез, только что не по тебе! — Делайте, что хотите, — махнул я обречённо рукой. — Всё равно, я теперь раненый, а не начальник ИТС фронта. Нуждаюсь в лечении аж в самой Москве. Так пропихивайте японское корыто, как хотите, сами! — Пропихнём, будь уверен! Как своё-то и не пропихнуть?! — продолжал веселиться комфлота, видимо, в тайне довольный тем, что «большим игрушкам» Любимов со своим «особым мнением» не угрожает. — А ты лечись, бывай, в общем, здоров назло врагам! — поспешил смыться Иван Кузьмич. — И тебе не хворать, — буркнул я ему вслед и, закрыв глаза, попытался заснуть, выбросив из головы все дурные мысли. Один день в Коммунизме Эпизод 1 Чем заняться на досуге раненому дивинженеру, спустя неделю постельного режима в Первом Коммунистическом госпитале упросившему врачей перевести его на амбулаторное лечение? Нечем! Совершенно! Гулять с костыльком и то много нельзя, а Вяхр, привереда, ни в какую не захотел вставать в оглобли специально купленных в колхозе саней, как его Петька ни уговаривал. Впрочем, подозреваю здесь со стороны своего сынули скрытый саботаж. Без меня-то конь полностью его. К нам в дом уроки делать чуть ли не всем пионерским отрядом прибегают, особенно мальчишки, а потом, оседлав Вяхра, несутся на заречные поля в Чапаева играть. То, что росточком маловаты, ничуть не мешает. Наловчились подсаживать друг друга в стремя. Интересно, что против детворы свирепая со взрослыми зверюга ничего не имеет, наоборот рада поноситься, таская их, и на себе, и за собой на лыжах. Как стемнеет — обратно к нам, слушать, как товарищ Любимов про Красную Армию да про войну рассказывает. Попробуй тут откажись! Хотя рассказывать то, в общем, кажется нечего. Оглядываешься назад — кажется само всё делалось, будто отлаженный механизм сработал. Как надо, как и должен был. Никаких тебе подвигов эпических. Под это дело и настроение у меня соответствующее. Кажется, полезь к нам весной Гитлер со своим вермахтом — раскатаем в блин, даже не вспотев. Двухлетний опыт масштабных боевых действий, перемежавшихся периодами осмысления и усвоения — не шутки. Не говоря уж о материальной части вопроса. Здесь вам не 41-й год того, «эталонного» мира! Тут у нас в 39-м на Ленфронте уже полк ЯК-1 с 1650-сильными на форсаже климовским моторами ВК-106 парами, четвёрками летает. По-1 с АШ-65 на Карельском фронте также. Правда, в воздушных боях проверить не получилось новые истребители, поскольку финские ВВС дружно перелетели в Швецию, как только мы юго-западную часть страны захватили. Теперь дипломаты товарища Молотова с ними воюют, требуя вернуть имущество Финнской Народной Республики. Вооружённые силы в 6,5 миллионов бойцов, почти 20 тысяч танков, САУ, БТР, 25 тысяч боевых самолётов, из которых, правда, половина — У-2, объединённые в дивизии, корпуса, армии, флоты и флотилии, умеющие не просто в поле жить, марши совершать, маневрировать, не просто воевать, а побеждать — это несокрушимая сила! Даже если б не существовало 400-километровой демилитаризованной зоны вдоль советско-германской границы. Да, теперь границы, а не линии разграничения, поскольку Польская Народная Республика, как и прочие, Западнобелорусская, Западноукраинская, Эстонская, Латвийская и Литовская, вместе с Финской, в статусе «особых», после выборов коммунистических правительств, или, как в последнем случае, «революции», приняты чохом 15 февраля в состав СССР. Всё в соответствии с конституцией 1936 года. Про «партийные границы» там не было ничего сказано, посему КПЗБ с КП(б)Б и КПЗУ с КП(б)У таки слились. Все ли этим довольны? Не знаю. Но какой-никакой порядок и понятные правила игры. Было в СССР семь союзных республик и две особые, стало шесть союзных и девять особых, поскольку «восточная» БССР, лишившись внешних границ, перешла, как раньше Казахская ССР, в автономные в составе РСФСР. Вот и с детишками разговаривая, с войны всё больше на политику сползаем. Тут уж они сами мечтать начинают, как при коммунизме заживём. Сказки — сказками, но мне и самому это интересно. Нет же сейчас никакого, даже приблизительного описания того самого «коммунизма», где все на свете счастливы. Так почему бы мне, пока я всё равно бездельничаю, этим для детишек не заняться? Да, вот прям с утра и займусь. А то, когда малышня разбежится по домам встречать родителей после рабочего дня, вернётся Поля. И начнутся перевязки, кормёжка всякими травками, действующими, надо сказать, на мой, избалованный антибиотиками организм, ничуть не менее эффективно, чем «продвинутые» лекарства «эталонного мира» в прошлом. А потом за столом соберётся всё семейство, мы с Полей, дети, Грачик, приехавший с фронта на «бронетуре» вслед за мной, Лидия Георгиевна, дочка белорусского лесника, которую Поля пристроила у себя работать лаборанткой пока не поступит в институт. Будем ужинать. Потом Лидка с Грачиком убегут на каток на разливе, где зимой, вместо танцплощадки перед клубом, собирается молодёжь. Кажется, и не только мне, у них роман. Соседи сплетничают, на работе у Поли парторганизация зачем-то встряла, как бы мне не пришлось на защиту интернационализма во всех его смыслах вставать, продвигая нечто в стиле фильма «Свинарка и Пастух». Лида-то дивчина видная, к её ногам так и падают штабелями, завистников много. Но и Грачик у меня герой-фронтовик (как же, самого товарища Любимова от лютой смерти спас, чуть ли не закрыв своим телом), такого враз обойти ох как трудно! В конце концов, мне, большую часть жизни прожившего в конце двадцатого и начале двадцать первого века, чего стоит описать хоть один день из будущего? Да легко! Возьмём самое лучшее, не вспоминая о плохом, намешаем и сдобрим собственными фантазиями! Пусть будет май и воскресенье, которое простой советский инженер, разработчик систем искусственного интеллекта, проведёт со своей семьёй. Нет, пусть будет наш Иванов Иван Иваныч просто программистом, пугать неготовые умы не будем. А жена его, Иванова Ивана Ивановна, тоже не домохозяйка, пусть будет учительницей. Или врачом? Нет, пожалуй всё-таки учительницей. И чем же мне занять идеальную семью с двумя детьми-школьниками, разного пола и немного разного возраста? А пускай, договорившись с соседями, побегают на зарядке, потом позавтракают и сходят в аквапарк, пообедают в небольшом уютном «грузинском» ресторанчике, пардон, конечно же, столовой, но частной (вот ужас) семейной, а не общепитовской, посетят кинотеатр с десятком залов, где посмотрят трёхмерный мультфильм про трёх богатырей. После этого детей надо отправить на аттракционы, пусть в шлемах виртуальной реальности высадятся на неизведанную планету, а взрослых — в супермаркет, который назовём универсальным магазином. Разнесём действие в пространстве, начав его в небольшом, уютном Наукограде с его тишиной, порядком, чистой зеленью годов 80-х, откуда мои герои на беспилотном вертолёте-такси перенесутся на триста километров в ТРЦ с его шумом и суетой годов двухтысячных, то бишь в торгово-развлекательный центр, но не в образе одной громадной постройки, а тоже в виде небольшого городка без жилых домов, который люди посещают либо ради покупок и развлечений, либо приходя на работу. Так, не забудем по пути описать пейзажи, на которых беспилотные сельскохозяйственные комплексы, ориентируясь с помощью спутниковой навигации, обрабатывают землю. Высоко в небе пускай летают громадные реактивные самолёты, а вот дорог изображать не буду, кроме местных. Все автомобильные и железнодорожные магистрали спрячу глубоко под землю, пустив по ним электротранспорт. Сдобрим это всё разговорами по пути о работе, Иван Иванович расскажет о коррекции программ марсианских комплексов терраформирования, а его супруга попросит его помочь ей видеоряд урока по теме «оптика» для 9-го класса сделать трёхмерным. Ведь в школе там уже не классная доска, а многофункциональный сенсорный экран, на котором и писать можно, и фильмы смотреть. Отлично! Но где же у меня здесь спрятался коммунизм? А вот где! У каждого гражданина СССР, начиная с детей, окончивших начальную школу, обязательно есть «ИККа», индивидуальный коммуникационный комплекс, то бишь, как мне привычно, смартфон. Это тебе и весь личный комплект документов, и кошелёк, и телефон, и почта, и много чего ещё. Выдаётся по окончании начальной школы государством. Многие детям и раньше покупают, но самостоятельно, за свои деньги. Конечно же, раз есть смартфон, значит, интернет, то бишь «коммуникационная сеть», тоже в наличии. Но, у каждого ИККа, обеспечивающего «в базе» без ограничений общение и взаимодействие с системами жизнеобеспечения, да хоть той же торговлей, возможности немного разные. Ведь это основное средство управления государством! Только получив «казённый» ИКК, школьник уже может принимать участие в управлении школой, выдвигая те или иные предложения, внося их в «банк проблем и вопросов, требующих решения». Если окажется, что дело стоящее и волнует многих, то, в зависимости от характера, оно будет рассмотрено учителями-экспертами или прямо вынесено на голосование. Поддерживая и продвигая предложения свои и чужие, голосуя за них, можно увеличить «вес» своего голоса в школьных делах. Или, наоборот, «похудеть». Потом, по прошествии времени, вычислительная система со своей беспристрастной, рациональной стороны, сообщит, были ли принятые решения полезными, бесполезными или вредными. Коллектив тоже даст, проголосовав, свою оценку. Те, кто отстаивал полезные решения, приобретут к своему голосу «бонус», увеличив его вес например с единицы до 1,1, те, кто выступал против — похудеют до 0,99. Это обучающий, тренировочный этап. С достижением совершеннолетия гражданина ИККа начинает работать всерьёз, обеспечивая доступ к принятию решений в рамках локальных зон. Поначалу — только собственного населённого пункта или района крупного города, отдельно, в профессиональной сфере, факультета университета, института, техникума, какого-либо небольшого производства или малой части крупного производственного объединения. Чтобы подняться на следующий уровень, городской, сельского района, надо набрать «вес голоса» равный 2 и система сработает автоматически, открыв новые возможности. Ещё дополнительная единица потребуется для уровня областного, а для республиканского — целых две. Но это всё ерунда по сравнению с «общесоюзным» уровнем принятия решений и законов, куда допускаются ИККи с «весом голоса» 10. Понятно, что простому гражданину в одиночку на общесоюзный уровень вырваться ох как непросто! Но объединившись в партию — уже легче. Во-первых, оперативные решения, имеющие жёсткие ограничения по времени принятия, можно передоверить в рамках партии профессионалам в конкретной, например, юридической, экономической или иной области, которые могут бросить на чашу весов сразу все голоса локальной или союзной организации. Такое решение может с большей степенью вероятности оказаться «полезным», а «вес голоса» увеличит каждый член партии. Чем больше у партии «вес голосов» — тем лучше. Поскольку даже если решение окажется неверным и ЦВС(центральная вычислительная система локальных зон или ЦВС всего СССР), по объективным показателям отнесёт его к «вредным», партия ещё может на голосовании граждан, отнести его к «полезным», сведя результат к нейтральному и ничего на этом не потеряв. Точно также, более «тяжёлая» партия, продавив свой вариант, получит прибавку, даже если вариант другой партии мог оказаться ещё лучше, но не принят, поскольку степени «полезности» не различаются. В деле же принятия законов, не терпящем спешки и суеты, в рамках партии всегда можно провести обсуждение и внутреннее голосование, но потом, во вне, партия всё равно выступит единым фронтом. Это хорошо для тех, кто сам, лично, ошибся с правильным выбором на внутрипартийном голосовании, но в итоге его «вес» не только не пострадал, но и прибавился. Более того, не все же постоянно сидят в сети и следят за «политикой», работать тоже когда-то надо, да хоть бы и спать. Но, состоя в партии, гражданин всё равно в таком случае голосует, в отличие от беспартийного. Он, просто напросто, участвует в большем количестве дел, быстрее, как сказали бы в моём «эталонном» мире, «прокачивается». Зачем это гражданам СССР, кроме естественного желания порулить страной? А затем, что «тяжеловесы» общесоюзного уровня, которые могут достигать и 100-й и даже 1000-ной степени, от дел в локальных зонах не изолируются. И если ты хочешь, скажем, поставить перед своим домом на коммунальной земле памятник Бабе-Яге, состоишь в партии и в твоей же локации зарегистрирован «тяжеловес», которому этим делом заниматься просто недосуг, то от имени партии можешь легко это дело, в целом «бесполезное», от которого никому ни жарко, ни холодно, протолкнуть. Но с умом. За подставу по головке не погладят, можешь и из партии вылететь. А где же в этом «коммунизме», где все взаимодействуют в рамках коммуникационной сети и принимают решения напрямую, место правительству? А оно здесь — администраторы сети. Из тех, кто настолько ушёл «в политику», что ничем более и заниматься времени не имеет. Эти люди могут голосовать, но главная их функция — отслеживать и ставить назревающие вопросы, выносить на обсуждение проблемы и вызовы, контролировать выполнение принятых решений. Товарищу Сталину это могло бы понравиться, ведь правильно поставленный вопрос — половина «правильного» ответа! Вот такой у меня «коммунизм» получился от слова «коммуна», община, связанная единым информационным, коммуникационным полем принятия решений и следования им. Всё, ставлю точку. Интересно было сочинять сказки, но убил этим всего три дня, а завтра не до графомании будет, 23-е февраля, день РККА и РККФ, надо будет явиться в наркомат. Да и пальцы от пера уже скрючились. Сейчас детишки с Вяхром прибегут, вот им и почитаю, что насочинял. Мда, не думал, что всё так обернётся. Даже до аквапарка не «долетел». Вопросов у школьников — целое море. А то, а это как, а «телевизор» что такое? Микроволновка? Электрическая печь, которая греет невидимыми лучами? Вот чудеса! А уж со спутниковой навигацией что было! В общем, пришлось расколоться, что первым космонавтом был Юрий Гагарин, полетевший в апреле 1961 года. Хорошо хоть, что пришла Поля и нас разогнала. Папку, с крупной надписью синим армейским карандашом «Один день в коммунизме», я оставил на окне в гостинной. Там её подхватил, явившийся на ужин, Грачик, но открыв первую страницу и прочитав пару строк, отложил, так как женщины стали подавать на стол. Петька с Викой, не забывая работать вилками, попытались меня разговорить на тему фантастики, но я заартачился, сказав, что завтра, когда их друзья-подружки прибегут, чтоб никому не было обидно. Грачик же, после чая, к удивлению Лиды, сграбастал без спроса папку (коммунизм же!) и заперся на чердаке, который специально для него, подвинув полины запасы травок, пришлось утеплять. Лидия Георгиевна, возмущённая тем, что сегодня её никуда не пригласили, тоже закрылась у себя в комнате. Дулась целых полчаса, после чего, решив, что на обиженных воду возят, забарабанила на чердак, требуя, чтобы Грачик спустился в гостинную и читал вслух. Петька с Викой инициативу поддержали, но выдвинули требование, чтобы в качестве чтеца выступал я. У меня с Полиной перед праздником по плану была баня, поэтому увернуться удалось. Пусть уж сами, а то опять вопросами закидают. Эпизод 2 На 23 февраля 1940 года высшему комсоставу РККА и РККФ сделали подарок. Медали, вроде «20 лет РККА» были уже не актуальны, поскольку у многих боевых орденов хватает, а вот генеральские и адмиральские звания, вместо прежних «комдивов» и «комкоров» — это ново! В Москве, собрав всех армейцев старше полковника из ГШ, НКО и таких как я, заштатных, командировочных или проезжавших, в актовом зале Наркомата, маршал Ворошилов лично зачитал один общий приказ на всех, а потом, по очереди, по персоналиям. В целом, большинство остались на том же уровне, что и были, с поправкой на то, что ступень «комбриг» упразднялась совсем, но добавлялся «генерал-полковник». Некоторые шагнули на ступень выше, получив, например, вместо «комдива» «генерал-лейтенанта». И всего двое из присутствующих, оба «с севера» по ранению, шагнули на две ступени вверх. Федюнинский, получивший орден Ленина и комбрига за прорыв укреплённой полосы, стал сразу генерал-лейтенантом, а дивинженер Любимов взлетел аж до генерал-полковника технических войск. Услышав своё новое звание из уст маршала, я невольно зябко передёрнул плечами. Нет, погоны не жмут. Не ввели пока. Но себя я в таком ранге как-то не представлял. Пока были разные комдивы-комбриги, всё как то ощущалось жизненно, органично, а вот «генерал-полковник» вызывал у меня, почему-то, стойкую ассоциацию с «баронством». Что же это? Я совсем становлюсь истинным коммунистом и человеком «этого» времени? Или это отголоски воспоминаний «того» мира, где в 90-х осколки Советской Армии превратились в нечто полуфеодальное с «сеньорами» в погонах с большими-большими звёздами и «крепостными» рядовыми? Б-р-р-р, чур меня! — Служу Советскому Союзу! — гаркнул я громче, чем надо было бы, стараясь криком отогнать наваждение. — Поздравляю! Ждём скорее в строй! — сухо отозвался Ворошилов и по очереди стал «отоваривать» комкоров, чтобы с них перейти на командармов. После «раздачи» перед генералами по очереди выступили Мехлис, упиравший на политическую работу и возросшую ответственность «вновь испечённых» за коммунистическую агитацию в рядах РККА, и сам Ворошилов, сказавший, что задача, которую ставило перед Красной Армией Советское правительство, начиная индустриализацию, выполнена. Современная, механизированная, оснащённая лучшими образцами вооружения армия, создана. И проверена в деле так, что не нам одним видны лучшие её качества. Теперь будем ещё твёрже, ещё уверенней стоять на страже завоеваний Октябрьской революции! Во второй половине дня весь генералитет был приглашён в Театр Красной Армии, вновь построенное, звездообразное в плане здание которого, только-только, к 23-му февраля, закончили отделывать изнутри. Там в честь воинов, командиров и политработников РККА сегодня давали концерт, но я не поехал. Подозревал, что маршал Ворошилов флотских, своего театра не имевших, пригласить постеснялся, а мне было бы потом перед Иваном Кузьмичом неудобно, который как раз сегодня прибыл в Москву «по делам». Так говорят, когда не хотят признаваться зачем. Впрочем, у них с Кузнецовым своя кухня. В общем, юлить я не стал, признался, что вечером ко мне приглашён командующий Балтфлотом флагман флота первого ранга Кожанов. Глядя на меня, на концерт не пошёл, предпочтя посиделки у меня дома, генерал-лейтенант Бойко, сменивший после Академии Потапова на посту командующего 5-го Танкового корпуса. Повезло ему, а может, Щаденко нарочно «целился», чтоб бывшему военпреду ЗИЛа именно этот корпус, в который был мобилизован московский пролетариат, достался. Перекинувшись несколькими словами с командующим корпусом перед, как я потом шутливо называл этот процесс, «перезваниванием», понял, что тот в Москве по службе из-за какого-то конфликта с начальником ГАБТУ Павловым. За своим командиром последовал и генерал-майор Поппель, в одночасье сегодня «разжалованный» из комиссаров, в связи с упразднением этого института, в замполиты. Поехал ко мне и генерал-майор Родимцев, только недавно вступивший в командование 1-м ВДК. Десантников вывели из зоны боевых действий буквально на днях и сейчас железнодорожными эшелонами перевозили в ППД под Смоленск. Привезя товарищей домой, я увидел, что там меня поджидает ещё один «пролётный», генерал-майор погранвойск Седых, едущий в Брест принимать «большой» Белорусский погранокруг, имеющий и внешнюю, и внутреннюю границы. Так мы узнали, что погранвойска тоже, приурочив к дате, «перезванивали». А вот центральный аппарaт НКВД — нет. О чём мы могли судить по явившимся поздравить меня «волкодаву» майору госбезопасности Панкратову и старшему майору госбезопасности Косову, по прежнему рулившему ГЭУ. Этим моим бывшим сослуживцам вдруг сегодня приспичило, независимо друг от друга, о чём-то со мной переговорить, но не рассчитали. Где уж в такой-то толпе секретничать? Тем более, что, совершив «боевой разворот», выехав в Театр Красной Армии вместе со всеми, но оказавшись, почему-то в Нагатино, вскоре заявились мобилизованный весной генерал-майор Чкалов и скрывающийся от него командующий ВВС КА генерал-полковник Смушкевич. Что понадобилось вдруг от меня главкому летунов, я не предполагал, а вот Валерия Павловича можно было прочесть как открытую книгу. Герой страны маялся от того, что вернувшись в армию так и не попал на фронт, хоть и стучался во всевозможные, даже самые высокие кабинеты. Что толку от звания комбрига, а теперь уже генерал-майора, если драться не дают?! Адреналиновому наркоману Чкалову испытательной работы уже не хватало! Даже если учесть то, что из-за перевода КБ Поликарпова в Казань вставшему в армейский строй лётчику пришлось перейти к Микояну, «необъезженные жеребцы» которого были весьма непросты в управлении, особенно на посадке. Из-за этого, несмотря на поражающие воображение ЛТХ, рабочую высоту свыше 12 км, скорость на ней под 750, сверхмощный секундный залп, МиГи всё ещё не хотели принимать на вооружение. И вот Чкалов загорелся идеей собрать лучших лётчиков-истребителей страны, посадить их на МиГи и сформировать «дивизию чистого неба». Да пусть даже будет полк! Но командовать им будет он, Валерий Павлович, изучивший норовистый истребитель вдоль и поперёк. Увы, но ни командование ВВС, ни маршал Ворошилов, ни руководство страны, замысел не оценили. ВВС КА и без этого во всех прошедших войнах в итоге завоёвывали полное господство в воздухе. Так зачем рисковать авариями, тем более, жизнями лучших пилотов? Подождём, пока Микоян сумеет снизить посадочную скорость, тогда уж… В общем, ищет товарищ Чкалов себе влиятельных союзников сейчас где угодно. А Смушкевич по этой же причине, скрывается от надоедливого испытателя. Последними, целой делегацией, заявились мореманы, задержавшиеся на торжествах в собственном наркомате. Вместе с Кожановым приехали нарком Кузнецов и, теперь уже замнаркома по береговым войскам генерал-лейтенант морской пехоты Касатонов вместе с незнакомым мне полковником Крыловым. Раздевшись в прихожей зашли в гостинную и выстроились перед нами. Улыбаются загадочно, а у самих рожи от радости аж светятся изнутри. — Знаете, мы, по земле ползающие, да в небесах порхающие, ваших влажных намёков совсем не понимаем, — заметил я, как хозяин за столом. — Давайте уж, признавайтесь, что за счастье безмерное на вас свалилось… — Пока я ещё нарком ВМФ, — выступил Кузнецов, — представляю вам генерал-адмирала флота СССР товарища Кожанова! Разве можно вот так, без предупреждения! Я, Бойко, Поппель, Седых и Родимцев сидели на одной лавке из половой доски, положенной поверх двух табуретов. Кто из нас так неудачно и резко дёрнулся, я не понял, но отреагировать из нас всех успел только вскочивший на ноги десантник, остальные дружно грохнулись на пол. Гости постеснялись, а я, поднимаясь, выдал такую матерную тираду, что Полина, на пару с Лидкой суетившаяся на кухне, отгороженной от гостинной только печкой, пригрозила мне язык оторвать, если дети услышат. — Вот! Правильно! По-боцмански его, чтоб в большом звании от корабельной службы не отвык! — заржал Кузнецов. — Угу, — хмыкнул Смушкевич. — Вот так морские традиции и рождаются… — Завидуй-завидуй, военлёт! У вас в маршальском звании в поднебесье никого нет, — улыбнулся Кожанов. — Если и будет, то обзовут «по-пластунски». А генерал-авиатором тебе, как пить дать, не бывать! — Эх, генералы, адмиралы, маршалы… какая разница… — вздохнул я. — Нет у нас более уважаемого во всех Советских вооружённых силах человека, чем боец пехотный Ванька… — сказал я, вспомнив Быкова в в фильме «В бой идут одни старики» из моей «прошлой жизни», и запел «Старую солдатскую песню» Булата Окуджавы. — Погоди! — завопил Касатонов. — В машину за гитарой сбегаю!!!